Совпадение? Чего и с чем?

Уважаемый гражданин Меркин! Нет, это не совпадение. Скорее всего, вы уловили во сне какие-либо тревожные звуки, доносившиеся из соседней квартиры. Во сне человек может принять почти неслышный, предпороговый сигнал, который вызвал в спящем мозгу видение страха и опасности.

Опять по чужим кабинетам томились потерпевшие, свидетели и понятые.

В десять часов Рябинин лишь отметил – десять часов. И окинул стол и комнату еще одним, теперь уже последним взглядом: бланки протоколов лежат слева, пишущая машинка перед ним, папка с уголовным делом справа… Шесть стульев пусто притихли строем. Все готово. Он волнуется?

Четверть одиннадцатого, его взгляд лишь скользнул по часам – это еще не опоздание. Очные ставки будут здесь, перед столом. Опознаваемых поставит туда, а опознающих вот тут. Понятые сядут в уголок. Конечно, волнуется.

Где-то наверху радиостанция "Маяк" начала передавать известия половина одиннадцатого. Мало ли из-за чего можно опоздать? Крепкий утренний сон, неритмичность транспорта, оторвался каблук по дороге…

Бочком и не вовремя в кабинет протиснулась худая фигура коменданта. Вечная фигура коменданта в вечно черном костюме, с темными и вечно печальными глазами. Нет, сегодня в нем была, как сказала бы корреспондент Холстянникова, оригиналинка – вздыбленная челка, словно он всю ночь проспал лицом в подушку.

– Сергей Георгиевич, в буфет апельсин привезли…

– Некогда, – вежливо улыбнулся Рябинин.

– Теперь, конечно, не до апельсинов, – согласился комендант.

– Что вы имеете в виду?

– Капусту пора квасить.

– Капусту?

– Граждане "Жигулями" закупают. А у кого нет машины везут в детских колясках. А у кого нет колясок, несут в рюкзаках.

И промелькнуло, исчезая…

…Один думает о засолке капусты. Другой – о жизни, которая коротка, как прошмыгнувшее лето…

Впрочем, комендант пришел вовремя: ждать Калязину утомительнее, чем беседовать с человеком.

– Александр Иванович, в телепатию верите?

– Это которая на расстоянии?

– И без проводов.

– Без проводов череп не пробить.

– Да, бывают крепкие.

– А ежели за тыщу километров, то помех много.

– Ну а если через спутник связи?

– Телевизору мешать запрещено.

– Выходит, в телепатию не верите?

– Со мной тоже одна клептомания стряслась…

– Какая?

Александр Иванович переступил с ноги на ногу – он никогда не садился и мог, слава богу, исчезнуть мгновенно.

– Был я материально ответственной личностью. Везу как-то из банка на буровую получку в сумме шести тысяч. Глянь, а сумки с деньгами нет. Меня тут кровавый пот прошиб. Весь "газик" перерыл… И слышу с высей глас покойного батюшки: "Сашка, бараний лоб, вернись на седьмой километр". Велел я шоферу завернуть, а сам гляжу на спидометр. На седьмом километре велю стоять. В кювете, в лопухах, лежит моя сумочка. Такой вот кандибобер вышел.

– Странный кандибобер.

– А его посадили.

– Кого?

– Шоферюгу-то, который мою сумку в лопухи зателепатил…

Рябинин посмотрел на часы. Когда он поднял глаза, то коменданта уже не было. Четверть двенадцатого… Он снял трубку и набрал ее домашний номер никого. Тогда позвонил в эпидстанцию, где ему ответили, что Калязиной сегодня не будет. И тогда его волнение перешло в беспокойство.

– Не идет? – спросила помощник прокурора Базалова, как-то по-хозяйски заполняя кабинетик своей дородной фигурой и не менее дородной сумкой.

– Не идет, – слабо улыбнулся Рябинин.

– Лучше с убийцей иметь дело, чем с такой…

– Перед вызванными неудобно.

– Про нее уже в городской прокуратуре говорят.

Он знал, что говорят. И про него говорят. Это они еще не знали о сквашенной цистерне молока.

Базалова тяжело опустилась на один из многочисленных стульев. Вернее, на два стула. Полные руки в легком платьице – она еще жила летом обхватили, казалось бы, неохватную сумку. Что там? Кодексы и прокурорские бланки или ощипанные бройлеры с бутылками ряженки?

– Вся в заботах. – Она перехватила его взгляд.

– Плохо.

– Почему плохо?

– Нельзя быть в заботах всей, – оттенил он последнее слово.

– Сам-то тоже хлопочешь.

– И плохо. Заботы должны быть для нас, а не мы для забот. Уметь подняться над заботами.

Кому он говорит – Базаловой или себе?

– Ты ведь размышляешь о жизненном смысле, – жеманно улыбнулась она, словно он предложил ей прийти на свидание.

– А ты о чем?

– А вот о чем. – Она раскрыла сумку и вытащила бройлера, ощипанного. И о телепатии мне думать некогда.

– Я вот думаю, – вздохнул он.

– Сережа, есть солидные люди, которые верят во всякую чувствительную сверхпроводимость…

– А сама-то веришь?

– Я-то? Нет. Но эпизод со мною был…

Возможно, и был, а возможно, пришла его поддержать по доброте душевной. Что бы он делал без них. Без своих товарищей, в этом трехмерном кабинетике… И Демидова придет…

– Пять лет назад проснулась я ночью от звука упавшей пустой бутылки. Думаю, где-то на улице… Но мне сделалось так страшно… Уснула с трудом. Что же оказалось? Этой ночью в другом городе умерла моя мама. Она поднялась с кровати, подошла к столу и там упала. И рукой смахнула со стола пустую бутылку. Как ты это объяснишь?

– Я устал объяснять письменно…

Половина двенадцатого…

– Подожди еще с полчасика, – сказала Базалова, выразив уже у двери сочувствие лицом, фигурой и даже сумкой.

Полчасика он подождет… Хотя бы потому, что делать больше нечего. А что потом? Случилось что с ней? Опять не идет умышленно? Послать милицию. Но где Калязину искать?

– Зря ты не куришь, – сказала Демидова, закуривая.

Он промолчал. Разве перечислишь все, что он делает зря… Или что он зря не делает.

– А почему не доставишь ее приводом?

– До сих пор не было законных оснований.

– Цацкаешься.

– Бери дело, – пошутил он; ему казалось, что пошутил.

– Свои есть. Была бы помоложе – и твое бы взяла.

– Мария Федоровна, ты не стареешь.

– Не старею, а с годами как-то становлюсь страшнее.

Он посмотрел на нее внимательно, как и на вальяжную Базалову. Худое тело зафутлярено во всесезонный китель. Простейшая стрижка. Ни помады, ни пудры, ни краски. И видимо не пользовалась духами. Да и для чего ей духи-то?.. Для допросов?

– Я, Сережа помню легкую грусть, когда ушло детство. Куда, думаю, делось? Не за диван ли вместе с игрушками? Потом удивилась, что и молодость ушла, которой вроде бы и не было. Где-то в сорок удивилась, что минули средние годы. А потом вдруг опешила. Какое там детство и юность… Жизнь ушла!

– Ну, Мария Федоровна, твоя жизнь мимо не прошла.

– И все-таки обидно терять силы.

– Вот моя Калязина не потеряет их до ста лет…

– За счет своей магии?

– Нервы бережет.

– Я в эту магию не верю. А вот у моей подружки была история. Ее отец работал на Севере. Однажды у матери ни с того ни с сего схватило правую ногу. Ходить не может. Ноет и ноет. А вечером само прошло. Ну и все. Утром получает телеграмму – у мужа отняли правую ногу.

– Может быть, он раньше жаловался…

Мария Федоровна развлекала его разговорами. Она знала, как даются эти, официально именуемые, следственные действия. И она знала, каково следователю, когда они не удаются.

Телефонный звонок показался удивленным. Рябинин схватил трубку с поспешностью человека, ждущего международного вызова, – могла звонить она.

– Сергей, ждешь Калязину? – зло спросил Петельников.

– Жду.

– Напрасно, – она дает пресс-конференцию в клубе "Кому за тридцать".

Иногда мне легче понять преступный мотив злоумышленника, чем его последующее поведение. Казалось бы, ему нужно идти с повинной. Что иного выхода у преступника нет, доказывается почти с математической точностью…