4 Турин

Белое пятнышко ворвалось в бесконечную боль Турина. Белое пятнышко, которое медленно росла по мере того, как Турин приближался к нему. Сначала он подумал, что это дыра в его сознании, первый признак того, что усилие поднять себя начинает разрывать его на части. Позже он вспомнил, как пещера города сжалась до круга света, который уменьшился в точку, а затем погас, поглощенный темнотой.

— Небо. — Звук собственного напряженного голоса удивил его. Над ним лежала крыша пещеры мира, освещенная собственными звездами. Хотя он смутно припоминал, что те появлялись только по ночам. Чем бы они ни были.

Турин рванулся вверх, ужасная боль от усилия достигла костей. Он чувствовал себя так, словно был все еще привязан к далекой скале под ним, и каждый ярд растягивал привязь немного больше, создавая напряжение, которое стремилось вернуть его. Камни города продолжали тянуться к нему со слепой, ненасытной жадностью.

Потолок мира становился все больше, ближе, ярче, бело-голубой диск, пронизанный слабыми малиновыми линиями. Нарастал и стон, похожий на горькую жалобу какого-то огромного зверя. И почти от одного мгновения до следующего Турин оказался посреди всего этого. Диск неба разлетелся во все стороны, превратившись в купол, настолько огромный, что не поддавался ни вере, ни пониманию. Зверь, чей свистящий голос возвестил о приближении Турина, оставался невидимым, но каким-то образом сам воздух ожил и ударил его ледяным кулаком, сбивая с курса, выталкивая из ямы, пока лед не лег под его ноги.

Свет бил в него. Глаза, знавшие только звезда-свет, щурились и плакали от яркого красного солнца. Слепой и дезориентированный, он замахал руками, отчаянно пытаясь за что-нибудь ухватиться.

Турин так долго поднимался вверх, что не знал, как остановиться. Лед отступал под ним, и казалось, что он может сменить одно роковое падение на другое. Но, наконец, он сумел разжать скованную болью мышцу в своем сознании и начал падать, хотя и не так быстро, как если бы мир поступил с ним по-своему.

Лед сильно ударил Турина, и тот рухнул на него. Этот лед не был похож на лед, который Турин знал всю свою жизнь; он был грубым и сухим там, где пещеры были гладкими и влажными. И здесь было холодно, холоднее, чем в самых дальних пещерах. И ветер! Турин быстро встал, поплотнее закутавшись в плащ из крысиной шкуры Эксара. Он уже дрожал. От холодного воздуха в легких у него заболела грудь. Он прищурился от яркого света, который теперь бил в него не только с неба, но и со льда. Слезы текли из глаз, замерзая на обеих щеках.

Турин медленно повернулся. Шип боли, который недавние усилия воткнули в мозг, не позволял сделать ни одного резкого движения. Он повернулся всем телом, не поворачивая шеи. Кроме железного портала, клетки и кабестана, ничего не было. Взгляд не останавливался ни на чем. Он еще немного повернулся и показалась далекая гора. Потребовалась целая вечность, чтобы его разум понял, что увидели его глаза. Даже тогда он не был уверен в расстояниях. Как далеко до точки, где небо встречается с землей? Как далеко до горы? Все зависело от того, насколько велика была эта груда камней, и Турин не имел об этом ни малейшего понятия.

Вместо этого он повернулся к знакомому. К пустой клетке, в которой находились Яз и остальные. Их еда и кров были оставлены внутри. Он протянул руку через решетку за одним из грибов с желтой шляпкой и обнаружил, что тот застыл, приваренный к остальной неподвижной массе. Когда он отдернул руку, его запястье коснулось железа, и даже этот короткий контакт обжег его, забрав с собой кожу.

Турин засунул руки в рукава и сжал их под мышками. Его лицо уже превратилось в маску из онемевшей плоти, которая, казалось, больше не принадлежала ему.

— Гора. — Больше идти было некуда.

Турин наклонил голову и пошел. На льду рядом с кабестаном было большое пятно крови; еще больше брызг вело от него. Он подумал, не кровь ли это Квелла. Возможно, там из него вынули нож.

Он тащился вперед, не отрывая взгляда от льда, и поднимал глаза только для того, чтобы проверить, не сбился ли он с курса. Огромная пустота со всех сторон преследовала его, наполняя разум неясными тревожными страхами. Необъятные просторы, свобода ходить произвольно далеко в любом направлении не столько угрожали ему, сколько полностью подрывали основы жизни, прожитой внутри стен.

Время от времени он рисковал взглянуть на солнце, багровый шар низко на западе. Ему показалось, что это может быть огромная звезда, похожая на те, что вели охотников. Хотя, как и гора, оно победило попытку его разума соотнести размер и расстояния. Оно не предлагало тепло, но почему-то казалось ближе к другу, чем к врагу, и он был рад, что наконец увидел его.

Ветер потрясал его своей холодной настойчивостью. Казалось, он никогда не перестанет дуть, и, без сомнения, это был смертельный враг. Его ноги уже превратились в бесчувственные глыбы в неподходящих оболочках из шкур и мехов. Как Яз могла вообразить, что они смогут идти на юг неделями и месяцами, Турин понятия не имел. Он был далеко не уверен, что доберется до горы. Он уже подумывал об отступлении в мир и относительное тепло пещер Сломанных. Жар кузницы казался далеким сном.

Пока он шел, боль в той части разума, которая отвечала за лед-работу, начала медленно проходить, и вместо этого его стало покалывать от ощущения льда вокруг него. Он начал вглядываться в непрозрачную белизну перед собой, понимая ее замерзшие потоки и изломанные глубины.

Черная Скала вырастала все выше, занимая все больше места перед глазами, пока ему не пришлось вытягивать шею, чтобы увидеть на далекую вершину. Турину нашел только одно объяснение тому, что рядом с устьем шахты никого не было, — жрецы увели Яз и остальных к горе. Еда и кров были брошены — ясное указание на то, что его друзья ушли не по своей воле.

Если жрецы смогли одолеть Яз и Эрриса, это плохая новость. Яз творила чудеса со звездами, а Эррис... Эррис был чем-то другим. Турин ничего никому не сказал, но во время побега Яз лед-работа сказала ему, что Эррис не мужчина, не человек и не какое-либо живое существо. В нем не было воды. Кем бы он ни был, его внешность была ложью. Он был не более человеком, чем охотник.

Гора приближалась, и Турин начал бороться с мыслью о том, насколько она велика. Казалось невозможным, чтобы в мире нашлось место для чего-то столь большого. И в промежутке между удивлением, страхом и страданием он начал задаваться вопросом, какой прием может его ждать.

Истории утверждали, что жрецы живут внутри Черной Скалы. Турин понимал концепцию пещер гораздо лучше, чем идею «снаружи», и ему не терпелось снова оказаться в тесных пределах. Но в знакомых ему системах пещер было много способов попасть из одного места в другое и много входов.

Турин начал сворачивать влево. Куда бы ни увели остальных, за ними все равно будут наблюдать. Возможно, ему удастся найти другой путь в гору. Однако он знал, что ему лучше найти его быстро, иначе это чудовище, которое они называли ветром, его убьет, и тело навсегда останется в хватке льда.

Истории рассказывали, что Черная Скала сопротивляется наступлению льда и что ее камни — горячие на ощупь. Первое утверждение было правдой лишь отчасти, второе — откровенной ложью. У подножия Черной Скалы лед вздымался вокруг корней горы, в некоторых местах покрывая скалу пластами, глубиной в несколько ярдов, и взбирался по крутому склону по всем ущельям и трещинам. Но, похоже, что-то удерживало скалу от полного обледенения, даже наверху, где ветер обрушивал на нее весь свой холодный гнев. Таким образом, по мере роста высоты, лед оставался только в трещинах, где медленный процесс таяния и повторного замерзания позволял силе тяжести тащить его обратно на равнину.

Турин вскоре осознал масштаб стоящей перед ним задачи. Ему придется обыскать крутые склоны горы, где ветер дул еще сильнее, хотя это казалось едва ли возможным. Перед ним лежало огромное пространство угрюмой скалы, которая обманывала глаз и заставляла думать, что каждая впадина — вход в пещеру.

Турин взобрался всего на несколько гребней и понял, что, если бы его ноги не потеряли чувствительность, он бы мучился от жестоких углов скалы, прокусывающих обмотанные вокруг них мягкие шкуры.

Дважды на протяжении первых ста ярдов ему приходилось использовать лед-работу, чтобы не упасть. Холод похитил из его рук всякую сноровку, превратив их в когти, едва способные держаться, онемевшие ноги спотыкались о каждый выступ.

Турин вскоре смирился с тем, что его самопоставленная задача невыполнима и было бы лучше обойти вокруг основания горы в поисках входа, к которому, должно быть, отвели Яз. На короткое время он вообразил себя героем, пришедшим спасти своих друзей. Глупая гордость. Он должен отдать себя на милость жрецов. По крайней мере, он будет с Яз. Если он сделает это немедленно, то успеет до того, как холод его убьет.

Турин обхватил себя руками и бросил последний взгляд на гору. Далеко вверху его взгляд зацепился за то, что вполне могло быть входом в пещеру, приютившимся у подножия устрашающего утеса. Вход находился слишком далеко и слишком высоко, и вряд ли можно было поверить, что — если он действительно соединялся с пещерами жрецов — он не охраняется.

С невнятным возгласом отчаяния Турин повернулся и, спотыкаясь, побрел вниз по склону, замерзший и побежденный. Ему придется искать главный вход и надеяться, что жрецы не прогонят его. Хотя, судя по рассказам Сломанных, в мире солнца и неба было очень мало милосердия.

На нижних склонах лед был толще, он взбирался по скалам, словно стремясь добраться до Турина. Опасаясь упасть, он призвал лед-работу, чтобы найти верный путь. Его восприятие пробиралось сквозь лед с привычной легкостью, обнаруживая трещины и пустоты. Турин протянул руку, чтобы сделать поверхность шероховатой вдоль выбранного им маршрута, когда заметил пустоту, которая затмевала все остальные. За несколькими ярдами льда, похоже, находилось устье забитого льдом туннеля, ведущего в скалу.