ГЛАВА 35

ДЭШ

Будучи убежденным атеистом (к большому отчаянию моей матери), я не слишком задумывался о рае или аде. Я всегда знал, что ни того, ни другого не существует, поэтому провел очень мало времени, представляя самые лучшие или самые худшие места, в которых душа могла бы томиться всю вечность. Однако недавно обнаружил, что, возможно, ошибался. Может быть, рай и ад действительно существуют. В конце концов, я живу в чистилище с прошлого июля, пойманный в этом промежуточном мире, где испытываю сладкое облегчение, видя девушку, которую люблю каждый день, только для того, чтобы быть наказанным невыносимой болью от невозможности поговорить с ней, прикасаться к ней или даже смотреть на нее.

Я многое узнал о том, как далеко может зайти изысканная глубина боли. Сначала думал, что в какой-то момент мне придется опуститься на дно колодца, но, погружаясь все глубже и глубже, неделя за неделей, в эту черную, как смоль, яму отчаяния, я понял, что ошибался. Пустота внутри меня могла продолжать причинять боль — могла, и будет причинять — и единственное, что мне оставалось — это научиться переносить ее, не разваливаясь на части.

Я ненавижу себя.

НЕНАВИЖУ.

Но история, которую рассказал мне Олдермен, подтвердилась. После того, как мужчина высадил меня у дома, все еще истекающего кровью, я вытащил свой ноутбук и вбил «Ханна Роуз Эшфорд, Гроув-Хилл» в поисковую систему. Информация, появившаяся на экране, была ужасающей. Ряд местных газет назвал маленькую девочку ненормальной. Невменяемой. Нестабильной. Другие утверждали, что она была умной и зрелой для своих одиннадцати лет, и предполагали, что с ее стороны были какие-то злые намерения. Они указали, что убийство Кевина Уинтропа было спланировано заранее, и обсудили возможность того, что мать девочки тоже участвовала в чудовищном заговоре, чтобы покончить с жизнью этого человека.

Ни в одной статье или отчете не говорилось о жестоком обращении или бытовом насилии. Никто ничего не сказал о сексуальном насилии и не предположил, что маленькая девочка сбежала с места преступления, потому что испугалась. В их глазах девушка осталась бы, если бы была невиновна. Зачем ей нужно было бежать, если бы она действовала в целях самообороны?

В ту ночь я не спал, расхаживая взад и вперед по своей спальне, пытаясь придумать способ справиться с новой информацией, которую я узнал от опекуна Кэрри, чтобы не разбить ей сердце. Но независимо от того, какую замысловатую, полусумасшедшую, безумную идею я не придумывал, риск всегда был слишком неприемлемым.

Пока Кэрри была где-то рядом со мной, она также будет находиться поблизости от Рэна и Пакса, а копы еще не закончили допрашивать нас из-за Мары. Они использовали это в качестве оправдания. С письмом от Мары, в котором она утверждала, что находится где-то в Калифорнии, полицейские знали, что с ней все в порядке. Мара была отличным предлогом, чтобы допросить нас о нашем образе жизни здесь, в нашем доме — употребление наркотиков, вечеринки, пьянство несовершеннолетних и то, что они называли дедовщиной, что серьезно оскорбляло Рэна. Когда Рэн рассказал нам, что ему сказали полицейские за несколько дней до полуночного визита Олдермена ко мне, я слишком хорошо понимал, что нам предстоит долгое время жить под микроскопом.

И дурачиться с Кэрри, пока все это происходит? Чтобы подвергнуть ее риску, если кто-то каким-то образом узнает ее или начнет задавать вопросы, придираясь к мелочам, которые не имели смысла…

Я не мог так поступить с ней. Я бы покончил с собой, если бы подверг ее опасности. Это просто не стоило того. Итак, я сделал то, о чем меня просил Олдермен, устроив нечто настолько отвратительное и ужасное, что Карина никогда меня не простит.

С точки зрения Кэрри, все выглядело совсем не так. Амалия была слишком готова отсосать мой член по-настоящему, но я напомнил ей о сделке и заплатил лишнюю сотню, чтобы та держала свои грязные маленькие ручонки при себе. Я все просчитал. Измерил углы обзора. Вычислил идеальное место и не сдвинулся ни на дюйм, как будто я был не более чем статистом в дерьмовом фильме ужасов. Я знал, что с того места, где девушка стояла у входа в обсерваторию, Карина увидит Амалию на коленях, отсасывающую мне. Я спустил штаны на бедра, оставив пояс на середине бедра, обнажив достаточно кожи, чтобы вся сцена выглядела правдоподобно.

Чего Кэрри не видела со своего наблюдательного пункта в дверном проеме, так это того, как жалко выглядел мой вялый член, висящий у меня между ног. И что Амалия не могла оглянуться на Кэрри, как должна была, за что я ей, бл*дь, заплатил, потому что ей было так трудно сдерживать смех.

— Боже, это так глупо. Она никогда не поверит, что я усердно двигаю головой, чувак. Все знают, что нужно заглотить член, а затем помассировать его языком…

Амалия действительно отсасывала мне однажды, на одной из самых первых вечеринок в Бунт-Хаусе. Я так напился, но вспомнил, как та проделывала этот трюк со мной, и подумал, что это действительно странный способ отсасывать. Она хотела, чтобы я трахнул ее после того, как не смог кончить ей в рот на вечеринке. И хотела, чтобы я трахнул ее в обсерватории. Как только наш маленький спектакль закончился, и Кэрри убежала, Амалия упала на задницу в приступе смеха.

— О боже, это было весело. Бедная маленькая идеальная Карина Мендоса. Теперь она не так совершенна, да? Эй, почему бы тебе не спуститься сюда и немного не поиграть? Действительно показать ей, кто здесь главный?

И я спустился. Присел рядом с ней, холодная ярость змеилась по моим венам, когда я схватил ее за подбородок и впился пальцами в ее щеки.

— Мне лучше никогда больше не слышать ее имени из твоих уст, сука.

Девушка надула губы. Все еще играя со мной. Все еще думая, что это игра.

— Или что?

— Или я отрежу твой гребаный язык и скормлю волкам.

Девушка услышала злобу в моем голосе, увидела ненависть в моих глазах и громко захныкала. В тот момент я ненавидел себя. И был так чертовски зол на себя, и на нее, и на дерьмовое положение, в которое себя поставил, что на самом деле хотел выместить свое разочарование на ней. Конечно, я этого не сделал. Я, конечно, кусок дерьма, но если и есть что-то, чего я не могу сделать, так это ударить девушку. Поэтому вылетел из обсерватории, сгорая изнутри.

Выражение лица Кэрри, когда она увидела меня…

Я мог бы прожить до ста лет и никогда не забыть выражение ее лица. Я вижу ее страдания в своих снах. Когда сейчас прохожу мимо нее по коридорам, держащую под руку Пресли, ее лицо такое пустое и отстраненное, в глазах едва мелькает узнавание, когда наши взгляды случайно встречаются, что странно вспоминать такую боль и шок на ее лице.

К ее чести, Кэрри быстро пришла в себя. Всего через несколько дней после инцидента в обсерватории я увидел, как она смеялась и шутила с Пресли в столовой. Ее смех был как удар под дых. Она казалась такой беззаботной и веселой, на самом деле счастливой, как будто полностью оправилась и уже двигалась дальше после того, как увидела меня с другой девушкой. Было больно слышать ее смех. Глупо, правда? Я просрал все доверие, которое построил с ней. По уважительной причине, но все же. Я причинил ей боль, знаю, что сделал это, черт возьми. И теперь, у меня хватает наглости расстраиваться, когда она оправилась от этой боли?

— Давай, придурок. Мы опоздаем. — Пакс толкает меня локтем в ребра.

— Мне нужно было найти свои очки.

— Не стоило беспокоиться.

— Они помогают мне лучше видеть.

— Они делают тебя похожим на придурка.

Уверен, что он прав, но к черту все это. Я выгляжу как придурок, но девушки все еще пялятся и шепчутся. Кэрри не делает ни того, ни другого, так что моя внешность не имеет значения.

Пакс придерживает для меня дверь и в буквальном смысле протягивает руку.

— Дай мне знать, если тебе понадобится помощь. Ну, ты знаешь. Если ты такой слепой.

Я подумываю о том, чтобы вывернуть ему руку, но в последнее время отношения между нами стали немного легче. Мы все еще ссоримся, как маленькие дети. Все еще скандалим и деремся, когда один из нас устал и срывается, но теперь между нами появилось своего рода согласие. Хрупкое понимание. Я бы предпочел не ссориться с ним сегодня.

Я все еще немного рычу, следуя за ним в академию.

— Гребаный английский. Мы должны просто выполнить все наши задания заранее и закончить блок пораньше. Становится все труднее и труднее не выбить дерьмо из этого ублюдка каждый раз, когда его вижу.

Ублюдок, о котором я говорю, конечно, Фитц. В тот момент, когда полицейские исчезли, маска ублюдка снова вернулась на место, скрывая его истинное лицо, и он снова стал нашим расслабленным, улыбающимся, слишком крутым профессором английского языка. Он никогда не упоминал о том, что угрожал нам. Он вообще не разговаривал со мной за пределами классной комнаты с того дня, как вышел из столовой. Однако мы знаем, что у него есть шкатулка с дарами Рэна с вечера вечеринки, и пока у него есть наркотики, тот все еще способен причинить нам огромное количество неприятностей, если захочет.

Пакс зловеще смеется.

— Я собираюсь навестить его в Маунтин-Лейкс. Я знаю, где он живет. Возможно, мы сможем вернуть нашу собственность.

Я уже думал об этом.

— Он слишком умен, чтобы держать ее у себя. Вероятно, он закопал шкатулку в лесу или что-то в этом роде.

Когда мы с Паксом приходим, Рэн уже в логове. Он именно там, где я и ожидал, развалился на кожаном диване, одетый во все черное. Он носит ту же одежду с самого Рождества — наказание за какое-то дурацкое пари, которое он заключил с Паксом, а затем проиграл. Он не побежал с нами этим утром. Я списал его плохое настроение на тот факт, что Мерси, с которой Рэн не разговаривал уже несколько месяцев, все больше и больше пытается с ним примириться. Она покинула Вульф-Холл в прошлом году, чтобы учиться в какой-то модной школе в Швейцарии, но я случайно узнал, что она хочет вернуться. Если Рэн узнал о планах своей сестры, то неудивительно, что он в таком кислом настроении. Парень, как обычно, лежит на диване, прикрыв глаза рукой, и он даже не хрюкает, когда Пакс тычет его в ребра, когда мы проходим мимо.