— Что...

Господи, я не могу ясно мыслить. Рана на руке горит, но в данный момент боль едва ли является ощущается. Все мысли занимает образ одиннадцатилетней Кэрри, которую лапает и тискает наркоман. Ей пришлось действовать так опрометчиво и защищаться в таком юном возрасте, потому что она боялась…

Я сглатываю желчь, поднимающуюся к горлу.

— Что ты хочешь, чтобы я сделал?

— Делай то, что лучше всего удается таким парням, как ты, — огрызается Олдермен. — Разбей ей сердце. Двигайся дальше. Убедись, что она никогда больше не захочет иметь ничего общего с тобой или твоими друзьями. Чем дальше Кэрри будет от тебя и твоих соседей, тем в большей безопасности она будет.

Я думаю. По крайней мере, пытаюсь. И когда это оказывается невозможным, я делаю большой глоток из бутылки виски. Второй. Третий. Когда глотаю воздух, я говорю:

— Почему? Почему ты подобрал ее на дороге? Почему сейчас здесь? Ты в нее влюблен или что-то в этом роде?

Открытое отвращение отражается на его лице.

— Ты должен чувствовать себя грязным, спрашивая меня о чем-то подобном. Я помог ей, потому что она напомнила мне о друге, которому я когда-то изо всех сил пытался помочь.

— Итак, одна история успеха игры в доброго самаритянина, и ты решил, что имеешь право…

— Я никогда не говорил, что добился успеха, — перебивает Олдермен. — Она умерла, тупица. И будь я проклят, если позволю чему-нибудь подобному случиться снова.