В ноябре 1947 года министр иностранных дел Унден и старшие чиновники его министерства встретились с Комитетом Валленберга для обмена мнениями. Встреча получилась горячая, и прошла она на повышенных тонах, многие ее участники разошлись с покрасневшими от эмоций лицами. Унден сообщил собравшимся, что он по-прежнему считает Валленберга погибшим в Будапеште или его пригородах. Ги фон Дардель возразил ему, что существуют доказательства в пользу того, что его сводный брат по-прежнему жив и находится у русских в руках. Унден усмехнулся. С какой целью, спрашивается, русским его удерживать? Госпожа Биргитта де Вилдер-Белландер, одна из наиболее активных деятельниц комитета, вмешалась, заявив, что очевидно они посчитали его шпионом.
— Что?! — скептически воскликнул Унден. — Так вы полагаете, что господин Вышинский лжет?
— Да, полагаю, — ответила она.
Унден был в ярости.
— Это неслыханно, — восклицал он, — это совершенно неслыханно!
Ярость Ундена была, несомненно, искренна. По всем отзывам, он относился к категории идеалистов, считавших, что деятели великих держав — особенно когда волей случая они оказывались «социалистами» — вообще на ложь были не способны. Обман и двойные стандарты, практикуемые Вышинским годами, не говоря уже о его совершенно особой роли в чистках, показательных процессах 1930-х годов и заключении нацистско-советского пакта в 1939 году, по-видимому, неблагоприятного впечатления на Ундена не производили.
К концу 1940-х годов Пер Ангер во все большей мере оказывался на распутье: личные симпатии и убеждения влекли его на сторону Комитета Валленберга, в то время как профессиональный долг и лояльность требовали от него защиты позиций МИДа. Много раз, как вспоминает Ангер, он был готов просить, чтобы с него сняли ответственность за ведение дела. В конце 1950 года он получил возможность поговорить о деле Валленберга с министром Унденом с глазу на глаз. Они ехали вместе поездом в Осло для переговоров с МИДом Норвегии. В пути Унден попросил Ангера подробно рассказать ему, что он думает о деле Валленберга. Выдвинув доводы в пользу того, что Валленберг жив и находится у русских в плену, Ангер сообщил Ундену свои предложения, которые, как он считал, могли бы обеспечить его освобождение.
«Я сказал ему, что, по моему мнению, русские понимают либо язык силы, либо quid pro quo [53]. Я также указал ему, что швейцарцы и итальянцы получили обратно своих дипломатов, обменяв их на советских граждан, а датчанин, проведший в плену в Советском Союзе шесть лет, был все же в конце концов обменен на русского, задержанного в Дании. В Швеции происходит немало инцидентов, в которых замешаны советские граждане. Почему бы вместо того, чтобы высылать из страны очередного шпиона, не задержать его, чтобы обменять на Валленберга? Выслушав мои предложения, Унден коротко отрезал: «Правительство Швеции так не поступает».
Чувствуя, что позицию министра ему не переменить, Ангер вскоре отправился к главе своего отдела и попросил снять с него ведение дела. Примерно в то же время подошло к концу терпение у Комитета Валленберга. До тех пор комитет не использовал газетных кампаний, надеясь, что «тихой» дипломатией можно добиться большего. В декабре 1950 года было решено, что применявшиеся прежде методы оказались неэффективными и что отныне комитет будет активнее пользоваться выступлениями в прессе.
Между тем в течение 1951 года ситуация изменилась — на место заместителя министра иностранных дел был назначен необычайно энергичный и целеустремленный Арне Лундберг, заинтересовавшийся делом Валленберга. Назначение совпало с получением чрезвычайно важных сведений, сообщенных вернувшимся из советского плена итальянским дипломатом. Свидетельство его показалось настолько тревожным, что в феврале 1952 года шведское правительство направило Кремлю еще одну новую энергичную ноту. В ней говорилось, что в результате проведенных расследований правительство теперь полностью уверено в том, что Валленберг находится в советской тюрьме, а также выражалась уверенность, что сообщаемая русским новая информация несомненно поможет им определить его местонахождение и как можно скорее вернуть на родину. Казалось, после четырехлетнего перерыва дело шведского дипломата вновь приобрело в русско-шведских отношениях некую актуальность.
Свидетельства, побудившие апатичное шведское правительство к возобновлению запросов, поступили от Клаудио де Мора, бывшего атташе по культуре в итальянском посольстве в Мадриде. В последние дни войны де Мор служил в итальянском посольстве в Софии и был взят в плен советскими войсками в сентябре 1944 года. В середине 1951 года он и пять других итальянцев были обменены русскими на шесть итальянских коммунистов, сидевших в тюрьме в Италии. Возвратившись на родину, на одном из приемов в Риме де Мор рассказал польской эмигрантке, что он сидел в камере, находившейся по соседству с той, в которой держали шведа по имени Валленберг: он с ним связывался перестукиванием через стену секретным тюремным кодом.
Полячка передала его слова соотечественнику, живущему в Стокгольме, а он, в свою очередь, сообщил новости семье Валленберга. Ги фон Дардель немедленно отправился в Рим, чтобы получить от де Мора более подробные сведения. Полученная информация быстро привела его к дверям МИДа, пославшего, в свою очередь, старшего полицейского офицера Отто Даниельссона в Рим для снятия с де Мора официальных показаний.
Итальянец рассказал, как однажды ночью в конце апреля 1945 года он и двое других дипломатов, сидевших вместе в камере №152 в тюрьме Лефортово, услышали шум, сопровождающий вселение в соседнюю камеру №151 новых постояльцев.
«Однажды рано утром, вскоре после этого, мы услышали, как наши новые соседи из камеры №151 перестукиваются с кем-то при помощи тюремного кода. Мы поняли вторую половину передававшегося сообщения и узнали из него, что один из новых заключенных был арестован русскими в Будапеште в январе 1945 года. Позже мы вступили с камерой №151 в прямой контакт и узнали, что один из сидевших в ней был немецким дипломатом по имени Вилли Рёдль, а другой — шведским дипломатом Раулем Валленбергом. Мы очень удивились, узнав о находящемся в плену шведском дипломате. Чтобы точно удостовериться, мы переспросили об этом несколько раз».
Впоследствии, как рассказывал де Мор, он с сокамерниками долгое время регулярно перестукивался с Валленбергом и Рёдлем. Потом в их общении наступил перерыв, пока они не установили с ними новый контакт после того, как Рёдля и Валленберга перевели в камеру №203, расположенную непосредственно над прежней камерой №151. Контакты продолжались, согласно показаниям де Мора, до апреля 1948 года [54].
Демарш, предпринятый шведами в феврале 1952 года на основе сведений, полученных от де Мора, положительных результатов не дал. Несомненно, прежний сверхосторожный подход шведов только способствовал ужесточению позиции русских: в ответе от 16 апреля они заявили, что никакой новой информацией, помимо той, что уже содержалась в заявлении Вышинского от 1947 года, не располагают.
23 мая шведы применили новую тактику. Не возобновят ли советские власти поиски, если шведы снабдят их новыми свидетельскими показаниями, полученными в результате их собственных недавних расследований? Прежде чем снизойти до ответа, русские хранили молчание в течение 15 месяцев. 5 августа 1953 года они опять заявили шведам, что «Валленберг не находился и не находится в Советском Союзе и о нем ничего неизвестно».
С некоторой холодностью советский посол Константин Родионов заявил МИДу Швеции, что в течение ряда лет вопрос о судьбе Валленберга «беззастенчиво эксплуатировался» кругами, враждебно настроенными к Советскому Союзу, и что шведская пресса печатала всевозможные небылицы о Валленберге с единственной целью — осложнить отношения между Советским Союзом и Швецией.
В 1955 году, через десять лет после окончания войны, из России на родину началось массовое возвращение немецких и австрийских военнопленных. Настороженные свидетельствами де Мора, референты МИДа Швеции внимательно наблюдали за их потоком, надеясь отыскать среди возвращавшихся тех, кто мог бы видеть Валленберга или общаться с ним. Лица, желавшие что-либо сообщить о нем, опрашивались согласно специально разработанной специалистами строгой методике. Показания из вторых рук из рассмотрения исключались. Учитывалась только информация, полученная в результате прямых контактов с Валленбергом или его шофером Лангфельдером. Показания одних опрашиваемых другим опрашиваемым не сообщались. Каждый свидетель приводился к присяге, а все собранные данные подвергались строгой проверке ветераном-следователем Отто Даниельссоном.