Как явствует из документов, уже в самом начале поисков посол Седерблум твердо считал Валленберга погибшим. Соответственно, как он полагал, не было никакого смысла раздражать русских постоянными напоминаниями о нем. Уже 14 апреля он телеграфировал в свое министерство, что Валленберг, «возможно, убит» и что шансов на то, что его дело когда-либо будет «прояснено», практически не существует. 19 апреля он пишет в МИД обстоятельнее: «Более всего я опасаюсь того, что русские, сколь бы неприятно им это ни было, не могут выяснить, что случилось в действительности. Во-первых, в Венгрии сейчас царит беспорядок. Во-вторых, войска, которые находились в январе в Будапеште, теперь проследовали в Вену. Далее, к сожалению, весьма маловероятно, чтобы маршал Толбухин и его подчиненные могли в настоящее время заниматься расследованиями подобного рода». В «строго секретной» записке Харальду Фаллениусу, заместителю секретаря Управления делами Министерства иностранных дел, Седерблум сообщает, что, по его мнению, «Валленберг, возможно, оказался жертвой дорожной аварии или был убит в дороге, направляясь из Будапешта на восток, в то время, когда его исчезновение в общей неразберихе, царившей тогда в этом районе, могло остаться незамеченным».

Министр иностранных дел Швеции Гюнтер был настроен более недоверчиво. 21 апреля он телеграфировал Седерблуму «обязательное предписание» нанести визит Деканозову и потребовать от того полного расследования дела. Седерблуму не оставалось иного, как повиноваться, хотя об энергичности его усилий в этом направлении можно догадываться по следующему его посланию на родину: «Как я уже говорил ранее, к сожалению, возможно, это дело так и останется неразрешенной загадкой».

1 июля МИД Швеции получило сообщение из своего посольства в Берне, в котором цитировалось донесение «абсолютно надежного источника» из Будапешта, заявлявшего, что он встречался в венгерской столице с человеком, который, в свою очередь, заявлял, что видел Валленберга в Пеште в апреле, отрастившим себе бороду и жившим инкогнито. Без малейших претензий на достоверность полученных сведений донесение источника все же было передано Седерблуму в Москву, и 6 июля последний телеграфировал в Стокгольм, сообщая, что получил донесение «как раз в тот момент, когда собирался сделать советскому Министерству иностранных дел соответствующий демарш». В результате из опасений повредить Валленбергу, который, возможно, прячется от русских после того, как ему удалось бежать, он от предъявления меморандума воздержался. Кроме того, Валленберг может неожиданно вынырнуть перед газетчиками где-нибудь в Стамбуле или Берне с «сенсационными историями».

Предъявление меморандума русским, заявлял Седерблум, поставило бы его «в очень неудобное положение», — поэтому, по всей видимости, в данную минуту лучше не предпринимать ничего. Через шесть дней руководство министерства телеграфировало ему в ответ: донесение из Берна полностью спекулятивно, оно питается только слухами, Седерблуму предписывалось продолжить поиски «всеми доступными ему средствами». Тем не менее Седерблум предпочел больше полагаться на слухи. «Полагаю, до получения новых сообщений от источника в Швейцарии мне лучше от дальнейших шагов в этом деле воздержаться», — телеграфировал он 14 августа.

Роль, которую сыграл Седерблум, отказавшись от предложенного американцами содействия, частично выясняется из обнародованной к настоящему времени корреспонденции между ним и МИДом, — хотя и она ясна далеко не полностью. Шведская пресса подозревала, что предложенное ее вниманию ключевое в этом деле сообщение Седерблума в МИД было намеренно фальсифицировано. Мы уже знаем, что 9 апреля 1945 года Стеттиниус приказывал в телеграмме Гарриману оказать шведам «всю возможную поддержку». 12 апреля [45] Гарриман телеграфировал ему, отвечая: «…шведы говорят, у них есть все основания полагать, что русские делают всё возможное, и шведы не считают, что соответствующее представление с нашей стороны в советское Министерство иностранных дел было бы желательным».

Тем не менее Седерблум в своем «строго секретном» письме заместителю секретаря Управления делами МИДа Фаллениусу от 19 апреля пишет, что, как он «полагает, запрос по этому делу в американское представительство в Венгрии через Государственный департамент уже делался. В ином случае посольство США в Москве вряд ли сочло бы, что со стороны Америки могло быть сделано что-нибудь еще». Эта путаная и размытая фраза из письма была сообщена шведским органами массовой информации только в феврале 1965 года, после того как в одной шведской телепередаче был серьезно затронут вопрос о нежелании или неспособности Седерблума положительно ответить на американскую инициативу.

Как заметил один служащий американского посольства в докладе, направленном в Государственный департамент, «факт использования в пресс-релизе Министерства иностранных дел путаной и вырванной из контекста цитаты… вызвал серьезные подозрения шведской прессы». И действительно, подозрения возникали. В передовой статье газеты «Дагенс нюхетер» поднимался вопрос: «Почему, спрашивается, телеграмма не была процитирована полностью? Обычная секретность?… Отрицательное отношение шведов к американской инициативе заставило США потерять всякий интерес к этому делу. Конечно, факт остается фактом, вскоре шведский демарш в отношении судьбы Рауля Валленберга Москве был сделан. Но не было бы подобное представление со стороны американцев намного весомее?»

Газета «Гётеборгс хандельстиднинген» выражала сходную точку зрения: «К сожалению, есть все основания полагать, что шведская версия событий фальсифицирована. Американцы хотели действовать, в то время как подобное желание со стороны шведского посольства выглядит очень сомнительным».

Через пятнадцать лет после этих разоблачений на свет всплыла история со второй сделанной Седерблумом ошибкой, она была обнаружена в результате рассекречивания в конце января 1980 года 1900 страниц внешнеполитических документов, касающихся дела Валленберга [46]. Документы включали, что самое примечательное, записку посла Седерблума по результатам его встречи со Сталиным, состоявшейся 15 июня 1946 года, перед тем как посол покинул Москву, чтобы принять новое назначение.

Седерблум был, по-видимому, немало огорошен той честью, которую оказал ему советский вождь, встречавшийся только с американским и британским послами, да и то только в случаях, когда они привозили с собой личные послания от глав правительств, которыми в то время были Гарри Трумэн и Клемент Эттли.

«Сталин показался мне здоровым и бодрым, он излучал энергию, — писал Седерблум. — Его невысокая, но ладно сбитая фигура, а также правильные черты лица производили очень благоприятное впечатление. Тон голоса и манеры также создавали впечатление приветливости».

В ходе разговора Сталин спросил Седерблума, не может ли он оказать ему какую-нибудь услугу. Седерблум упомянул дело Валленберга.

«— Так вы говорите, его зовут Валленберг? — спросил Сталин.

— Да, Валленберг, — сказал Седерблум и продиктовал советскому диктатору имя по буквам, в то время как тот записал его в лежавшем перед ним блокноте.

Когда Седерблум закончил свое изложение того, как, согласно Деканозову, Валленберга взяли под советскую охрану и как его видели позже отъезжавшим в Дебрецен в сопровождении эскорта, Сталин сказал:

— Я полагаю, вы знаете, что мы отдали приказ охранять (в Будапеште) шведов.

— Да, — ответил Седерблум, — и я лично убежден, что Валленберг стал жертвой несчастного случая или пал от руки бандитов.

— Вы не получали от нас никаких сведений по этому поводу?

— Нет, — ответил Седерблум, — но я полагаю, что у советских военных властей отсутствует надежная информация относительно того, что случилось потом».

После этого столь поразительного обмена мнениями Седерблум попросил, чтобы русские представили официальное заявление о том, что ими предприняты все меры, чтобы найти Валленберга, не увенчавшиеся, однако, успехом, и заверение, что, если на свет появится какая-то дальнейшая информация, она будет шведским властям передана.