Глаза Михаила скользнули по мне с непроницаемым выражением.

— Он солгал. Пойдём, Виктория Беллона. Мы должны найти дорогу обратно в Шеол, пока не стало слишком поздно.

Он повернулся ко мне спиной и двинулся вперёд, ожидая, что я последую за ним. Я посмотрела на свои руки, как будто никогда раньше их не видела. Они выглядели, как и раньше, длинные пальцы, узкие запястья, но всё же они были какими-то чужими. Я думала, что уже давно потеряла всякое сомнение, но это было неправдой. Только теперь я поверила окончательно. Я была богиней войны и смерти.

Я последовала за ангелом-воином в Темноту.

* * *

ПЕРЕД НАМИ ВЫРОСЛА СТЕНА, ДВИЖУЩАЯСЯ МАССА из непроницаемых теней. Я резко остановилась.

— Что это? Ещё один Портал? — спросила я. — Потому что, если это так, я не уверена, что кто-то из нас выживет.

Он оглянулся на меня.

— Это всего лишь иллюзия. Тьма состоит из миров, но большинство людей не понимают, что могут перемещаться между ними.

— А что по другую сторону этого? — сказала я, задаваясь вопросом, будет ли это больше похоже на традиционный ад.

— Зависит от удачи.

К моему удивлению, он протянул руку и взял меня за руку, обхватив своими длинными пальцами мои. А потом он потянул меня вперёд, в тень и дальше.

Он был прав, это даже не больно. Он отпустил мою руку, как только мы оказались на другой стороне, и я в изумлении огляделась.

У меня всегда были смешанные чувства по поводу фильмов с Вилли Вонкой¹³, хотя трудно было спорить, насколько потрясающим был кинематограф. Это было похоже на то, будто Вилли Вонка сошёл с ума.

Цвета были такими ослепительными, что мне захотелось закрыть глаза. Запахи были потрясающие, сахар и шоколад, ириски и лимон. Это была Конфетная страна, с конфетами, растущими с деревьев, просящими, чтобы их сорвали. Это было самое поразительно красивое место, которое я когда-либо видела, и счастье нахлынуло на меня, радость настолько ошеломляющая, что я прекрасно поняла, что это было сфабриковано. Иллюзия, точно так же как конфетные деревья и шоколадные цветы.

— Черт, — сказал Его Святейшество. — У нас большие неприятности.

* * *

МИХАИЛ ПОСМОТРЕЛ НА СВОЮ СПУТНИЦУ, ХОТЯ И ДЕЛАЛ ВСЁ ВОЗМОЖНОЕ, чтобы удержаться от этого, и почувствовал, как болезненные эмоции переполняют его. Ему было нелегко совместить внезапное появление её силы со своим взглядом на неё. Она больше не нуждалась в его защите, и эта мысль терзала его, хотя ему и было стыдно. Он огляделся.

— Я ненавижу Конфетную Страну.

— Ты так её называешь? — выдохнула она, уже завороженная.

Он твердил себе, что должен быть счастлив, что её страсть была не к нему, а к чему-то другому, но это было бы ложью.

— А что тебе тут не нравится? — добавила она, шагнув вперёд.

Он схватил её за плечо, останавливая, и почувствовал мгновенный прилив желания. Очевидно, у неё было достаточно вожделения и к нему, и к шоколаду.

— Подожди.

Она посмотрела на него, и он увидел в её глазах мысль — её обнажённое тело, покрытое шоколадом, который он слизывал с неё. Он проклял свою сиюминутную реакцию, решив разрушить чары.

— Я не люблю шоколад, — солгал он.

Это вырвало её из сладострастной задумчивости, и румянец залил её щёки. Затем она беспокойно огляделась, не совсем уверенная, что он видел её видение.

— Есть и другие виды конфет, которые ты можешь попробовать.

"Черт бы её побрал!" Она тут же представила себе ириски на своих сосках, и ему захотелось встряхнуть её.

— Ничего есть нельзя, — решительно сказал он. — Неважно, как сильно ты этого хочешь, неважно, в какой эйфории ты находишься.

Она скорчила гримасу.

— Значит, как я понимаю, этот внезапный всплеск хорошего самочувствия — фальшивка?

— Полностью.

Она взглянула на него.

— Это хорошо. Не знаю, смогу ли я справиться с твоей эйфорией. Даже улыбка может стать перебором.

— Я улыбаюсь! — рявкнул он.

— Не видела, — ответила она, и он понял, что она солгала.

Он помнил те несколько раз, когда она заставляла его улыбаться. Вспомнил её реакцию.

— И ради Бога, не начинай сейчас улыбаться. Я не уверена, что моё сердце выдержит это, — она замолчала, покраснев. — Я хочу сказать, что от шока у меня может случиться сердечный приступ, а не то, что я влюбляюсь в тебя. Вряд ли я настолько глупа.

И вот тут он познал правду, и это не имело ничего общего с головокружением, которое билось в плотно закрытые двери его души. Это было нечто, что он осознавал с той уверенностью, которая сопутствовала всему, что он знал как истину. Всё это безумие не имело ничего общего с долгом, с защитой Шеола, с честью и с тем, что было правильно. Он заботился о ней. Она была важна для него. Она всегда была важна, даже до того, как вошла в ту холодную элегантную комнату в Кастелло. Дело было не в потребности, не в похоти, не в крови, которая их связывала, хотя все эти факторы, безусловно, существовали.

Нет, его сердце взывало к ней. Сердце, которое он игнорировал всю свою жизнь. Она была раздражающей, упрямой, сильной, уязвимой. Она насмехалась над ним, не имея ничего святого. Секс с ней отправлял его в места, о существовании которых он и не подозревал, а сладкий вкус её крови смыл вековую решимость не поддаваться его проклятию. И когда он был глубоко внутри неё и пил её богатую сущность, он был рад этому, упивался своим проклятием, потому что оно принесло ему Тори.

Конечно, он знал, что она любит его. Он практически ощущал её страстное желание. Не имело значения, что её опыт был почти нулевым. Она могла бы влюбиться дюжину раз до того, как встретилась с ним взглядом в той комнате, и он бы знал.

Он уже перестал ругать за несправедливость Вселенную, которую Высшая Сила оставила действовать на своё усмотрение. Он никогда не утруждал себя жалостью к себе, он бушевал только из-за Тори. Она умрёт, и очень скоро.

Она проигнорировала его, двигаясь сквозь последнюю иллюзию Уриэля с удовольствием, которое всегда вызывало это место.

— Ничего не ешь, — снова предупредил он, идя за ней.

— Да, да, — сказала она пренебрежительно, практически вприпрыжку.

— И постарайся побороть эйфорию, — добавил он, не обращая внимания на удовольствие, которое испытывал, следя за ней.

Он наблюдал за ней в течение нескольких дней, и не было никакой причины испытывать такую нелепую тоску. Просто потому, что он был обречён заботиться об её будущем, и это очень походило на гибель, это не значит, что она по-прежнему не раздражала его.

Он мог винить в этом вызванную миром эйфорию. Или, возможно, своё долго откладываемое признание того, что она что-то значит для него, что ему не нужно бороться с этой особой правдой. Хотя, может быть, это было столь же элементарно, как и его возбуждение, когда увидел, как она испепеляет Терона молниями.

— Да, я знаю, — беззаботно ответила она, оглядываясь на него. — Мне нельзя чувствовать себя хорошо.

— Безопаснее не делать этого, — он задумчиво последовал за ней.

Этот тошнотворный мир был так же опасен, как и Призраки, которые всё ещё угрожали им. В то время как призрачные охотники высасывали свет и жизнь из тех, кто оказался в Темноте, эйфория этого мира атаковала рассудок другим способом, лишая здравого смысла и не оставляя ничего, кроме необоснованной надежды и радости, чтобы Уриэль мог добиться большего успеха. Но Тори не слушала его предостережений. Он боялся, что сам же не прислушался к своим предостережениям.

Он последовал за ней. Она практически танцевала по дорожкам, напевая, пока он хранил каменное молчание. Всегда оставался шанс, что они смогут пройти через этот мир. У него в рукаве было припрятано ещё несколько трюков.

Он боролся со своей реакцией, не поднимая головы. Только когда он понял, что больше не слышит, как она напевает, он поднял глаза.

И обнаружил, что она исчезла.