1

Солнце только что село, и жар медленно испарялся из стали уличных фонарей, паря над бетоном улиц. Лето в городе было чертовски изнурительным. Неоновый знак тату салона «Дорога» моргнул и окончательно погас. Мой старший брат Лиам всё ещё находился внутри, убирая помещение, подсчитывая заработанную за день наличку. Он все время был чем-то занят, всегда.

Люди уже заполняли улицы, выходя из бара, расположенного ниже по улице. Сейчас было только 23:30, но ночные пташки и пьяненькие штучки уже начали спотыкаться на улицах. Легкодоступные женщины с привкусом водки на улыбающихся губах. Это не было моим сценарием, но басы в клубе «Рев» всегда взывали ко мне. Сильный удар... удар... удар... заглушает голоса, хотя бы на этот вечер.

Высокая стройная девчонка, одетая в светло-голубое платье, хихикнула, когда проходила мимо меня. Её взгляд плавно скользнул по моим мускулам, срытыми под рубашкой. Для них я выглядел привлекательно. Светлые волосы и глаза, подтянутое тело, благодаря времени, проведённом в спортзале, линии татуировок на руках, прячущиеся под мягкой тканью хлопка. Я был зрелищем для них. Они смотрели на меня, как будто я был чертовым Рембрандтом (Примеч. Рембрандт ван Рейн — голландский художник 17 века), не зная о яде, который разъедает мое сердце; об опасных перешёптываниях, из-за которых гниёт мой мозг; о потерянной душе, которая затаилась в глубине моих глаз. С тех пор как я встретил её, Пэйдж, я никогда не буду прежним.

«Она не придёт».

Шёпот в моей голове становился громче с каждым днем. Мама звонила отцу Холларду на прошлой неделе. Я соврал ему, сказав, что всё в порядке. Но он всё равно намазал мой лоб маслом и прошептал какое-то дерьмо себе под нос. В ту ночь я был вынужден несколько раз читать молитвы, перебирая чётки. Но когда пришёл пьяный отец, пропахший виски и несвежим табаком, мама разрешила мне прекратить. Колени болели из-за долгого стояния на них.

Воспоминания почти вынудили меня потереть колени из-за фантомной боли, но я вовремя остановил себя.

Древесный уголь пачкал пальцы, пока я вырисовывал мой последний кошмар на бумаге. Черные глаза встретились с моими, глядя с жесткого белого листа пергамента. Позади призрака я нарисовал рухнувшее здание. И одно слово плыло в серых вихрях мазков над обломками: «Пэйдж».

«Она не для тебя» — снова и снова нашептывал мне голос.

Я закрыл глаза и вслушивался в то, как дети бубнят во внутреннем дворике. Пытался различить слова, вычленить реальные голоса от голосов из ада, которые просачивались в мой мозг.

У моего класса было примерно 15 минут для обеденного перерыва. Я надеялся, что как только перейду в старшую школу, то научусь лучше справляться с ними. Но чем старше я становился, тем хуже всё оборачивалось. С тринадцатилетнего возраста я начал слышать голоса и видеть вещи и сны, которые, уверен, не видели другие дети. Я рисовал их, выливая всё на бумагу. Это был единственный способ очиститься от токсичных мыслей. Мама говорила, что я одержимый, заключенный в ловушку слов. Мой старший брат Лиам говорил, что я просто грёбанный сумасшедший. Отец не был достаточно трезв, чтобы заботиться об этом. Никто не обращал на меня никакого внимания, пока мой младший брат Киран не нашёл меня с петлёй на шее. Стоило предпринять неудачную попытку суицида, чтобы привлечь их внимание.

Мой диагноз — депрессия с маниакальным расстройством.

Я — псих.

Я — редкость.

Я — фрик.

Прозвучал звонок, и я поднял взгляд от рисунка, лежащего на коленях. Он на самом деле прозвучал? Некоторые дети встали и очистили свои подносы, но остальные по-прежнему продолжали есть, впихивая друг другу сплетни и другое пустое дерьмо. Именно тогда солнце сверкнуло так, как это всегда происходило, когда я мельком видел её. Границы света сияли и тянули меня, вытаскивая из тёмного мира чёрных штрихов и печальных росписей. Она раскрашивала мой мир красками, и её бледная кожа была почти полупрозрачной в полдень.

«Она не настоящая».

Но она была реальной, я просто уверен в этом. Она была так же одинока, как и я. Девочки вокруг неё улыбались и смеялись, а она просто кивала в ответ. Взгляд выдавал её: он были пустым, лишенным настоящих эмоций. Но каждый день она дарила мне взгляд, только один взгляд, и я наблюдал, как пустота её прозрачных стеклянных глаз наполняется блестящим оттенком синего.

Она ожила и сегодня ничем не отличалась от остальных. Голоса в голове бушевали, кричали и ускоряли мой пульс. Они говорили мне, что я недостаточно хорош для неё. Утверждали, что она просто плод моего воображения. Шептали, что у меня никогда не будет шанса с ней. Они пытались заставить меня закрыть глаза, чтобы я не увидел шедевра передо мной. Я не моргну. Не могу упустить этот момент. Момент, когда её губы наконец-то образуют маленькую робкую улыбку, а алебастровые щёки приобретут легкий розовый оттенок.

Она опустила взгляд, и девочки вокруг неё хихикнули. Они никогда по-настоящему не видели её, никогда не понимали, как им повезло, что находятся рядом с ней. Я смотрел на неё, пока засовывал наушники глубже в уши и нажимал кнопку воспроизведения на подержанном mp3-плеере. Тяжёлые басы заглушили все звуки и, перевернув лист чистой стороной, я начал рисовать её. Я купил несколько цветных карандашей и пытался придать рисунку большую схожесть с оригиналом. Наклонил голову, пока рисовал глаза — всегда её глаза, и не был готов к тому, что произойдет.

Я поднял голову, когда передо мной возник тёмный силуэт. Голос застрял в горле, когда она улыбнулась мне и указала на часы. Я вытащил наушники.

— Ты опоздаешь, — сказала она, и цвет её глаз сменился в лучах солнца.

Я кивнул.

— Ты не разговариваешь? — засмеялась она, и это был лёгкий, мягкий звук. — Ты Деклан, верно?

Действительно ли она стояла напротив меня, или это было моим сумасшествием, наконец поднявшимся до совершенно нового гребаного уровня. Я взглянул поверх ее плеча и увидел, как остальные ученики бросили подносы и схватили свои рюкзаки. И вместо того, чтобы, как и в любой другой день, направиться к стеклянному зданию, она стояла передо мной.

— Идём, Пэйдж. — Один из её друзей задержался, глядя на меня исподлобья.

Её взгляд скользнул к моему альбому с рисунками, и вернулся ко мне. Я только что прорисовывал ее глаза и теперь, видя их настолько близко, осознал, что никогда не смогу воссоздать их в точности. Я сглотнул и нашёл смелость взглянуть на неё, действительно взглянуть на каждую черточку её лица. Она оторвала взгляд от бумаги, и уголки её губ опустились. Волосы на тыльной стороне моей шеи встали дыбом от ее слов:

— Эти глаза выглядят грустными.

— Это так. — Мой голос был хриплым из-за долгого молчания, и её губы растянулись в улыбке.

— Зачем ты рисуешь настолько грустные вещи? — спросила она, заправив прядь светлых волос себе за ухо. Но я заметил, что её рука при этом дрожала.

— Я рисую только то, что вижу.

Я рисую грусть, зло, ненависть, любовь... тебя.

Она переступила с ноги на ногу, нахмурила брови, а в глазах вспыхнули вопросы.

— Не опаздывай. Мистер Фэррис проводит контрольную работу. Моя подруга Лана писала ее на первом уроке, — она нервничала, кусая губы.

Был миллион вещей, которые я хотел сказать, спросить, но я знал это социальное дерьмо. «Ты не можешь просто выпалить всё, что думаешь, младший брат», «Улыбайся, Деклан», «Просто скажи: «привет», пожми руку и уходи», «Прекрати шептать». Слова моей семьи проносились, вдолбленные в мой мозг, пока я смотрел на то, что я очень хотел, но не мог иметь.

— Спасибо, что поднял голову.

Это прозвучало вполне обычно, и когда её губы растянулись в ещё большей улыбке, я тоже улыбнулся.

Она кивнула. Друзья вновь позвали Пэйдж, и я отвел взгляд от ее лица и вернулся к рисованию ее глаз, вернее, к неправильному их толкованию. Она мгновение колебалась, прежде чем уйти, и я поднял голову. Её тепло, всё ещё парило вокруг меня, и запах чистого воздуха наполнял лёгкие.

С её приходом в моей голове будто бы с тихим щелчком закрылась дверь. Ни один шёпот, ни один звук не прозвучал в моих мыслях. Я принимал много таблеток за последний год, терапия, священники... Но Пэйдж... Она заставила их замолчать, она принесла с собой тишину, и только с её отсутствием я почувствую мощь моей депрессии. Болтовню моих демонов.

Она — спасение.

Клубные басы завибрировали в грудной клетке, и я отпил воды из стакана. Иногда мне хотелось напиться. Хотелось потерять себя в бутылке, в стакане, всего на мгновение, но я никогда не стану таким, как он — мой отец. К тому же лекарства, которые я принимал, плохо сочетаются с алкоголем. Я сидел в тёмном углу и делал наброски, как и в те времена, когда был ребёнком. Только объекты для наблюдения поменялись. Пейзажи стали более урбанистическими. Я обменял красоту на реализм. Поменял её на фантазию. Обменял реальность на вымысел.

Сегодня ночь открытого микрофона в «Рев». Появились истинные хип-хоп короли Солт Лейк. Белые парни, разведённые на деньги и удачу. Кепки, сдвинутые на бок, джинсы с низкой посадкой — было чертовски сложно не рассмеяться над этим. Иногда они удивляли меня. Если кто-то с явным талантом украсит сцену, то я, поймав проблеск чистоты, тут же перестану рисовать. Но сегодня вечером выбор был невелик.

Я спрятался в своём углу и зарисовывал свой последний сон. Мои работы с годами стали мрачнее. Будто фильмы в стиле нуар, перенесённые на бумагу. Выбранные мною цвета всегда были специфичны, но чёрный — основной цвет моих карандашей — покрывал бумагу плавными штрихами и тенями моих мыслей.

«Ты не слышишь их, они всего лишь шёпот».

Будучи взрослым, стало гораздо проще игнорировать голоса и убеждать докторов, что то, что я слышу — обыкновенное дерьмо. В итоге, я заполучил новый ярлык: шизоаффективный (Примеч. Шизоаффективное расстройство личности — это биполярное отклонение психики, которое характеризуется сочетанием двух психических отклонений: шизофрении и аффективного расстройства). Таблетки по большей части спасали меня от депрессии и приручили зверя в моей голове, помогая выживать изо дня в день. Я чувствовал себя подобно зомби большинство дней, и ненавидел это состояние. В последнее время я все больше думал о Пэйдж. Но и голоса интенсивнее прорывались сквозь защитные стены, которые я возводил так много лет.