— Вау. Пожалуй, это самая не датская вещь, которую я когда-либо слышала.

Это должно быть больное место, потому что его глаза сужаются. — Напомни мне никогда не знакомить тебя с моими братьями.

— Почему?

— Не хотел бы, чтобы ты заключала какие-либо союзы.

— Ха. Значит, ты общеизвестно плохой датчанин. Ты также ненавидишь ABBA?

Он выглядит кратко сбитым с толку. Затем выражение его лица проясняется. — Они шведы.

— А как насчет тюльпанов? Ты ненавидишь тюльпаны?

— Это будут Нидерланды.

— Проклятие.

— Но так близко. Хочешь попробовать ещё раз? В третий раз – самое то.

Я оглядываюсь, слизывая остатки липкой фисташки с пальцев. Он смотрит на мой рот, а затем на свои ноги. Я хочу спросить его, что случилось, но владелец кофейни на углу выходит за своей табличкой, и я кое-что понимаю.

Уже поздно.

Очень поздно. Действительно поздно. Конец ночи. Мы стоим друг перед другом на тротуаре, спустя более двенадцати часов после нашей первой встречи на… другом тротуаре; Эрик, наверное, хочет домой. А я, вероятно, хочу побыть с ним ещё немного.

— Каким поездом ты едешь? Я спрашиваю.

— Вообще то я на машине.

Я неодобрительно качаю головой. — Кто вообще водит машину в Нью-Йорке?

— Люди, которым приходится посещать строительные площадки по всему штату. Я отвезу тебя домой, — предлагает он, и я сияю.

— Гении. Добрые, дарящие поездки гении. Где ты припарковался?

Он указывает куда-то позади меня, и я киваю, зная, что должна развернуться и снова идти рядом с ним. Но мы, кажется, немного застряли в этом здесь и сейчас. Стоя друг перед другом. Прикованы к земле.

— Мне было весело сегодня вечером, — говорю я.

Он не отвечает.

— Несмотря на то, что мы забыли купить круассаны в бистро.

Всё ещё нет ответа.

— И я испытываю серьезное искушение купить тебе картонную фигуру Нойера в натуральную величину и… Эрик, ты всё ещё занимаешься тем, что не разговариваешь, потому что технически я не задаю тебе вопрос?

Он тихо смеется, и у меня перехватывает дыхание. — Где ты живешь? — мягко спрашивает он.

— В самых дальних районах Статен-Айленда, — лгу я.

Это должно быть моей местью, но он просто говорит: — Хорошо.

— Хорошо?

— Хорошо.

Я хмурюсь. — Это семнадцать долларов, мой друг.

Он пожимает плечами.

— В один конец, Эрик.

— Это нормально.

— Как это нормально?

Он снова пожимает плечами. — По крайней мере, потребуется время, чтобы добраться туда.

Моё сердце пропустило удар. Потом ещё один. А затем все они настигают меня одновременно, беспорядочные удары, накладывающиеся друг на друга, маленькое дикое животное, запертое в моей груди и пытающееся вырваться на свободу.

Я понятия не имею, что я здесь делаю. Ни малейшего понятия. Но Эрик стоит прямо передо мной, уличный фонарь мягко светится за его головой, теплый весенний ветерок мягко дует между нами, и что-то щелкает внутри меня.

Да. Хорошо.

— Вообще-то, — говорю я, и хоть мои щеки горят, хоть я и не могу смотреть ему в глаза, хоть я и переминаюсь с ноги на ногу и думаю о побеге, это самый смелый момент в моей жизни. Смелее, чем переезд сюда без Мары и Ханны. Смелее, чем в тот раз, когда я зацепила того полузащитника из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Просто смелее. — Вообще-то, если ты не против, я бы предпочла пропустить Статен-Айленд и просто поехать к тебе.

Он долго изучает меня, и мне интересно, может быть, он не может до конца поверить в то, что я только что сказала, может быть, его мозг также пытается наверстать упущенное, может быть, это кажется ему таким же необычным, как и мне. Затем он кивает один раз, решительно. — Очень хорошо, — говорит он.

Прежде чем мы начинаем идти, я вижу, как его горло качается.