Глава пятая

С говядиной я явно погорячилась.

Взяв свой заказ, я направилась к Таймс-сквер, где для гуляющих прохожих было расставлено несколько столов и стульев. Стол был грязным, стул шатался, но я никогда еще не ела с таким азартом и увлечением.

Я открыла завернутый в фольгу буррито и вдохнула его аромат. Решив доказать, что парень в засаленном фартуке ошибался, я откусила кусок говядины, прожевала его и ухмыльнулась.

«Не так уж и ужасно».

Потом начало жечь.

У меня дико защипал язык.

Мексиканская еда обжигала мне внутренности. Все быстрее и горячее, пока полностью не согнала с моего лица ухмылку, и я не принялась судорожно хрипеть и задыхаться.

Воды!

О, Боже, срочно воды.

У меня из глаз хлынули слезы, я схватила оба буррито и, покинув свой экспроприированный столик, побежала к магазину, мигающему рекламными щитами с изображениями ледяной воды и бутылок колы.

Ворвавшись внутрь, я рывком открыла холодильник и, вытащив бутылку воды, сорвала с нее крышку. Затем тут же ее осушила. И все равно язык и губы жгло огнем.

Задыхаясь, я схватила шоколадное молоко.

Немного помучившись с крышкой, я, наконец, его открыла и сделала несколько жадных глотков. Жирное молоко немного уменьшило жжение. Я вздохнула с облегчением.

— Надеюсь, ты за это заплатишь, — приподняла бровь продавщица с розовыми волосами.

Вытерев губы тыльной стороной ладони (чего в своей обычной жизни никогда бы не сделала), я кивнула и, удерживая свои почти нетронутые буррито, взяла еще одну бутылку воды.

— Да, извините. Я не ожидала, что еда такая острая.

Девушка усмехнулась.

— О, черт, ты разозлила Пита?

— Пита?

Я поставила две бутылки с водой (одну полную, другую пустую) и недопитое шоколадное молоко на транспортерную ленту.

Продавщица провела их через сканер, пробив покупку.

— Да, парень, который владеет передвижной мексиканской закусочной, — хихикнула девушка. — Он делает офигенное тако, но с острым соусом явно перебарщивает.

Я провела языком по все еще саднящим губам.

— Я вроде как сама напросилась, — пожав плечами, улыбнулась я. — Я редко выхожу в город. Меня не предупредили, что не стоит злить работников общепита.

Продавщица упаковала мои покупки.

— Да, это всем известно. В особенности уличных королей.

Я порылась в кошельке и вытащила двадцатку. Девушка открыла кассу и протянула мне сдачу. От того, что она говорила со мной без напряжения или беспокойства, я немного расслабилась.

Я привыкла разговаривать с женщинами исключительно как начальник с подчиненными. Все боялись, что я их уволю, а потому в моем присутствии никто не шутил и не решался ничего мне советовать. А те, что пытались со мной подружиться, делали это только ради поощрения или продвижения по службе.

Я чувствовала фальшь, как гнилое яблоко.

Мы снова улыбнулись друг другу и между нами повисла неловкая пауза. Я не знала, как закончить дружескую беседу или хотя бы уйти после покупки.

К счастью, продавщица спасла меня от позора.

— Что ж, хорошего вечера. И больше никого не зли, ясно?

Я кивнула.

— Ясно. Спасибо за помощь.

— Нет проблем, — она помахала мне рукой, а затем вышла из-за кассы и продолжила заполнять полку чипсами.

Проверив, со мной ли мои буррито и бесценные жидкости, без которых мне не одолеть огнедышащего дракона мести Пита, я вышла из магазина и снова устремилась в сумасшедший мир покупателей и туристов.

Я пробралась сквозь толпу, намереваясь сесть обратно и попробовать нежное куриное буррито, но обнаружила, что мой стол уже занят семьей с тремя маленькими детьми, которые моргали остекленевшими от усталости глазами в свете ярких неоновых ламп.

Все остальные столики были заняты.

Ну, ладно.

Мне все равно. Я могу есть и на ходу.

Внезапно до меня донесся чей-то смех. Я оглянулась — через пару столиков от меня сидели четыре девочки-подростка. Я уже хотела было посмеяться вместе с ними, но тут увидела причину их веселья и пришла в ужас.

Они насмехались и хихикали над бездомным стариком, собирающим в мусорный мешок алюминиевые банки.

Мне стало больно за него и за его бедственное положение. Он в полной мере осознавал летящие в его сторону шуточки и шепотки, поэтому, догоняя унесенную порывом ветра банку, изо всех сил старался не обращать внимания на девушек.

Всю свою жизнь мне было чуждо понятие бездомности. Я родилась в роли, гарантирующей мне безбедное существование в тепле и сытости. Мне было так много дано, и что я сделала? Сбежала на всю ночь, как неблагодарный подросток.

«О чем я только думала?»

Мной овладел стыд. Я не могла смотреть на взятую из «Бэлль Элль» одежду и на еду, купленную на украденные из кассы деньги. Я имела полное право воспользоваться этими вещами, но почему-то казалась себе воровкой, нарушившей доверие отца.

Из дырявого мешка бродяги выкатилась банка, и девчонки засмеялись пуще прежнего.

Из-за такой тупости и отсутствия элементарного сострадания у меня возникло желание их треснуть. Мне стало стыдно за то, что когда-то я хотела стать обычной девчонкой, а не тем, кем являюсь на самом деле: умной молодой женщиной, которая никогда не будет стоять и молча смотреть, как над кем-то насмехаются.

Направившись к бездомному, которому было уже за пятьдесят (папин возраст), я остановилась и подняла банку.

— Вот, держите.

Он замер.

У меня сжалось сердце от того, с каким волнением и настороженностью он на меня смотрел. Старик напрягся всем телом в ожидании неминуемого оскорбления, в страхе, что я добавлю в его жизнь еще какое-нибудь несчастье.

— Все в порядке, — мягко сказала я и снова протянула ему помятую банку.

Он неохотно ее взял.

Как только бродяга убрал банку в мешок, я взглянула на его изможденное лицо и заметила, как он облизывается, глядя на мои буррито.

Мое чувство голода тут же испарилось.

— Вот, — я сунула ему в руки целлофановый пакет с водой, шоколадным молоком и буррито. — Это Вам. Я откусила всего один кусочек. Я не заразная, обещаю.

Раскрыв от удивления рот, бродяга осторожно взял у меня еду и напитки.

Неловкость развеялась, и глаза обожгли не понятно откуда взявшиеся слезы. Он уставился на меня с удивлением и благодарностью.

Старик быстро засунул еду в мешковатые карманы куртки и залпом выпил полупустую пачку шоколадного молока. Вытерев губы тыльной стороной ладони, он пробормотал:

— Спасибо.

Я улыбнулась.

— Не за что.

Я понимала, что пора уходить. Но не могла уйти… пока что.

Вытащив кошелек, я достала двадцатки и, оставив себе восемьдесят долларов (на всякий случай, чтобы добраться домой), положила их ему в руку.

— Пожалуйста, возьмите еще и это. Поешьте и переночуйте в каком-нибудь в отеле.

Бродяга крепко сжал в ладони деньги.

— Не знаю, что и сказать.

— Ничего не говорите, — я шагнула назад. —- Спокойной ночи. И извиняюсь за этих девчонок, которые над Вами смеются. Это ужасно грубо. Мы не все такие.

Он поморгал, словно выходя из замешательства.

— До свидания, — сказала я и ушла, чувствуя себя лучше и счастливее чем…всегда.