Я его.

Он мой.

На этот раз навсегда.

Эпилог

Аспен

3 месяца спустя

— Сокращение бюджета иммиграционного отдела означает, что мы будем брать на себя меньше бесплатных дел, а это не соответствует будущему видению фирмы, не говоря уже о том, что это откровенно капиталистический подход, — говорю я Кингсли, всматриваясь в его лицо.

В какой-то момент я покинула свое место за столом переговоров, и мы оба стоим нос к носу.

— Капитализм не играет практически никакой роли в моих попытках искоренить мошенничество и трату времени, которое наши помощники-адвокаты могут использовать для решения других важных дел.

— Каких, например? Дай угадаю, корпорации? Ака рука твоего любимого капитализма.

— Уголовные, мисс Леблан. Тюрьмы переполнены, и нам нужно больше адвокатов там вместо того, чтобы вести бесполезные бои с ICE.

— Они не бесполезны, если мы спасаем кого-то от депортации с территории США в страну, которая их дискриминирует.

— Я не буду выделять бюджет, который может освободить из тюрьмы пять с лишним несправедливо осужденных людей, лишь в надежде спасти одного человека.

— Мы не сойдёмся в этом вопросе, поэтому, полагаю, нам придется голосовать.

— Кто будет голосовать? Ты и твои альтер-эго?

— Совет директоров, конечно же. Если вы против сокращения бюджета иммиграционного отдела, поднимите руку.

Я делаю это первой, затем бросаю взгляд, чтобы посмотреть, кто на моей стороне.

В поле зрения только пустые стулья.

— Где... все?

— Очевидно, они ушли в середине нашего жаркого спора.

Я смотрю в лицо Кингсли, который в своем темном костюме выглядит щеголевато, как повелитель дьявола, только что вышедший из ада.

На его губах играет небольшая улыбка, он смотрит на меня с тем блеском, который я так хорошо узнаю.

Моя рука опускается на бок.

— Не могу поверить, что Нейт тоже ушел.

— Он вывел людей, показывая на часы, потому что, очевидно, собрание длилось дольше, чем следовало.

— Неважно. — я откидываю волосы. — Мы проведем голосование по этому поводу на следующем заседании совета директоров, и я выиграю, придурок.

— Не обижайся, когда проиграешь, дорогая.

— Пошел ты.

Его рука дергается ко мне, прежде чем я успеваю подумать о побеге, и обхватывает мою талию. Он легко поднимает меня и усаживает на конференц-стол, затем проникает между моих ног, раздвигая их как можно шире.

— Не искушай меня.

Возбуждение проносится сквозь меня и оседает между бедер. Не знаю, потому ли это, что мы наконец-то вместе, или потому что мы упустили столько лет, но мы всегда отчаянно нуждаемся друг в друге.

Иногда даже в тот момент, когда перестаем прикасаться друг к другу.

Это лучший вид зависимости, который у меня когда-либо был. Лучше, чем алкоголь, лучше, чем успех.

Он мой любимый наркотик.

Я честно не знаю, как, черт возьми, я выжила во время «незаконного запрета», о котором Кингсли не хочет, чтобы ему когда-либо напоминали.

Он сказал, что будет рассказывать истории об этом своему Мрачному Жнецу.

Не помогает и то, что в фирме мы до сих пор вцепляемся друг другу в глотки. Мы определенно не влюбленная парочка и не приукрашиваем дерьмо друг для друга.

Одно могу сказать точно: мы прикрываем друг друга и явно хотим друг друга до безумия.

Ницше сказал, в любви всегда есть немного безумия. Но и в безумии всегда есть немного разума.

И этот безумный человек моя причина и мое безумие.

Последние несколько месяцев были ближе к мечте, чем к реальности. Не только мой отец, наконец, ушел из жизни, но и Гвен называет меня «мамой» и приняла меня как свою мать.

Мы с Кэлли близки как никогда. На днях мы отпраздновали ее долгожданную беременность, выпив много сока и ни капли алкоголя, естественно.

Я чиста сто двадцать один день.

Я порвала с мафией, и знаю, что это произошло потому, что об этом позаботился Кингсли, а не из-за того, что Николо отпустил меня по доброте своего каменного сердца.

И чтобы сделать нашу жизнь еще более спокойной, Кингсли подал в суд на Сьюзен, заставив ее потерять все центы, которыми она владела, как я и обещала, и вскоре после этого она сбежала из штата.

Самое главное, что у меня есть этот человек. моя любовь, мой партнер и отец моей маленькой девочки.

Я знаю, что он, вероятно, никогда не станет прекрасным принцем и не откажется от рыцарства, но мне это и не нужно. Его интенсивность это то, что привлекло меня в нем с самого начала. И хотя мы все еще постоянно ссоримся, его объятия мой самый надежный дом.

Я сосредотачиваюсь на его губах и говорю знойным тоном.

— А если я все-таки соблазню тебя?

— Тогда ты не сможешь выйти отсюда. По крайней мере, не должным образом.

Я наклоняюсь ближе, пока мои губы почти не касаются его губ. Я нахожусь на расстоянии всего лишь волоска, все больше опьяняясь его ароматом кедрового дерева.

Его ноздри раздуваются, ожидая поцелуя, но я отстраняюсь.

— Может, в другой раз.

Слова едва успевают вырваться из моего рта, как он ныряет в меня, его глаза превращаются в пронизывающий шторм, когда он захватывает мои губы.

Это сокрушающий душу поцелуй, крадущий мое дыхание, здравомыслие и оставляющий меня как пушинку в его руках.

Руки, которые повсюду — на моей спине, талии, затылке. Он владеет мной так, что у меня не остается выбора, кроме как прогнуться перед ним.

Да, я борюсь с ним. Да, мы редко сходимся во мнениях, но, когда его тело говорит с моим, все, что я могу сделать, это слушать.

Он быстро стягивает с меня одежду и освобождает член, а затем одним восхитительным движением входит в меня.

Сначала его ритм медленный, даже сумасшедший, но он снова и снова проникает в каждое глубокое, приятное местечко внутри меня, пока я не издаю стон ему в рот. Пока я не стану капать на стол и не смогу остановиться.

Это безумие, как он знает мое тело лучше, чем я сама, и бьет в нужные места, которые почти доводят меня до предела.

— Еще, — бормочу я ему в губы.

— Что еще? — спрашивает он с капающей соблазнительностью.

— Трахни меня сильнее, — прошу я, вращая бедрами, а потом оголяю плечо, где остался засос, оставленный им вчера. — Как тогда, когда ты поставил мне его.

— Ты маленькая коварная ведьма.

Его зубы впиваются в красную отметину, и он входит в меня быстрее, глубже и с такой интенсивностью, что у меня перехватывает дыхание.

Мои руки обвивают его шею, а пятки впиваются в упругую поверхность его задницы, и я вырываюсь из его объятий.

Его дыхание становится неровным, и я понимаю, что он тоже близок, когда его член дергается внутри меня.

— Скажи это, — ворчит он на моей шее, оставляя еще один след от укуса.

— Ч-что?

— Что ты любишь меня.

— Люблю. — я вздрагиваю, удивительно возбуждаясь еще больше, как всегда, когда он заставляет меня признаться в своих чувствах во время секса. — Я люблю тебя, Кинг.

Он входит в меня так глубоко и долго, что это вызывает еще один оргазм.

Я прижимаюсь к нему, моя голова падает на его плечо, и нас окружает запах секса.

Он прав. Мне понадобится некоторое время, чтобы выйти отсюда.

Я вздыхаю, а затем вздрагиваю, когда укус на моей шее начинает жечь. Мои пальцы касаются его, и я хмуро смотрю на него.

— Серьезно, прекрати вести себя как животное.

Его лицо озаряется чистым озорством.

— Как еще люди узнают, что ты моя?

— Может, по тому, что ты объявляешь об этом на каждом мероприятии, которое мы посещаем вместе? С твоей рукой на моей талии.

Сначала внимание было удушающим, но публичное семейное фото с ним, Гвен и Нейтом того стоит.

Кроме того, я знаю, что такой мужчина, как Кингсли, приходит с большим багажом, и мне это нравится, как и все остальные его черты.

На самом деле, я немного извращенка и люблю его темную сторону слишком сильно. Это та часть, которая принадлежит только мне.

Только я знаю о его прошлом, о его отношениях с родителями и о том, как он наконец-то смирился с тем, что больше не винит себя в самоубийстве матери.

Я единственная, кто увидел дьявола в его глазах и влюбилась в него с головой.

Мы пара, созданная в аду.

— Показывать на мероприятиях и перед прессой, что ты моя все еще недостаточно, — говорит он, ссылаясь на мои предыдущие слова.

— Ты не можешь думать о том, чтобы кусать меня всегда. Правда?

— Не вижу причин, почему бы и нет.

— Не могу в это поверить. В следующий раз ты наденешь на меня ошейник.

Его глаза сверкают, как когда он думает о чем-то озорном.

— Только не говори мне, что думаешь об этом?

— Не об ошейнике, нет. — его голос падает. — О кольце.

— О каком кольце?

— Об обручальном.

Я захлебываюсь собственной слюной, мое сердце едва не вырывается на свободу из-за грудной клетки.

— Ты... ты шутишь?

— Разве похоже, что я шучу?

— Ты хочешь жениться на мне?

— Конечно, хочу. А ты думала, к чему это приведет?

— Я... не знаю.

— Ну, теперь знаешь. — он берет меня за горло, его пальцы впиваются в плоть. — Ты единственная женщина, которую я хочу видеть рядом с собой на каждом шагу до конца жизни, Аспен. Когда кто-нибудь посмотрит на тебя, я хочу, чтобы он знал, что ты, блядь, моя.

— Это предложение?

— Смотря какое. Ты собираешься сказать «да»?

— Ты такой хрен, даже когда делаешь предложение.

— Но я твой хрен. В прямом и переносном смысле.

Я улыбаюсь.

— Знаешь, я никогда не думала о свадьбе. Но я хочу этого с тобой.

Его зеркальная улыбка ослепляет, когда он притягивает меня ближе.

— Это потому, что ты умна, как дьяволица, дорогая.

И затем он завершает предложение поцелуем, вызывающим покалывание.

Эпилог

Кингсли

1 год спустя

За все время моей работы в качестве адвоката по уголовным делам, «дикого дьявола» СМИ и неприкасаемого бога юридического сообщества, я никогда не упускал возьможность прочесть чьи-либо мотивы.

И все же нынешняя ситуация заставляет меня делать такие выводы, с которыми я никогда раньше не сталкивался.

Хуже всего то, что я не думаю, что мое обычное решение бить или запугивать, пока это не разрешится само по себе, сработает на этот раз.