Глава 1

Брайар

Давным-давно было голубое небо и яркие солнечные лучи. Но сегодня, как и в любой другой день, пепел падал с неба, образуя толстый слой тьмы и отчаяния. Я прислонилась к дверному косяку, протянула руку и позволила серым частицам упасть мне на руку.

— Я должна. Нет другого выхода, — сказала я низким голосом.

Я оглянулась через плечо на трех женщин, которых любила, которые сидели у слабо горящего огня, и проглотила большой ком в горле.

— Я не хочу покидать вас. Но если не уйду сейчас, они все равно придут и заберут меня, наказывая всех, кто пытается их остановить.

Самая хрупкая из женщин понимающе кивнула. Дорогая Джейн едва могла стоять в наши дни, но все же обладала сильным духом, которым я очень восхищалась.

— Они все равно придут за тобой, это верно.

Другие женщины, Анна и Рут, молча кивнули в знак согласия. Можно было увидеть, что им было больно это делать, но эти женщины всегда были честны и прямолинейны со мной с того дня, как нашли меня и предложили приют в своем доме.

Распространилась молва о приближении армии Фурии (прим.: мужской эквивалент Малефисенты из сказки «Спящая красавица»), и оставался вопрос дня, а может быть, даже часов, прежде чем они штурмуют нашу маленькую деревню, грабя и убивая всех, чтобы получить то, чего они хотели.

Женщин.

Они хотели женщин.

Они охотились за всеми молодыми, красивыми женщинами в возрасте до двадцати пяти лет по приказу самого могущественного человека, оставшегося стоять на этой обугленной и разрушенной земле — Гримма Фурии. Десятилетия войн, бомбежки, жестоких нападений и безжалостный образ жизни оставили очень мало того, что когда-то было современным высокотехнологичным обществом. Толстый слой серого разрушения ниспадал из атмосферы, погружая то, что осталось от цивилизации, в глубокий и темный сон от жизни, которую мы когда-то жили. Мир кардинально изменился. Люди едва выживали. Их души погрузились в вечный сон.

Ничего, кроме простого существования.

Ничего, кроме безэмоционального дыхания, предназначенного исключительно для удовлетворения основных жизненных потребностей.

Ничего, кроме ходячего ужаса под удушающим воздухом.

Слабые стали слабее. Бедные — еще беднее. Могущественных людей почти не осталось, но те немногие, что еще живут, были самыми злыми из них.

Холодок пробежал по моей спине при одной мысли о Гримме Фурия. Сказаний о чистом чудовище было достаточно, чтобы все боялись этого человека. Он и его армия восстали из пепла и стали еще сильнее благодаря пылающей земле вокруг них. Я знала, что его армия шла по мою душу, и, когда они достигнут моей маленькой деревни, состоящей из менее чем десяти построек, они медленно и безжалостно убьют всех, кто встанет у них на пути.

У меня не было выбора. Я не могла бежать. Куда? Не могла спрятаться — они найдут меня. Не могла сражаться — они победят. А поскольку я была единственной женщиной моложе двадцати пяти лет, которая жила в Мертвой Долине, мне было необходимо сдаться без боя ради всех остальных. Было бы несправедливо по отношению к женщинам, которые смотрели на меня со слезами на глазах, пытаться спрятать то, что Фурия в конце концов получит. Они умрут, пытаясь — я знала это, — и не могла этого допустить. Я принесу себя в жертву. У меня не было выбора.

— Когда я думаю о тех вещах, что они с тобой сделают, — сказала Рут, вытирая слезы носовым платком, который давно потерял свой совершенно белый цвет, но его заменил тускло-серый, как мир. — Мы не можем просто сидеть здесь и ничего не делать, зная… ну, просто зная.

— Рут! Замолчи, — отругала Джейн. — Она не должна сейчас думать обо всех тех ужасных вещах. Мы должны помочь ей оставаться сильной. Они идут, и мы ничего не можем с этим сделать.

Мои плечи опустились в поражении, когда я увидела, как пожилая дама нахмурилась. Они знали. Я знала. Каждая женщина, которая не была больна или искалечена, что было редкостью, в конечном итоге принадлежала Фурии. Его аппетит к сексуальным удовольствиям, перешедший в царство мрачных эротических ужасов, был сказками, которые не давали уснуть ни в чем не повинным кошмарам. Коварные извращения, порочные табу, выходящие за рамки самых дьявольских фантазий. Фурия был садистом, и хотя я воочию не знала, что это означало, знала, что этого следовало опасаться.

— Пришло время, дитя, — объявила Анна, жестом приглашая меня сесть на небольшую деревянную табуретку, которая стояла у ее ног.

Я знала, чего она и все женщины хотели сделать. Это был обычай. Традиция. Способ попрощаться и навсегда отметить уход человека. Все, кто прощался, оставлял прочное прощание. Кусочек кожи — шрам, который навсегда останется в памяти.

Подойдя к табуретке, я расстегнула верхние пуговицы туники, делая медленные, но осторожные шаги к окончательному прощанию с единственными женщинами, которых я знала и о которых заботилась. Молча усевшись и повернувшись спиной к Анне, я спустила ткань рубашки, полностью обнажая лопатку. Краем глаза я видела, как Рут потянулась к единственному ножу в доме. Тот, что мы использовали, чтобы разделать сушеное мясо старых туш диких животных, на которые мы натыкались во время сбора урожая или чтобы разделить обнаруженный корень на четыре равные части для ежедневного приема пищи. Он был не самым острым, но годился для того, для чего был предназначен сегодня.

Анна протянула руку, и Рут вложила его на раскрытую ладонь.

— Прощаясь с тобой навсегда, я дарю тебе мужество.

Она рассекла ножом прямую линию по моему плечу, игнорируя шипение боли, вырвавшееся между моими стиснутыми зубами.

— Пусть оно всегда будет с тобой.

Джейн отодвинула свой стульчик ногами, кряхтя, поскольку дополнительное усилие забирало оставшиеся у нее запасы энергии. Она двинула лезвием и прорезала еще одну линию на моем плече.

— Прощаясь с тобой навсегда, я дарю тебе терпение. Пусть оно всегда будет с тобой.

Обжигающая острая боль от порезов вызвала у меня слезы на глазах, но я не позволила им упасть. Порезы были подарком любви, и мне нужно было бороться с поверхностной болью и сосредоточиться на более глубоких эмоциях и энергии, связывающих меня с этими женщинами, поскольку они предлагали единственное, что у них было, хоть и не имеющее денежной ценности. Согласно традиции, близкие предлагали свои черты характера, которые они очень ценили, но были готовы принести в жертву другому. Эта прощальная церемония состояла всего из трех кровавых кусочков моей плоти, что было далеко от того, что пережили другие. Я помнила из детства, когда жители деревни прощались с солдатами, мужчинами и женщинами, уходившими в бой, и каждый оставшийся человек, не способный сражаться, отмечал спину уходящего тем же окровавленным ножом, предлагая свой прощальный подарок. Признаком настоящего воина, который оставил позади все, что они когда-то любили, было плечо или спина, покрытые шрамами от людей, которые были вынуждены прощаться с ними навсегда.

В этом мире все длилось вечно. Вера в надежду давно угасла, и никто не верил или жил, глядя в будущее на возможный хороший исход. Надежда рассеялась вместе с солнечными лучами — на ее месте остались только серость, страх и отчаяние.

Рут помогла Анне встать с места и пересесть на другое, чтобы та могла сесть позади меня с лезвием. Она прижала кончик металла к моей коже и сильно надавила, едва повредив кожу.

— Прощаясь с тобой навсегда, — она ​​медленно провела нож вдоль моего плеча, — я даю тебе дар подчинения.

Когда Рут достигла конца раны, я зажмурилась, чувствуя, как кровь из моих ран стекает по моей спине, по бороздкам моей грудной клетки.

— Пусть он всегда будет с тобой… и ты поймешь его полностью.

Я оглянулась через плечо и уставилась на женщину, немного сбитая с толку, почему она изменила освященную веками традицию и церемонию, изменив строки. Хотя, когда я посмотрела в глаза Рут, увидела, что женщина хотела предложить что-то еще. Это был ее последний прощальный подарок, и она просто хотела дать еще немного.

Поднимая тунику — не заботясь о пятнах крови, которые могут появиться, — я смотрела, как мои грязные пальцы теребят пуговицы, в качестве предлога, чтобы не смотреть на женщин. Я не хотела плакать. Не хотела сломаться и дрожать от страха. Моим долгом было оставаться сильной. Я ничем не отличалась от всех, кто ушел до меня. Все рано или поздно уходили, так или иначе.

Глубоко вздохнув, я подошла к двери и остановилась, повернувшись спиной к женщинам. Не поворачиваясь к ним лицом, сказала:

— Прощаясь с вами навсегда, я дарю вам память. Пусть она всегда будет с вами.

Выйдя за дверь и двинувшись по грунтовой дороге, я знала, что лишь вопрос времени, когда я вышла бы прямо к армии, чтобы сдаться. Я не знала, что это значило, и какие последствия могут возникнуть в результате такого поступка, но у меня не было другого выбора. Я ни разу не оглянулась, когда поднялась на холм, который скрывал всю мою деревню, что была позади меня.

Никогда не оборачивайся. Никогда не оборачивайся.

Эти три слова я говорила себе снова и снова, когда мне нужно было уйти или попрощаться с другими. Эти три слова я повторяла, когда уходила из своего обугленного дома детства, зная, что ни одна душа, кроме меня, не выжила. Эти три слова я произнесла, пытаясь скрыть образ глаз моей матери, закрытых, как если бы она просто спала, пока окровавленный отец безжизненно смотрел на меня широко раскрытыми глазами. Один родитель выглядел таким мирным, а другой — таким измученным, даже после смерти.

Поднимаясь по другому холму, я сосредоточилась на ритме сердцебиения, чтобы двигать голодное и усталое тело вперед. Удар за ударом я шла, пока этот звук не стал сильнее. Взглянув вверх, к горизонту, я поняла, что звуки исходили не от меня, а от приближающейся армии Фурии. Я нашла их, или они нашли меня.