Глава 7

Майкл

После того как братья уходят, дон занимает кресло во главе журнального столика. Я наливаю немного виски в стакан и протягиваю ему. Затем обновляю свой стакан и сажусь.

Отпиваю глоток и смотрю, как он подносит бокал к носу и нюхает его.

— Двадцать четыре года выдержки?

— Семьдесят два, — отвечаю я.

— Твои вкусы повзрослели, сынок, — присвистывает он.

— Твои — нет.

— Ты всегда быстро учился, Майкл. — Он усмехается — Я знал, что из тебя выйдет прекрасный наследник. Ты сможешь управиться с полученным наследием.

— Наследие, которое я надеюсь очистить от тебя, как только смогу.

— Некоторые вещи, — его ухмылка становится шире, — оставляют шрамы. Ты не можешь их вырезать, потому что они — часть тебя. Они выжжены в твоей душе, и что бы ты ни делал, будут глубже въедаться в каждую клеточку твоего тела... Пока не станут властвовать над каждой твоей мыслью, над каждым твоим поступком, диктуемым призраками твоего прошлого.

Он смотрит на шрам на моем горле, не оставляя мне сомнений в том, что имеет в виду.

Я отпиваю еще глоток виски, затем зеваю.

— Ты пришел сказать мне это, — я смотрю на часы на запястье, — в два часа ночи?

Он выпрямляется, ухмылка сходит с его лица.

— Я слышал о нападении на тебя сегодня.

— Ты здесь не потому, что беспокоишься за меня.

— Нет, — признает он, — тебя не так-то просто убить.

Он отпивает глоток виски и ставит стакан на стол. — Нападение сделало тебя открытым, слабым и больше не неуязвимым. Это как красная тряпка для каждого сукина сына, желающего прийти за тобой.

Я сжимаю крепче бокал, затем поднимаю на него взгляд:

— Если тебе есть что сказать, то почему бы просто не сообщить об этом прямо?

— Тебе нужно вытащить голову из песка и найти козырь. Такой, который исправит ущерб твоей репутации и докажет пяти семьям и нашим соперникам, что ты самый сильный и могущественный... и единственный претендент на пост дона... После того, как я уйду.

— Поверь мне, если я захочу, то получу твое место в течение года.

— Это угроза?

— Дружеское предупреждение. — Я слегка усмехаюсь. — Лучше позаботься о себе, чтобы твою власть не скомпрометировали.

Он смотрит на меня, запрокидывает голову и смеется.

— Я хорошо тебя научил, ragazzo mio(Мой мальчик. — Прим. пер.). — Он бормочет: — Ты заставляешь меня гордиться тобой.

— Ты ничему меня не учил, — говорю я сквозь стиснутые зубы, — и меня от тебя тошнит.

— Разве можно так разговаривать со своим падре?

— Ты перестал быть моим отцом в тот день, когда поднял на нее руку.

Он ожесточается.

— Никто не знает, что происходит в браке, кроме мужа и жены.

— Со стороны виднее, я видел, что ты делал с ней, ты, pezzo di merda.(Кусок дерьма. — Прим. пер.)

На его виске вздувается вена. Он встает.

— Я пришел сказать, что тебе нужно что-то необычное, чтобы спасти свою репутацию, и у меня как раз есть то, что тебе поможет.

Черт возьми, если бы я не подумал о том же раньше. Чертова генетика, что мы даже думаем одинаково. Чертова природа, что сыграла со мной жестокую шутку... сделав меня таким похожим на него. К черту прошлое за то, что я ненавижу его больше, чем что-либо или кого-либо в своей жизни.

Я наклоняюсь к нему.

— Что правда? — растягиваю слова.

Он кивает:

— Предатель, который сдал наши операции копам в Англии... Мы разыскали его дочь. Скоро тебе сообщат ее местонахождение. Не упусти этот шанс, Микеланджело.

Он поворачивается и идет к двери, а я окликаю:

— Дон Соврано.

Он останавливается.

— Не знаю, чего ты надеешься получить, поделившись этой информацией, но я никогда не прощу тебе того, что ты с ней сделал.

Он напрягается:

— Может, тебе стоит присмотреться к себе повнимательнее, сынок. Яблоко от яблони далеко не падает.

А затем уходит.