Бабник.

Серж откинул фуражку с колен в сторону, поднялся и сходил на кухню за пивом. С бутылкой в руках вернулся обратно и вновь устроился на диване.

Мысли ходили по кругу, кружили вокруг любимой его темы.

Любовь, женщины. Что он мог с этим поделать?

Бабник же.

Обстановка, конечно, располагала. Сосновый бор, самое его сердце, таинственная и величественная глубина, в ГДО – танцы круглый год, девицы все сами в поисках приключений, тем более, Серж такой красавчик, за собой следил и цену себе знал. Все как учили старшие товарищи – рубашка свежая, брючки наглажены, туфли надраены, сияют, как у кота яйца. До синевы выбрит, слегка пьян... Ну, это редко, в смысле – второе. Зато одеколона не жалел никогда, покупал самый лучший. Аромат!.. Когда идет, девчонки шеи сворачивают себе, так оглядываются...

Все же, ему казалось, что как-то удалось уладить ту ситуацию, – мысли, замкнув кольцо, вновь вернулись к Свете. Лишь казалось, как оказалось, напряжение осталось. Она даже пыталась покончить с собой. Говорили. Но Серж-то был уверен, что только сделала вид, просто руки себе поцарапала на видном месте. Но, скорей всего, ничего она даже не царапала, и тем более не резала, не такой была глупой, но все же ходила, сияя бинтами на запястьях, это да. Видимость, образ, имидж. И ведь работало! Люди говорили: вот какая любовь, жить без нее не хочет. Да-да... Почему, зачем они это делают? Слава Богу, не все. Света уж точно не такая. Она холодная и расчетливая, охотница. Воин на тропе войны. Ей срочно понадобился трофей, ее время на исходе. И правда, что еще остается? Загарпунить такого, как он, и уехать с ним в академию – единственная возможность вырваться из гарнизона. Дочери офицера прямой путь в жены офицера. В этом преемственность жизни, ее круговорот. Но куда только вырваться, в другой гарнизон? Вот и к нему выстроилась целая очередь потенциальных невест. Девок в гарнизонах рождается много, парней – мало. Но парни и сами уезжают, кто куда. Часто и возвращаются, уже офицерами. Замкнутый круг какой-то, честное слово. Но он-то, он должен из него вырваться. Свою судьбу он видит более высокой. Ему про то и Тамара сказала, а ей он склонен верить...

Серж отхлебнул из бутылки, глоток получился слишком большим, он едва не захлебнулся. Поморщился, посмотрел внимательно на этикетку. Странный вкус у пива, хотя написано – светлое. Почувствовав его мягкое дурманящее воздействие, внутренний толчок, глубоко вздохнул и, раскинув руки – в правой бутылка – откинулся на спинку дивана. Продолжая движение, сполз по дивану совсем низко, почти лег, одновременно задрав ногу за ногу. Представил и легко ощутил себя в надежной и устойчивой пространственной капсуле, только ведь это ненадолго... Ненадолго...

И точно, не прошло и нескольких минут, в течение которых мысли его, притворяясь мелкой рыбешкой, лениво плескались на отмели реальности, так что в конец растратили всю свою пытливую энергию, а уже в следующий момент они вскинулись, вскипели и вновь помчались по кругу. Сознание его сегодня зачем-то показывало ему ретроспективу его любовных похождений, впечатлений и переживаний. У каждого, бывшего молодым достаточно долго, всегда найдется таких немало. Некоторые из этих историй хотелось забыть и не вспоминать никогда. Но память, память... Она назойливо неуправляема...

Вот и история с Оленькой Стримковой, как раз из таких.

Хочется скомандовать себе: забыть немедленно! И пытаешься настаивать на своем, но с памятью такое не проходит, она редко поддается нажиму. И продолжает хранить то, от чего стараешься отгородиться. Про время, которое лечит и успокаивает, стирает и приукрашивает, Серж ничего сказать не мог, потому что не знал такого, слишком мала еще пройденная дистанция жизни. Сам не испытал, а с чужих слов повторять – зачем?

Хотя, относительно него и Ольги, истории-то никакой не было. Он вовремя увернулся, отошел в сторону, и его задело лишь по касательной.

А были танцы в ГДО. От безыдейности они с Гешей потащились туда, ближе к концу, помнится. Настроение сопутствовало отвратительное, то ли на погоду, то ли вообще, просто хуже некуда настроение, пустота и мрак, и с таким настроем лучше бы оставаться дома, в койке, но вот – потащились. Только вошли, объявили белый танец, потому как срок пришел определяться, кто с кем уходит. Ансамбль заиграл что-то надрывное, тоскливое. «Я на школьный вальс последний пригласил тебя...» Или что-то подобное, уже не вспомнить. Народу совсем немного. На дворе осень, поэтому танцы под крышей, в большом фойе с колонами на первом этаже. Свет приглушен, под потолком неторопливо поворачивался зеркальный шар, генерируя и формируя небесный свод. Дробя устремленный на него луч прожектора на тысячи осколков, он тянул за собой газовую завесу иллюзии. По стенам, полу, по фигурам людей и их лицам плыла световая мишура, пятна бежали по кругу, метелью заметая, искажая, маскируя все, к чему и к кому прикасались. Фигуры вокруг туманны, расплывчаты, нереальны. Колонны в центре зала и пилястры вдоль стен были обшиты зеркалами, отчего пространство изломано невообразимо, в нем открывались и тут же закрывались невидимые ранее, несуществующие пустоты и глубины, в которых двигались люди, а, может, призраки людей и отражения призраков. Но появлялись, возникали спонтанно и слепые зоны, скрытые до поры от глаз потайные уголки и хитроумные карманы.

Так представлялось. Совсем немного фантазии, желания – и ты почти, что в сказке. Почти что...

Ведь сказка всегда лишь прелюдия к чему-то иному, большему, настоящему.

Все перепутано в жизни, перемешано.

Сказку ждем, в нее верим, за миг в ней готовы отдать все прочее.

И, как в песне, желаем сказку сделать былью.

На самом деле, здесь нет противоречия.

Она возникла перед ним ниоткуда, вынырнула из какого-то тайного портала. Так показалось. Упала пелена, только что никого не было, и вдруг:

– Я вас приглашаю. Белый танец...

Огромные бездонные глаза, русая коса через правое плечо перекинута на грудь. Это важно.

– Конечно!

Танец подхватил их, понес по кругу.

«Словно снегом заметает грустным вальсом зал...»

Он смотрел в ее глаза, видел в этих блюдцах свое отражение и звезды, и позабыл все слова, которые нашептывал в девичьи ушки в подобных обстоятельствах.

Девушка казалась напряженной, она отстранялась от него, насколько это возможно в парном танце, и лишь когда зазвучали последние аккорды, вдруг прильнула, прижалась к нему со странной неистовостью. У Сержа перехватило дыхание, таким внезапным оказался порыв, такой тугой и тяжелой, точно чугунные ядра, проявилась грудь ее под платьем.

Он проводил ее на место, в зеркальный омут за колонной. Там подругу поджидали Светлана и еще девица. Света смотрела на него исподлобья, как она умела. Во взгляде ее ощущалась затаенность. Ох-хо-хо, подумал Серж и внутренне подобрался. Похоже, Светка что-то задумала, не иначе, строит козни.

– Не советую, – предостерег Геша. Он был местный, знал всех с детства. – Идея совсем ошибочная. Лжеидея, можно сказать.

– В чем дело?

– Ты знаешь, с кем танцевал?

– Нет. А что, есть какая-то разница? Что это за девица?

– Девица, вот именно. Это Оленька Стримкова, ее папаша...

– Полковник Стримков, начальник Политотдела корпуса.

– Вот именно. Но не в этом дело.

– А в чем же, не понимаю?

– В ней самой. Девонька с большими странностями, еще со школы. Что-то с головой у нее не то. Не так устроена, не так поставлена, как у всех прочих. Она больше лечилась, чем училась. Отец ее даже отказался от повышения, чтобы переездом на новое место не травмировать дочь лишний раз. Не советую.

– Да я ничего...

Они даже не были знакомы. Один танец в активе, да и тот – белый.

Он старался не смотреть в ее сторону, он отводил глаза, и все равно где-то в распадающихся и множащихся глубинах зеркал натыкался на ее взгляд. Пристальный, в упор. Что-то все же ощущалось в ее глазах безумное. Или он уже сам себя накручивал? А рядом, поддержка и опора – глаза Светланы. Пожалеешь, слышал он ее голос, ты еще пожалеешь. Да ну на фиг, решил Серж. Следует воспользоваться темнотой. Грамотно выполненное отступление есть не бегство, а тактический прием, дающий выигрыш во времени и запутывающий неприятеля.

– Ввиду вновь выявленных обстоятельств предлагаю перебазироваться на запасной аэродром, – шепнул он Геше.

Другу не требовалось повторять дважды.

– Уходим на бреющем, – кивнул тот. – Строями на малой высоте.

Похоже, она таки влюбилась в него. Запала капитально. Что, где, когда – совершенно непонятно. Ведь до того танца они не пересекались нигде. Сержу хотелось думать, что его вины в том нет никакой. Как и заслуги. Пожалуй, впервые проигнорировал он вызванные им чувства, постановив для себя, что с этой девицей ему лучше не связываться. И что с того? А должен был, что? Не надо, не хочу, увольте!

Но, конечно, не все так просто.

Оленька тогда совсем свихнулась, крыша ее поехала далеко-далеко. Вены себе резать зачем-то взялась. Еще бы, пример подруги перед глазами. Но если Света лишь имитировала процесс, то эта со всей основательностью, старанием и, чего греха таить, глупостью, так что едва успели спасти. Что вообще за манера, чуть что, за бритву хвататься? Поветрие, что ль, такое? И хорошо еще, что себя по рукам, а ведь могли бы и любимого, того, по горлу. Страх-то какой, так и на улицу без железного воротника не выйдешь.

Потом Оля долго лечилась, но так, похоже, и не восстановилась до конца. Но, едва оправившись, загуляла на славу. Как говорят в народе – словно с цепи сорвалась. Переспала со всем гарнизоном, со всеми, с кем могла – никому не отказывала. Жестко. Родители с ума сходили от ужаса и горя, а что они могли поделать? Серж тоже ощущал в душе своей, где-то в самой глубине, тяжесть и жжение греха. И в этом Светлана без сомнения преуспела, навязать ему чувство вины. Хотя, может, и Светлана здесь ни при чем, может, он сам все выдумал, этот заговор, кто знает. Причины происшедшего остались не выявленными, и его лично ни в чем не обвиняли, но, выяснилось, что имелся иной уровень взыскания, другая шкала. Делал, не делал – это одно, а вот что ты чувствуешь, как к происшедшему относишься – совсем другое. Серж и раньше Оленьку избегал, а теперь стал опасаться. Но гарнизон слишком малое место, чтобы исключить встречи полностью, и когда они все же сталкивались где-нибудь в людном месте, Оля улыбалась ему улыбкой, от которой у него холодели спина и ниже. Она стала ведьмой, думал он, настоящей ведьмой. Хорошо еще, поддерживала надежда, что успеет вовремя смыться в академию. Осталось всего ничего, до осени, экзамены он уже сдал.