Так появилась Литораль.
Надо сказать, что то, из проема, изнаночное население проявило себя злобным и воинственным – возможно, они решили, что сами, в своем мире, подверглись нападению. Странное то было население, с постоянно меняющимся, текучим внешним видом. Ну, как с такими общаться, не видя глаз и все время следя за руками? В общем, договориться не удалось, чужаки вообще не вступали ни в какие переговоры, всячески демонстрируя, что не разговоры разговаривать пришли они сюда, а войну воевать. Она и началась, война. Легионы бились с нашествием несколько долгих лет, без особого, впрочем, успеха, хотя и не сдавали своих позиций тоже. Поэтому конфликт перешел в разряд локальных, до крупномасштабного не дотягивал, но от этого не стало легче тем, кто в нем участвовал и погибал.
Из проемов устремилось множество механизмов и устройств, а так же живых и не совсем мирных организмов. Но с этими худо-бедно справлялись. Однако обнаружились и иные последствия, виртуальные, в виде наведенных полей и излучений, которые зачастую вели себя, как разумные, демонстрировали способность к обучению, умели принимать цифровой вид и проникать в местные компьютеры, вот что с ними делать до сих пор никто не знал толком.
Огромный вклад в дело сдерживания супостата вносила дальняя бомбардировочная авиация. Силы вторжения оказались особенно чувствительными к бомбовым ударам, этот диалект армейского, как выяснилось, был для них наиболее доступен и убедителен. Что не удивительно, язык силы понятен всем. Бомбовозы доставляли свои аргументы прямо к цели и выкладывали их с большой высоты. Новые прицелы работали великолепно, отклонение не превышало несколько метров, и пришельцы ничего не могли с этим поделать. Бомбы влетали прямо в проемы, в порталы – словно в жерла вулканов, и разрывались уже на той стороне, поэтому противник был вынужден прикрывать ворота. Здесь, на Земле, создавать переходы в другие измерения и управлять ими еще не умели.
Оружие, используемое пришельцами, основывалось по большей части на неведомых принципах, в нем применялись как привычные, так и неизвестные поля и излучения. Выяснилось однако, что если не позволять чужакам чересчур развернуться, их вполне возможно сдерживать обычными огневыми средствами. Оказалось, что против механики, обыкновенной точной механики, при определенных условиях, их лучевые игрушки не очень-то и хороши. А новые авиационные прицелы являлись именно механическими, сработанными по тому же принципу, что и допотопные арифмометры, помехи на них не действовали. Зато они сильно влияли на системы связи и целеуказаний, вот почему похищение БШД и кучи секретных данных с КП корпуса ставило под угрозу применение авиации как таковой. Но, конечно, при любом состоянии дел, в любом случае произошедшее представлялось вопиющим фактом и не могло остаться без последствий. Эти последствия – в силу личного воображения каждый – присутствующие себе и представили.
На КП вновь тяжелым пологом опустилось молчание. Воспользовавшись моментом, истерично взвизгнул и усиленно загудел вентилятор на стойке аппаратуры, пахнуло сладко-горьким липким запахом перегретой изоляции.
– Соглашусь тут с Владимиром Лукьяновичем, – раздвинул своим упрямым плечом тишину Дукшта-Дукшица. – Только вовсе не обязательно здесь у нас пришельцы постарались.
– Кто же еще мог, по-вашему?
– Да кто угодно! Друзей в кавычках у нас хватает. Те же американцы. Они спят и видят, как бы нам нож в спину воткнуть. Я даже уверен, если честно, что это их мохнатая лапка тут наследила.
– А они разве не понимают, что как только – эти – расправятся с нами, сразу же за них примутся? Что их номер – второй в этой истории? А мог бы быть и первым, кстати.
– Может, понимают, а может и нет. Уж больно велико искушение с нами разделаться... А с теми, думают, что договорятся...
– Ага, договорятся, – включился в разговор Хостич. – Мы вон, тоже пытались, и что? Они, америкосы, просто не знают, с кем им дело придется иметь.
– Наверное, они думают, что самые умные. Что еще денег напечатают и всех купят.
– Да, да. А то во вселенной зеленой бумаги не хватает... Никто ведь, кстати, не знает толком, что им, тем, здесь понадобилось? Никаких требований они не выдвигали...
– Что понадобилось? Жизненное пространство.
– Да бросьте вы! Я так понимаю, что пространство они могут любое открыть. Для них не проблема, у них для этого универсальная отмычка имеется. И даже новое создать, тоже в силах. На Земле никто ничего подобного еще не умеет, а они – пожалуйста. Зачем же им с таким-то счастьем в занятое уже и населенное упрямым народом место ломиться? Воевать, нести потери, зачем? Что на самом деле их сюда тянет? Что привлекает? Наверное, есть что-то такое, чего у них у самих нет. А у нас – есть. Но что это может быть? Не понятно. Может быть, кто-то знает, я – нет. Чужие, повторюсь, ни о чем же не спрашивают, прут себе и прут...
– Закон расширения энтропии...
– Что еще за? – Львович с подозрением посмотрел на Хостича.
Отто почесал шрам на лице.
– Все процессы в мире происходят с увеличением энтропии. Хаос нарастает, упорядоченность, напротив, уменьшается...
– Ты только начальнику штаба об этом не рассказывай, ладно? А то он, когда чего не понимает, очень подозрительным становится. И сразу из себя выходит. Во вверенном ему штабе допустим только порядок. Энтропия, хаос... Надо же...
– Но должно же быть какое-то объяснение?
– Должно, кто спорит? Только реальное, простое и, желательно, без всякой фантастики. Такое, чтобы мы сразу поняли. Вот увидите, окажется то, что мы все хорошо знаем, но просто не понимаем, чем на самом деле владеем. А они – знают. И не откроют нам, пока не завладеют нашим же достоянием.
– Так я знаю, что им надо! – поднял руку и вклинился в разговор Марлинский.
– Ну-ка, ну-ка! Просветите нас, Петр Петрович.
– На самом деле, я вам скажу, все очень просто. Им нужны наши запасы алкоголя: самогон, водка и шпага.И наше умение все это потреблять. Ни того, ни другого, как оказалось, своего у них нет. А хочется!
– Ой, ты все о своем.
– Ну так, тю же! Положа руку на сердце, каждый скажет, что я прав. Нет, ну?..
– Алкоголя, и более качественного, чем у нас, во всем мире полно. И пьют многие гораздо больше нашего...
– А что, в самом деле, – поддержал приятеля Хакопныш. – У нас есть шпага, и мы единственные в мире выжили после ее употребления. Еще и размножаемся.
Шпагой в неофициальном и исключительно дружеском обиходе именовалась спирто-водяная смесь, которой для охлаждения радиоэлектронного и локационного оборудования заправлялись перед вылетом бомбардировщики. Триста литров сорокатрехградусной жидкости на каждый борт – при полной заправке, – весьма солидный ресурс. Не стоит говорить, что все экипажи старались минимизировать расход СВС, поэтому включали охлаждение аппаратуры лишь в случае крайней необходимости и в минимальном объеме. Остаток после полета сливался и, поскольку повторное его использование не допускалось, утилизировался, единственно верным способом – перорально. Легко себе представить, с какой надеждой и нетерпением ждали возвращения соколов на родном аэродроме – в том числе и по этой причине.
Марлинский и Хакопныш переглянулись и синхронно рассмеялись озвученному тезису. Эти двое были дружны, особенно в последнее время сблизились, держались повсюду рядом и вместе проводили свой досуг, наполняя его живой водой событий, приключений и впечатлений. По сути, являлись бандой – в пацанском, даже детском понимании этого слова. Примерно такой командой еще два года назад были Серж и Геша Хлебчиков, служивший тогда на должности инженера по ЭВМ, занимаемой теперь Хостичем. Они и внешне походили друг на друга, оба высокие, статные, только у Пита лицо круглое, как сдобная булочка и волосы прямые на пробор, а Хакопныш лицом обладал вытянутым худощавым и мелко завитые волосы зачесывал наверх. Ничего, наверное, нет странного в том, что в суровых армейских условиях тут и там возникали такие пары, дружеские тандемы, – как раз в такой непростой обстановке бывает важно, чтобы кто-то прикрыл спину в минуту опасностиили подставил плечо, когда трудно. При этом Марлинского с Хакопнышем объединяли еще и неурядицы в их семейной жизни.
Они были приблизительно одного возраста, но происходили из совершенно разных слоев общества. Петр Петрович, как уже говорилось, был потомственным военным, сыном генерала, и успел уже дослужиться до майора. Хакопныш происходил из сугубо штатских кругов, из среды научной интеллигенции. Он окончил университет в столице, где остался и делал неплохую научную карьеру, но потом что-то стряслось, какая-то неприятность, никто не знал, какая. Он резко развелся с женой, бросил все и поступил на военную службу. Его хорошее и качественное образование очень даже пригодилось на КП корпуса, и вот он уже капитан, и, похоже, даже жениться снова собрался – начальник штаба на его обстоятельства намекал. Поэтому-то, должно быть, и выглядел Андрей Михайлович более спокойным и уравновешенным, чем его друг. Петра Петровича терзали сомнения и внутренняя неопределенность. Поговаривали, что жена его, синеглазая красавица Нинель, спуталась с одним майором, начальником физподготовки корпуса. И то ли потому она с ним связалась, что частенько прикладывался Марлинский к шкалику, то ли, наоборот, тот прикладывался к нему потому, что что-то такое подозревал – неизвестно. Достоверным фактом в этой истории являлось лишь то, что майор и капитан в последнее время отлично поладили.
– Кстати, верно, Хакопнический Ыш прав, – поддержал друга Марлинский, единственным капиталом которого, по его же словам, была безумно любимая им дочь Юлька. – Генофонд нации надо беречь.