— Кажется, тебя что-то тревожит, — сказал Алекс. — Или я нагнетаю?

Она снова пожала плечами, резко и экспрессивно. Алекс задумался о том, снятся ли ей пылающие врата. Или только ему?

— Я все думаю о той схватке, — сказала она.

— Да, — кивнул в ответ Алекс, полагая, что она имеет в виду схватку с тварями, уничтожившими Сан Эстебан.

— Он другой. Да, я знала, что дроны-ремонтники его изменили, но до тех пор думала, что это все-таки он. Но его убили в Новом Египте, а он не умер. Помнишь девочку, которая кричала на него, Кару? Если бы она бросалась на кого-то из нас, то поломала бы кости. А он принял удар легко. Будто это пустяк.

— Амос всегда был крепкий как дубленая кожа, — сказал Алекс. — Ничего нового.

— Просто он другой, — она запихала в рот остаток протеинового батончика и с минуту пережевывала и глотала. — Я думаю об отце.

— Потому что он тоже изменился?

Тереза облокотилась о стол и подалась вперед. Она сжала зубы, блеск в глазах казался чуточку лихорадочным.

— Я думала, что его больше нет. Думала, что эксперимент полностью провалился, и он... Люди часто теряют родителей. И я решила, что стала одной из таких.

— Сиротой.

— Но он лишь изменился. Не знаю, кто я теперь. Сирота. Или нет. Или кто-то еще.

— И теперь мы увидим его. Тебя это тревожит.

— А насколько сильно можно измениться и при этом остаться самим собой? — спросила она, и Алекс не сразу сообразил, что это не риторический вопрос.

Он подцепил еще риса на вилку, давая себе время подумать.

— Понимаешь, — начал он, — люди ведь все время меняются. Не меняться было бы куда более странно. Вот взгляни на себя. Ты уже не тот человек, что до прихода сюда. Черт, да ты изменилась с тех пор, как впервые поднялась на корабль. Стала старше и увереннее в себе, и в механике разбираешься. Я и сам не тот, что был раньше. Амос... да, это уже за гранью. Он необычный. Но я думаю, Амос — все равно Амос, даже в другой версии. Думаю, когда мы найдем твоего отца, в чем-то он останется тем же, что и раньше. Понимаешь? В смысле, он все равно будет тебя любить.

— Не уверена, — сказала она, тоска в голосе сказала Алексу, что он задел за живое.

— У меня есть сын, — сказал он. — Я — отец, как и твой. И поверь, связь между родителем и ребенком — это основа. Она очень прочная. Ты глядишь на Амоса и видишь, насколько он изменился. А я вижу, насколько он остается прежним. Твой отец тоже будет другим. Но если хоть что-то в нем останется неизменным, знаешь, что это будет? Его чувства к тебе.

— Очень мило, — сказала Тереза. — И полная чушь.

— Ты не понимаешь. Пока не обзаведешься ребенком — и не поймешь. Это я тебе говорю. Родительская любовь — это то, что уходит последним.

— Случаи жестокого обращения родителей с детьми составляют примерно восемь на тысячу, даже с поправкой на социально-экономический статус. Большинство жертв в возрасте от нуля до трех лет. Где-нибудь, где есть миллион детей — например, в Варшаве, Бенин-Сити или на Обероне — восемь тысяч из них предположительно подвергается насилию, пренебрежению или жестокости. Детей жестоких родителей там наберется на целую школу немаленького размера. Разумеется, люди любят своих детей. И еще убивают их. Регулярно, как по часам.

Алекс кивнул. Пару мгновений оба молчали.

— Я забыл, какую ты прошла школу.

— Когда тебя готовят править всей человеческой расой, для сантиментов в учебной программе места не остается.

— Очень жаль.

— Я боюсь снова увидеться с ним, — сказала Тереза. — Просто боюсь.

С каждым часом врата становились все больше и ярче, и Алекс все сильнее осознавал неопределенность, в которую они летели. Сообщения от подполья и от Лаконии поступали теперь почти постоянно, а контакты между «Роси» и «Соколом» были непрерывным фоновым гулом. Амос разговаривал с Карой и Ксаном, Джим с Фаизом, Наоми с Элви и Харшааном Ли. Все пронизывало ощущение, что время почти истекло, они приближаются к критической точке. Мысли Алекса постоянно вращались вокруг Терезы с ее отцом, Амоса с детьми, которые не его, но с такими же, как у него глазами, и вокруг Гизеллы, и Кита с Рохи, и внука, которого он никогда не видел. Он подумывал о том, чтобы послать сообщение, но не знал, что сказать. Вечная проблема. Слишком много чувств и нехватка слов, чтобы их облечь.

Когда они уже приближались к вратам и Наоми пошла на командную палубу, Алекс не думал, что это важно. Все его внимание было сосредоточено на движении и на «Соколе», а Наоми внизу, тем временем, взяла на себя связь. Они подошли так близко к вратам, что направленный луч мог пройти их насквозь, даже при таких сильных помехах.

Наоми объявила тоннаж, типы двигателей «Роси» и «Сокола», ожидаемое время перехода, направление движения в пространстве колец. Алекс обратил на это внимание — дополнительный шаг, которого они обычно не предпринимали. Он подумал, что Наоми просто снова над чем-то работает. Лишь когда поступил ответ, Алекс понял, на что он смотрит.

Возвращенные данные были переданы с «Паучьей сети», разведчика из Нового Уэльса. Алекс не знал, принадлежит тот корабль Лаконии или подполью, но ответ был четким и упорядоченным. В нем перечислялись суда, находящиеся в пространстве колец, их тоннаж, движки, векторы движения и полетные планы. В простом и понятном формате был показан ожидаемый входящий и исходящий трафик и указывалось, что «Роси» и «Сокол» могут безопасно совершить переход. Это был первый и пока единственный раз применения протокола Наоми на практике, и он функционировал именно так, как она рассчитывала.

Алекс отстегнулся и спустился на командную палубу, к Наоми, сидевшей в кресле-амортизаторе. Свет экрана оттенял ее лицо и седые волосы. Она посмотрела на Алекса. Выражение лица было где-то между грустным и удивленным.

— Получилось, — сказал ей Алекс.

— Получилось бы, — сказала она. — Если бы мы сотрудничали, все получилось бы.

— Да.

— И я думаю обо всем, что можно было бы сделать, обо всех чудесах, которых мы достигли бы, будь хоть чуточку лучше, чем есть.