— Имя из преданий старины глубокой. Она преподавала в университете Калабара?

— Я вместе с ней посещала семинары по этике. Мы читали историю о прекрасной утопической стране, где все было чудесно, просвещенно, приятно и справедливо, за исключением одного ребенка, который должен был жить в страданиях. Лишь один ребенок в обмен на рай для всех остальных.

— Я ее знаю. «Омелас».

— У нас здесь совсем не то, — продолжила Элви. — Я работаю на авторитарного диктатора в системе, где люди страдают, обманывают, убивают друг друга. Я рискую собой и своими сотрудниками, отправляя результаты исследований политическим врагам своего босса. Мы не создаем прекрасную и благодатную утопию. Если мы победим, спасенные жизни останутся той же смесью дерьма, разочарования и абсурда, как были всегда.

— Это верно.

— Ребенка в той истории принесли в жертву ради качества жизни. Если я жертвую Карой, а я признаю, что, возможно, я это делаю, то не ради качества. А если мне придется пожертвовать ей ради того, чтобы количество человеческих жизней отличалось от нуля? Это дешево. Даже если придется отдать всё, это будет выгодная сделка.

Слова тяжким грузом легли на плечи Фаиза. Он опустил голову.

— Да. Ясно.

— Если ты не можешь в этом участвовать, это нормально. Я организую для тебя транспорт на Лаконию, в Директорат по науке. Ты можешь заниматься своими исследованиями там с тем же успехом, что и здесь.

— Милая, ты же знаешь, что я так не поступлю.

— Я пойму, если поступишь.

— Не поступлю. Я просто хотел убедиться, что мы делаем то, что собирались. Если сейчас правильно делать то, что неправильно, я все равно планирую просыпаться рядом с тобой, пока мы этим занимаемся. Это и есть дело моей жизни.

Они молча парили несколько секунд, не прикасаясь друг к другу.

— Тебе надо лечь, — сказал Фаиз. — Уже очень поздно, мы оба страшно устали.

— Сейчас. Нужно отправить Трехо отчет о Сан-Эстебане, а Очида ждет перераспределения ресурсов в соответствии с новым планом.

— Ах да, и доктор Ли хотел с тобой поговорить, если найдешь время. По личному вопросу.

Элви вопросительно мотнула головой.

— Кажется, у физиков сложился дисфункциональный любовный треугольник. Возможно, им требуется внушение от босса.

— Это что, шутка?

Фаиз развел руками.

— Все, что мы совершили, мы совершили, будучи приматами. То, что мы способны на умопомрачительные чудеса, не означает, что мы перестали быть машинами для секса и убийства. Организм не меняется.

— Ладно, я загляну на мостик. Можешь сделать мне одолжение?

— Все, что угодно.

— Спасательный дрон должен был обновить меню. Посмотри, не научился ли камбуз изображать что-то похожее на сааг панир?

— Если так, он будет в каюте.

Он подплыл ближе и поцеловал ее, прежде чем отправиться в коридор. Элви снова обратилась к снимкам из Сан-Эстебана. Теперь в каждом теле она видела Фаиза. Или себя. Или Джеймса Холдена. Или Антона Трехо. Или Уинстона Дуарте.

Она начала запись.

— Адмирал Трехо. Как я поняла, Сан-Эстебан становится еще одной приоритетной задачей. Все, что могу предоставить прямо сейчас — наш обзор, некоторые предположения и мой план дальнейших действий...

За полчаса удалось записать устроившую ее версию, и она сделала копию для отправки Наоми и подполью. В этом деле они все — союзники, даже если сами об этом не знают.

К тому времени, когда она отправила свой план перераспределения средств Очиде и поговорила с Харшааном Ли о том, как не дать любовной драме на «Соколе» выйти из-под контроля, прошло два часа. Фаиз спал в их каюте. Ее ждал тюбик сааг панира, рядом — груша с чаем без кофеина. Элви поела, попила и пристегнулась, чтобы поспать.

Ей снился океан, полный акул, которые съедят ее, если она будет двигаться слишком быстро.

Кара парила в лаборатории, пока техники настраивали шапку датчиков на ее голове. Все вокруг бурлило, но Элви казалось, будто они с Карой абсолютно неподвижны. Око бури. На экранах двигались и моргали данные мозговой активности девочки, пока экспертные системы сопоставляли то, что видели сейчас с тем, что было раньше. Это называлось «нормализация». Как будто еще существовали какие-то нормы.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Элви.

Абсолютно черные глаза Кары повернулись к ней, замерли на секунду, и девочка улыбнулась. Элви хотелось верить, что улыбка была искренней. И возможно, задержка между стимулом и ответом казалась фальшивой и преднамеренной только потому, что Элви пыталась воспринимать девочку так, будто она такая же, как другие люди. Как будто она тоже примат. «Организм не меняется», — всплыли в ее памяти слова Фаиза, и теперь они казались предостережением.

Организм изменился.

Будто услышав ее мысли, Кара спросила:

— Вас что-то беспокоит?

— Я думала... о когнитивных изменениях, которым подверглись вы с Ксаном. Ты помнишь, как было раньше?

— Раньше?

Один из техников прикоснулся к проводам датчика, и на всех дисплеях загорелся зеленый цвет. Готово.

— До изменений. До всего этого, — ответила Элви.

Она не сказала «до того, как вы умерли».

— Не знаю. Наверное, как у всех. Это было так давно.

Элви заставила себя улыбнуться, пытаясь представить, где она была, когда Кара последний раз сбежала в дебри Лаконии. Кем она была, когда Кара была человеком?

— И для меня давно, — сказала она, и собралась с мыслями. — Ладно, на этот раз мы попробуем немного иначе. Нужно усовершенствовать поиск. Попытаться найти определенные ответы на вопрос том, как возникли врата. Нужно перевести БИМ из режима лекции в режим вопросов и ответов. Если сможем.

— Из-за Сан-Эстебана?

Элви поискала ответ помягче, но не нашла.

— Да.

— Я могу попытаться, — сказала Кара. — Только не знаю, понравится ли ему.

— Если что-то пойдет не так, скажи только слово, и мы тебя вытащим. Я буду следить за твоим уровнем стресса. Если станет плохо, даже если не сможешь говорить, я увижу. Ладно?

— Я смогу. Я этого хочу.

Элви взяла девочку за руку. Она казалась такой тонкой и хрупкой.

— Я тоже.

Интерлюдия. Спящая

Спящая сознательно проваливается в сон, плавно, все глубже и глубже, слой за слоем погружается в бездну. Она триедина, но одного по-прежнему не хватает, а сон говорит ей о распространении в пустоте и о звездном свете, и о клетках, о разуме, о мерцании, притягивающем, как песни и поцелуи, которые и есть свет. Кто не чувствует зова звезд, выпадает из сна, остальные растут и мудреют, становятся шире и полнее океана. Им уютно в вакууме, где их греет только собственный тлеющий жар.

Да, она видит сны, она словно плывет по течению. Но врата? Как возникли врата?

А праматери беззубо шепчут: посмотри сюда, и я все тебе расскажу. Посмотри сюда, здесь свет становится всем, посмотри, как свет обучается мыслить.

Да, и снова да, но как же врата? Тьма? Как настал конец?

Свет преломляется, как в стеклянной бусинке, которую старуха протягивает на ладони ребенку. Посмотри, на что способен свет! Каким насыщенным он может быть! Разве это не чудесно, разве не прекрасно? Разве ты не хочешь поглотить его целиком, чтобы он мог поглотить тебя, расширяя-сжимая всю полноту цветения?

Но врата. Врата. И нечто в конце.

А праматери улыбаются, улыбаются и кивают, и опять улыбаются. Сон меняется, как удар в лицо. Все богатство света преломляется, появляются дыры в спектре. Бесконечные дыры, больше тьмы между светом, который больше, чем свет. Спящая задыхается. Реальность врывается в нее, словно приступ рвоты, как припадок или оргазм, а праматери держат стеклянную бусину — ее голову — и она готова взорваться.

— С ней точно всё в порядке? Не пора ее вытащить?

— Еще нет.

А во сне свое место занимает новая физика. Да-да-да, обезьяны начинают с дуги камня, летящего в воздухе, они всё узнают не так, как спящая во сне — это тот, что в синем. Свет приходит плавно, с лаской воды и соли, у него иные начало и продолжение, и другая насыщенность, с ногтями в трещинах между этим и вечным снаружи.

Смотри, смотри, как все когда-то происходило, говорят праматери. Смотри, и все повторится. Раскололась холодная крыша мира, и возникли звезды. Точно так же разрывается вакуум, и показывается внешняя реальность, более старая, более необъятная.

Тело Бога. Небеса, где все ангелы ненавидят нас.

Спящая ощущает дрожь, ощущает потерю контроля над мочевым пузырем и кишечником. Не буди меня, не буди меня, нет.

Ты же хочешь знать.

Новая физика порождает новые проблемы, а проблемы пробуждают новые сны. Второй всплеск, расцвет жизни, на сей раз более обширной. Инструменты – это всего лишь инструменты, служащие для того, чтобы быстро внедрить жизнь туда, где она расцветет и когда-нибудь вернется с дарами для праматерей, которые ее породили. Бесконечно терпение тех, кто чрезмерно холоден, слишком медлителен и слишком огромен, чтобы когда-либо умереть, слишком непредсказуем для того, чтобы время его коснулось. В дыры светового спектра выдувается пузырь, и, как поцелуи, тысячи, тысячи и тысячи семян разлетаются к поющим звездам. А потом...

Спящая трепещет. Тело где-то начинает отказывать, и она ощущает, как под ней разверзается нечто более глубокое, чем сон. Все, что начинается, когда-то закончится, и конец уже покашливает в коридоре. Заберите меня отсюда. Вытащите, вытащите меня.

«Что это?» — говорит синий. Спящая отбивается, но это больше не ее сон. Праматери что-то щебечут и разбегаются, тянут ее тысячей пальцев. Эхо говорит: «Извини. Не хотелось тебя в это втягивать. Просто попытайся расслабиться». Но оно говорит не с ней.

Ядро огромного атома, пылающий часовой механизм в его сердце. Энергия миллиона солнц, полученная из древней вселенной. «Да-да-да, — говорит синий. — Теперь я понимаю. Покажи мне, как всё происходит, и праматери это сделают».

Ее хватают.