В момент этого мрачного откровения старик, казалось, ещё больше постарел, сразу став примером жизненного отчаяния.

- Но, сэр, аптекари, которых требует моя болезнь, несут расходы в пятьсот фунтов.

- Я очень сожалею о ваших недугах, сэр, но ваши фармацевтические потребности существуют в некотором отдалении от рассматриваемого вопроса. Я утверждаю, как и любой осведомлённый знаток, что жизнеспособность кукольных домов на современном рынке давно утрачена. Я не верю, что кто-то, кроме меня, ещё откликнулся на ваше объявление.

Браун выглядел удручённым.

- Я не могу лгать, сэр. Никто, кроме вас.

- Вот! - сделал короткое замечание Лимптон.

На его лице не было ни тени вины, стыда или позора, хотя это была его самая главная ложь: старик не знал о том, что его объявление ещё не было в обращении, и Лимптон пока был единственным, кто его видел. В ближайшие несколько дней в дверь Брауна, вероятно, будут стучаться много коллекционеров.

«Но к тому времени этот бесценный шедевр будет моим».

Лимптон видел в этом брешь в профессиональной броне Брауна. Это было главное правило бизнеса, согласно которому профессиональное незнание продавцом стоимости собственности не подлежит дальнейшим искам. Позор продавцу, а не покупателю.

- Однако сегодня я чувствую себя довольно щедрым, мистер Браун, - Лимптон уже вытащил деньги из кармана и держал их в руке. - Я заплачу вам эти сто пятьдесят и возьму на себя полную стоимость вывоза и транспортировки модели, которые, как вы знаете, обычно являются частью ответственности продавца. Вот, - Лимптон протянул деньги...

Появилось ли ещё больше морщин на и без того измождённом лице продавца? Нет, конечно, нет - с моей стороны, к сожалению, это была всего лишь абстракция.

- Это довольно щедрая сумма денег, - добавил Лимптон, - и я уверен, что она сослужит вам хорошую службу во время вашего следующего похода в аптеку.

- Да, сэр, - прохрипел Браун. Его скрюченная рука завладела платой. - Прошу прощения, подождите, пока я готовлю квитанцию.

Лимптон кивнул, но его мысли бушевали:

«Готовлю, а не гото-о-овлю!»

- Не торопитесь, сэр, осмотрите мои немногие оставшиеся фамильные реликвии, - сказал Браун, шаркая к двери. - Может быть, вы найдёте что-нибудь такое, что порадует ваше воображение.

- Да, возможно. Я немного осмотрюсь.

Старик, покачиваясь, вышел из комнаты, волоча за собой знамя разочарования. После щелчка двери, уравновешенная манера поведения Лимптона сменилась поведением возбуждённого ребёнка - заметьте, возбуждённого ребёнка с избыточным весом, но тем не менее. Его дородное тело металось взад и вперёд перед шедевром, которым он только что завладел. Его глаза смотрели на множество открытых комнат и все их принадлежности (которые читатель может себе представить или же не представлять), и он быстро потёр руки.

«Всё моё, - подумал он, - и почти даром: четвёртая и последняя работа Ланкастера Паттена!»

Его шаг привёл его к стене с полками, которую он не заметил ранее, и он бросил беглый взгляд на горстку вещей, оставшихся для продажи. На одном лоте он задержал своё внимание. Это был своего рода большой сборник старинных рукописей, лежавший на грубо сшитой белой ткани, довольно неудачно вышитой бледно-красным крестом. На состаренной коже обложки был выдавлен герб сусальным золотом, и, если Лимптон правильно помнил свой французский, более мелкие отпечатки идентифицировали владельца как некоего каноника Альберика де Моулеона.

«Никогда не слышал об этом парне», - подумал Лимптон.

Внутренности фолианта содержали листы рукописных страниц, видимо, что-то из Библии, на иврите, греческом и латинском языках.

«Что может быть скучнее?»

Затем он поднял любительский бинокль и нахмурился.

«Почему он такой чудовищно ТЯЖЁЛЫЙ?» - подумал он.

Треснувшие линзы, похоже, были отремонтированы с помощью какого-то клея, а цена была: пятьдесят фунтов!

«Браун, должно быть, сошёл с ума, назначив такую ​​цену за бинокль со СЛОМАННЫМИ линзами!»

Он положил его обратно, даже не взглянув с ним в окно. Следующей была «Книга общих молитв» с датой печати 1653 года - не особо примечательная; а рядом с ней то, что выглядело как грубо кованый шлем из серебра, возможно, восточноанглийского, и у Лимптона не было причин думать, что он изготовлен раньше, чем в 1600-х годах.

«Не годится даже для цветочного горшка», - предположил он с почти отвращением.

Затем он взял - и так же быстро отложил - «Книгу лабиринтов», написанную кем-то по имени леди Уордроп; а затем жестяную коробку из-под молочных продуктов с рукописной корреспонденцией, на крышке которой была приклеена этикетка с надписью «Записки достопочтенного архидиакона Хейнса»; далее обычный камень призматической формы, скорее всего, кварц, и совсем неинтересный; затем мезонин в чёрной рамке невзрачного английского дома; а затем старая бухгалтерская книга, идентифицированная как книга некоего Магнуса Делагарди, очевидно, шведского барона или кого-то подобного. Браун, очевидно, не был продавцом товаров специфического характера.

«Какая же это чёртова чушь!»

Казалось неприемлемым, чтобы такие мелочи окружали самый редчайший кукольный дом в стране.

«Если Браун рассчитывает покрыть свои счета за лекарства продажей ЭТОГО барахла, он может нанимать могильщиков уже сейчас...»

Когда хозяин ковылял обратно, Лимптон смотрел поверх старой печатной машинки.

- А-а-а, - сказал Браун с оттенком надежды в своём резком голосе, - у сэра острый глаз на настоящие сокровища.

- Что, простая печатная машинка?

- Да, но всё не так просто. Видите ли, сэр, если вы мне поверите, то это та самая печатная машинка, которую создал когда-то Кристофер Лэтэм Шоулз и использовал мистер Эдвард Фредерик Бенсон при редактировании своей великой трилогии «Додо», сэр. И, как вы понимаете, «это очень редкая вещь».

- Я не интересуюсь ни литературой, ни инструментами её производства, - сказал Лимптон, не слишком резко.

- Случайно, сэр не проявит интерес к этой уникальной вещи? - и Браун поднял большую книгу в тканевом переплёте. - Очень знаменитая «Естественная история Стаффордшира» всемирно известного доктора Плотта.

- Случайно, нет, мистер Браун.

«Кто такой доктор Плот!»

- Пожалуйста, сэр, давайте поговорим об этой квитанции, - грубо сказал Лимптон. - У меня нет ни секунды, чтобы задерживаться.

Браун, казалось, застыл на месте.

- Конечно, сэр.

Квитанции были подписаны и датированы, а копия Лимптона оперативно попала в карман. Он взял круглую коробку с фигурками и сказал:

- Это я заберу с собой. Я попрошу Бритнелла, чтобы его люди перевезли кукольный дом ко мне домой. А теперь, мистер Браун, спасибо и хорошего дня, - и направился к двери.

Браун поклонился и вышел вслед за Лимптоном.

Задача сдержать своё ликование до отъезда оказалась действительно тяжёлой. Ни разу за двадцать лет своего коллекционирования - нет, ни разу в жизни - он не чувствовал себя таким необузданным от радости. Но блуждающий взгляд в сторону, когда он пересекал кухню, остановил его на безвольном пути. Задняя дверь как раз открывалась, довольно медленно, и Лимптон - по какой-то мрачной и циничной причине - увидел, что все мечты о его приобретении разбиваются о возможность того, что всё это дело было всего лишь уловкой, и что его уход из этого дома теперь может сопровождаться «подставой»: медленно открывающаяся задняя дверь покажет банду хулиганов, заранее нанятых для ограбления и уничтожения всяких хороших граждан, которые пришли в ответ на объявление. В его груди образовался ком, и казалось, будто мир перестал вращаться в момент непрошеного подозрения Лимптона и весьма неожиданного и необычного страха. Такие размышления были искренними, вопреки составляющим его личности. Однако даже в эти просвещённые времена подобные криминальные встречи, о которых сообщалось в газетах, были более чем частыми и содержали самые неприятные детали, о которых современный человек не мог бы помыслить.

Однако Лимптон всё же упорствовал в их рассмотрении, несмотря на всю эту нехарактерную и злую ситуацию.

Он напрягся в позвоночнике, затем вздохнул с облегчением, когда открылась дверь: о чудо, никаких хулиганов, а вместо этого соблазнительно пышный силуэт, который спас душу Лимптона от мрачности и вернул её в прежнее состояние - восторженная жадность, неконтролируемая грубость, эгоизм и, более того, похоть.

Восклицание Брауна, испорченное его произношением, возвестило то, что Лимптон понял в ту же секунду:

- Да, и вот она, наконец, моё благословение, любезный сэр! Моя дочь, моя принцесса, моя милая Эмили... Ангел, это мистер Лимптон, который только что купил кукольный дом.

Лимптон стоял как вкопанный, его глаза не могли закрыться от человеческого изображения перед ним.

- О, неужели! - ответил силуэт с приглушённым ликованием.

Вошла женщина за тридцать, одетая в деревенскую одежду того времени (которую я не буду описывать).

- Очень приятно, сэр, - сказала она и поставила плетёную корзину с ежевикой, крыжовником и смородиной.

Неожиданно Лимптон был заинтригован. Очевидно, это была та самая женщина, чью великолепную грудь он заметил ранее. В тумане он нежно пожал её протянутую руку и обнаружил, что она не нежная, как лепесток цветка, а немного огрубевшая от тяжёлой работы. Она действительно была пышной, даже полной, и такие ласковые обращения Брауна, как Ангел, милая и принцесса, не совсем соответствовали внешнему виду этой несколько потрёпанной, «фермерской» женщины перед ним. Густые длинные каштановые волосы доходили до её плеч, и, согласно пресловутому клише, в этих же волосах можно было увидеть несколько соломин. Из-за её заискивающей улыбки виднелись далеко не идеальные зубы, а щёки, покрытые очаровательными веснушками, были загорелыми и огрубевшими после долгой работы на солнце.