Она говорила что-то еще, но он ее не слышал.

Он думал о Тае и Лекси.

Острие снова пронзило левую сторону груди.

— Твоей кухни, — наконец, произнес он.

— Что? — тихо спросила она, и он перевел взгляд с ее руки к ее глазам.

— Твоей кухни, детка. Кухня твоя; так что делай, как тебе хочется.

Он увидел, как в ее глазах вспыхнуло удивление, потом ее красивое лицо смягчилось, и ему понравилось и то, и другое, но второе нравилось ему больше.

— Они из твоего букета, — тихо заметил Тай, и она кивнула.

— Я злилась на тебя, но не настолько, чтобы не оставить несколько роз. — Она помолчала, потом добавила: — То есть восемь.

Он почувствовал, как напряжение в левой части груди ослабло.

Затем обхватил пальцами ее шею и скользнул ими вверх, запутавшись в ее волосах, волосах, которые он ощущал на своей коже, когда они скользили по ней, волосах, которые накрывали его бедра, пока она работала над его членом. Волосах, которых он не так давно мечтал коснуться, и представлял какими они будут на ощупь, и его фантазии не шли ни в какое сравнение с реальностью.

Черт, он любил ее волосы.

Но этого он ей не сказал. А также не сказал, что вещь, которую она сделала, была красивой и не только потому, что она смотрелась чудесно, но и из-за слов, что она сказала, и из-за того, что сделана она была из цветов ее букета.

Вместо этого Тай наклонился и легонько ее поцеловал.

— Надо принять душ и переодеться, а потом поедем, — пробормотал он.

Отпустив Лекси, Тай направился к лестнице, думая о ее словах: «То есть восемь».

Она отвернулась от него, когда он повел себя как мудак, но не ушла.

И не уйдет никогда.

Он добрался до верхнего этажа, чувствуя, как сдавливает левую часть груди.

Но, принимая душ, зная, что Лекси ждет его на кухне внизу, готовая отправится с ним на ужин, он успокоился.

*****

Уокер лежал на спине, головой к изголовью кровати, а обнаженное тело жены использовал в качестве подушки.

Лекси скользила пальцем по широким завиткам и узорам татуировки, покрывавшей его левую руку от предплечья вверх, частично затрагивая шею, и проходя через грудную клетку с левой стороны. Положение ее тела не позволяло пальцам блуждать вниз по той части, где чернила покрывали левую сторону пресса до середины, изгибаясь по боку и спине, а затем встречаясь с рисунком, извивающимся на плече, — тату тянулось практически до паха, верхней части бедра и вдоль поясницы.

— Много чернил, — прошептала она, не отрывая глаз от пальца.

— Ага, — согласился он, потому что так оно и было. Потребовалось пять сеансов, чтобы завершить работу, и она обошлась ему в хренову тучу денег.

Лекси посмотрела ему в лицо.

— Что это?

— Маори, — ответил Тай, и она моргнула.

— Что?

— Маори, — повторил он. — Коренные жители Новой Зеландии, — пояснил Тай.

— Я знаю, кто такие маори, но откуда у тебя их тату? В тебе течет кровь маори?

Он покачал головой.

— Не кровь.

Когда он больше ничего не сказал, Лекси спросила:

— Что она означает?

Он обхватил ее за талию, бесцельно скользя пальцами по нежной коже ее бедра.

Когда он заговорил, то остановился и накрыл ее бедро ладонью.

— Недалеко от дома, где я вырос, в пятнадцати минутах езды на велосипеде, в хижине в горной глуши жил маори. Старый засранец со скверным характером, но в основном он вел себя так потому, что городские дети знали, что он жил там один, не часто наведывался в город, не был общительным, и эти дети полагали, что издеваться над ним — очень круто. Я был одним из таких детей. Ездил в горы и устраивал старикану всякое дерьмо, а потом он поймал меня, затащил в свою хижину и надрал зад. Мне было восемь. Ему на вид казалось — лет восемьсот. И все же, он, не колеблясь, надрал мне зад.

— О, боже, — прошептала она, и ее палец тоже остановился, и вся пятерня прижалась к его плечу.

— Нет, Лекс, как только он мне всыпал, то тут же заговорил со мной. Такого со мной никогда не бывало. Мой отец без колебаний шлепал меня, но не находил времени поговорить о дерьме, что я делал неправильно, и о том, как взять себя в руки. У него было время поднять на меня за руку, но не было времени научить чему-то. Туку таким не был.

— Туку?

— Да, Туку. Так его звали. После этого я обнаружил, что таскаюсь туда на велосипеде не для того, чтобы устроить ему пакость, а потому, что он показал, что ему на меня не насрать. Я не ошибся. Ему было не насрать. Он не придавал этому большого значения, но в следующий мой приезд, уделил мне свое время, составил мне компанию, а когда я продолжил приезжать, поделился своей мудростью. Поэтому я часто ошивался там. Он жил в этой стране, потому что женился на белой женщине, американке, приехал сюда, чтобы быть с ней, чтобы она могла быть со своим народом. Приехав сюда, она прожила достаточно долго, чтобы забеременеть и умереть при родах. Ребенок тоже умер. Он любил ее, а потеряв, слетел с катушек, поэтому уединился в своей хижине, жил, дышал, ел, работал, но, в остальном, жизнь отняла у него единственно хорошее, что у него было, и забрала то прекрасное, что они создали вместе. Он не мог справиться с этим.

— Как ужасно, — тихо сказала она.

— Да, — согласился Уокер, потому что так оно и было, а зная Туку четырнадцать лет, это было более ужасно, потому что этот человек такого не заслуживал. Даже близко.

— Значит, он взял тебя под свое крыло?

Уокер кивнул.

— Я часто приезжал туда, когда только мог. Делал там уроки, потому что, когда Туку понял, что я продолжу к нему приходить, то заставил брать домашнее задание с собой. Он научил меня держать молоток. Научил пользоваться дрелью. Научил менять масло, чинить тормоза и сцепление. Он учил меня, что любой человек, который чего-то стоит, много работает и делает это своими руками. Он был мастером своего дела. Мог исправить что угодно. И хотя среди тех, кто мог позволить себе его услуги, были адвокаты, биржевые брокеры, он не испытывал к ним никакого уважения. Он просто делал свое дело, имел на все свое мнение, и учил меня, что человек должен иметь свою точку зрения, придерживаться ее, но сохранять непредвзятость. В Новой Зеландии он был художником, продолжил заниматься этим и здесь. Так он зарабатывал себе на жизнь. Он подарил мне рисунок. Вот он. — Тай поднял левую руку, затем опустил ее обратно на кровать. — После его смерти, я набил его на себя. Сразу же после похорон направился с его рисунком прямиком в тату-салон.

— Значит, он был твоей Эллой, — прошептала она, в ее голосе зазвучали светлые нотки.

Ее свет ярко озарял ее и Уокера, потому что она была права.

— Да, он был моей Эллой.

— Значит, это Туку достучался до моего Тая.

Моего Тая.

Моего Тая.

Иисусе. Бл*ть.

Господи.

Два слова. Всего два слова. До этого момента Уокер понятия не имел, что два слова могут значить так чертовски много. Он никогда никому не принадлежал. Ни человеку, ни месту. Никогда не думал, что ему этого хочется.

Пока он не услышал эти два слова.

— Да, это был он, — подтвердил Тай, не сдержав хрипоты в голосе.

Рука Лекси соскользнула с его плеча и обвилась вокруг его шеи.

— Жаль, что я не смогла с ним встретиться, — ласково сказала она.

— Мне тоже. Ты бы ему понравилась.

Она склонила голову набок.

— Правда?

— Да.

— Откуда ты знаешь? Если он был не общительным...

Его рука сжала ее, оборвав на полуслове.

— Потому что ты та, кто ты есть, Лекс, без всякой херни. Туку не был поклонником всякой херни. И он был чертовски стар, но все же оставался мужчиной, а, взглянув на тебя, мало кому из мужчин ты бы не понравилась.

Она улыбнулась ему и спросила:

— А где рисунок?

— В в одной из комнат внизу, свернут в шкафу. Он был в раме, но при переезде грузчики уронили ее, стекло разбилось, рама треснула. Хотел купить новую, но мне нужно было подобрать правильную, однако не успел, меня посадили.

Лекси изучающе посмотрела на него, потом вдруг приподнялась и перекинула ноги так, что оказалась верхом на его животе. Он почувствовал, как внутри все сжалось, когда она неожиданно открыла его глазам роскошную красоту своего тела, и он сосредоточился на этом, поэтому не сопротивлялся, когда она обхватила его правое запястье и подняла его руку вверх. Провела пальцами по черным отметинам, тянувшимся вдоль его предплечья, начиная с внутренней стороны запястья и заканчивая чуть ниже локтя.

— А что написано здесь? — прошептала она.

— Набил ее за решеткой. Тюремный художник, примитивные инструменты, но работа первоклассная.

— Да, выглядит круто, — согласилась Лекси, все еще шепча, — но что здесь написано?

Он не сводил с нее глаз, затем ответил:

— Месть сладка.

Она судорожно сжала его запястье, но взгляд не отвела.

Затем наклонила голову, и он увидел, как ее пальцы скользнули вверх по отметинам. Слегка подавшись вперед, подняла его руку и прижала ладонью к своей груди. Посмотрев на него, медленно повела его руку вниз, между грудей, по животу и дальше.

Все это время он чувствовал под своей ладонью ее кожу, видел, как меняется выражение ее лица, как оно становится жаждущим. Такое случалось постоянно. И выглядело горячо. Бл*ть, никогда еще ему не было так жарко. Они кончили всего лишь пятнадцать минут назад, а ей уже хотелось снова. Она сильно проголодалась и, чтобы получить желаемое, обратилась в дикую кошку.

Это он тоже в ней чертовски любил.

Когда она переместила его руку себе между ног, он приподнялся, левой рукой крепко обхватил ее талию, и она мгновенно накрыла поцелуем его губы. Ее дыхание уже было затруднено.

Он ответил на поцелуй, проник в нее пальцем и наблюдал, как трепещут ее веки.

Он почувствовал, как его член начал твердеть.

— Детка, чего ты хочешь? — прошептал он ей в губы.

— Можно я тебе отсосу? — спросила она, страстно, желая этого, но все еще колеблясь.

Как будто он, бл*ть, мог сказать «нет».

Он ответил тем, что одной рукой скользнул вверх по ее спине, палец другой вытащил, по ходу надавив на клитор, чтобы добиться, — что он и сделал, — того дьявольски сексуального гортанного звука, что она всегда издавала, пока сам укладывался обратно на кровать, увлекая ее с собой.