- Ну и что же, горе-лесоруб, теперь с ней будешь дзлать?

- А я в воде распилю и частями на берег вытащу, - ответил Олег не слишком уверенно. - Только сначала Тимошку найдем.

После обеда Олег с Дашей, необычно дружные и молчаливые, исходили поселок, опросили встречных, обошли березняк и окрестные молодые, всего года два посаженные рощицы сосняка, и все безрезультатно. Тимошки нигде не было. Уже в темноте они долго сидели с фонариком на Васиной скамейке, время от времени обшаривая кусты и поверхность озера сильным пучком света от фонарика. Семеновна едва уговорила их вернуться в дом Олег прилег на диван одетым, положив рядом с собой фонарик а Даша еще долго, долго не спала, вскакивала от каждого шороха в саду и подбегала к окнам. Семеновна тяжело вздыхала, но не мешала девочке, у нее у самой на сердце лежал камень, на крыльце она оставила еду для Тимошки, под конец усталость и волнения прожитого дня сморили и ее. Дом погрузился в темноту, и все стихло, неяркая лампочка над крыльцом бросала в сад размытый круг света и лишь подчеркивала глубину короткого, душного покоя летней ночи. Да еще немолчно, к жаре, звенели кузнечики

6

Вопреки ожиданиям и надеждам детей и Семеновны, Тимошка был далеко от дома, после всего случившегося ему необходимо было отыскать Васю. Он хорошо запомнил машину, увезшую Васю, сразу же после того, как его оскорбили в лучших чувствах, заставив терпеть присутствие котенка Жужи, он, через свой тайный лаз в заборе, незаметно выбрался на улицу и, угнув голову к земле, ища нужный ему запах, помчался к шоссе. Он знал, что именно оттуда приезжают все машины, туда же они и направляются из поселка, уединенно стоявшего в лесу. Добежав до шоссе, он некоторое время сидел и глядел на нескончаемый поток машин, несущихся и в ту и в другую сторону, глаза его сделались тусклыми и затравленными. Правда, чувство движения и глубинной конечной цели уже не могло исчезнуть, и Тимошка, не раздумывая, побежал обочь дороги, и побежал именно на юг. В ноздри ему била бензинная гарь и отвратительная вонь разогретого асфальта: из проносившихся- мимо машин его многие видели и несколько раз даже сбавляли ход, а то и останавливались, пробуя подозвать к себе. Тимошка, ни на кого не обращая внимания, продолжал бежать в раз и навсегда выбранном направлении, и бег этот, непрерывный, без передышек, ни на что не отвлекаясь, продолжался несколько часов. Небольшой поселок, попавшийся на пути, заставил его приостановиться, принюхаться, в нем уже проснулся инстинкт опасности, недоверия. Но тут же он уловил запах готовящейся пищи, он был голоден, и его неодолимо потянуло на этот запах.

Он осторожно вошел в приоткрытую калитку одного из дворов и, приподняв одну лапу от напряжения, огляделся.

Было пусто, вокруг корыта с размоченным хлебом суетилось с десяток крупных белых кур, увидев Тимошку, петух с набрякшим и свесившимся набок малиновым гребнем вскинул голову и возмущенно, скорее всего неприлично, выругался. Не обратив на него ни малейшего внимания, как если бы его совсем не было, Тимошка, по-прежнему не упуская ни одной мелочи, направился к корытцу и тихо, предупреждающе зарычал, даже припал на передние лапы, сделав вид, что сейчас бросится и схватит одну из этих глупых белых птиц. Куры с отчаянным кудахтаньем брызнули в разные стороны, стараясь сохранить чувство достоинства, отбежал и петух и стал громко совестить непрошеного гостя. Тимошка сунул нос в корыто и, хотя пахло неприятно, как попало стал хватать жидкое хлебное месиво, вдобавок истоптанное курами, не выпуская из виду происходящее во дворе. На крыльцо, тихонько приоткрыв дверь, крадучись выплыла удивительно толстая женщина, платье туго обтягивало ее объемистый живот, короткие рукава, фонариком, впились резинками в пышно буйствующую плоть, еще больше подчеркивая уродливую, неестественную полноту. Тимошке это, разумеется, было все равно, его насторожили крадущиеся движения женщины.

Балансируя руками, встряхивая жирным подбородком, выражая на лице какое-то елейное умиление, толстая женщина на цыпочках спустилась по скрипучим ступенькам и маленькими шажками тихонько продвигалась к калитке.

Оскалив желтоватые клыки, Тимошка предупреждающе зарычал и в одно мгновение оказался между толстой женщиной и калиткой.

- Батюшки! - ахнула женщина, боязливо останавливаясь. - Бо-обик, Бо-обик, Бо-обик, - медовым голосом позвала она Тимошку. - Собачка, миленький мой, ягненочек, да ты что? Иди, иди, собачка, я тебе косточку дам...

Во-от такую! Ну чистый ягненочек, аж курчавится от черноты... Каракульча, чистая каракульча! Какая шапка выйдет... А то и две... Бобик, Бобик, мяса хочешь?

Наклонив голову, Тимошка вслушивался в голос толстой женщины, и он ему явно не нравился, стоило толстой женщине двинуться с места, с намерением подобраться к калитке обходным путем, Тимошка зарычал громче, теперь уже показывая клыки более основательно.

- Паша! Паша! - опять замерев на месте, позвала кого-то толстая женщина через забор, - Подь-ка сюда! Скорей!

Из-за плотно сбитого забора выглянула еще одна женщина, кокетливо повязанная косынкой, Тимошка на всякий случай зарычал и на нее.

- Ну что ты, Ань? - неожиданно весело и заразительно откликнулась Паша в косынке. - Что у тебя стряслось?

- Паша, Паша, послушай, - понизила голос толстая женщина. - Глянь, кобелек какой ко мне во двор забежал.

Видать, потерялся, сейчас из Москвы их много таких навезли, породистых...

- Ну так что тебе, Ань?

- Ты со своей-то стороны подступись потихоньку, калитку захлопни, почти шепотом попросила толстуха. - Со двора он у меня не выскочит, Федор придет вечером, мы его тут и приберем. Шапка-то какая будет! А то и две! Чистая ларакульча! Я бы его сама шпокнула, да веришь, ружья боюсь, веришь, с гвоздя на гвоздь перевесить боюсь. А Федор вернется, тут же кобелька прищелкнет.

Мех-то ныне все дорожает. Шапки мужские уже за триста перевалили. Слыхано ли дело, такую прорву денег за шапку. По прежним деньгам цельная шуба. Паш, Паш, помоги, я тебя отдарю! В долгу не останусь.

- Ух ты, живодерка! - пуще прежнего развеселилась Паша в косынке. - И не жалко тебе? Такого красавца!

- Чего их жалеть, их теперь битком, на каждой даче, даром только мясо переводят, скотина бесполезная. Делать людям нечего, с жиру и бесятся. Вот повкалывали бы на солнцепеке с наше, на клубнике, от зари до зари, потаскали бы ее на базар, дурь бы в голову и не полезла. А то попридумали: выставки, медали! Слыхала, осенне-весенние выставки специально для таких кобелей делают, вот для ихней-то породы, кобели отдельно, сучки отдельно.

- А хозяин найдется? На него небось и документ имеется.

- А кто видел? Ты не видела, я не видела-значит, и це было ничего.

- Так-то оно так, - засомневалась Паша в косынке. - А что дашь? - все же поинтересовалась она на всякий случай. - Слушай, а воротничок жемчужный отдашь? Страсть как мне нравится... Отдашь?

- Отдам, отдам! - обрадовалась толстая женщина. - И водки поставлю, скорей только, Паша, милая... Ну, скорей же, уходит... Куда, собачка, куда ты, милая? Подожди, подожди, ах ты напасть! Никогда мне не повезет!

Не поспевая на своих коротких, точно обрубленных ногах, вслед за Тимошкой толстая женщина вывалилась на улицу, с силой рванув калитку, но Тимошка был уже далеко, он бежал теперь обратно, ему нестерпимо хотелось домой, к Олегу и Даше, к теплым, вкусно пахнущим рукам Семеновны. Дорога назад оказалась проще, и все-таки Тимошка добрался до места уже глубокой ночью. В доме спали. На крыльце он нашел свою миску, но здесь уже ряньше побывал соседский кот, и конечно же выбрал все до последнего кусочка, и даже миску с водой осквернил ненавистным запахом. Уставший Тимошка обежал дозором вокруг дома, ведь это была его прямая обязанность, все было тихо, наведался он и к озеру и всласть напился. Чапа шелестела в прибрежных зарослях, Тимошка не стал с пей воевать, а вернулся на крыльцо, поскреб дверь лапой и изо всех сил прислушался, недоверчиво понюхав щель в дверях. И дети, и Семеновна, тоже измотанные за день беготней и переживаниями, крепко спали, и дом, оберегая их покой, сумрачно молчал. Тимошка сбежал с крыльца и под окном детской пару раз негромко настойчиво тявкнул, просясь в до.м. Никто не отозвался, но все было спокойно, все были на местах, и, подождав немного, Тимошка отправился в дальний конец участка, там, заросшая густым кустарником, бурьяном и мхом, уже много лет догнивала принесенная в особо сильное половодье коряга. В одном месте она изгибалась и образовывала уютное, защищенное со всех сторон укрытие. Здесь Тимошка любил отдыхать в жаркие дни, сюда же забирался, если ему становилось скучно, здесь же чаще всего прятал он свой заветный кирпич. Сегодня за день он так намаялся, что, едва протиснувшись под корягу, сразу же закрыл глаза и провалился в сон.