Глава 18

– Да знаю я, как из него стрелять! – сказал я Семёну. – Не служил, но перед получением звания на сборах достаточно подморозил задницу. Да и потом были сборы. Стрелял и из Калашникова, и из пистолета Макарова. Без инструкции ваш браунинг быстро не разберу, но отстреляться смогу.

– Держи, грамотей, – отдал мне пистолет Семён. – Посмотрим, попадешь ли ты в мишень.

– За это не беспокойся, – заверил я, изготавливая оружие к стрельбе. – Пока не село зрение, стрелял неплохо.

Я навёл пистолет на мишень и выстрелил шесть раз подряд. Хлопки были негромкие, а отдача почти не чувствовалась. Даже для меня пистолет был небольшой, хоть по весу не пушинка.

– Две девятки, две восьмёрки, семерка и шестерка, – подвёл итог Семён, посмотрев в оптику. – Однако!

– Из него трудно стрелять лучше, – сказал я, возвращая пистолет. – Это, скорее, психическое оружие.

– А тебе для того и дают, чтобы мог припугнуть, – сказал он. – Стрелять на поражение только в случае угрозы жизни. Сейчас покажу сборку-разборку и как за ним ухаживать. Потом получишь пистолет и боеприпасы и распишешься в куче бумажек. Учти, что ствол у тебя нелегально. Бумага на него будет, но это для тех, кто не знает, что у тебя не может быть таких бумаг. Поэтому постарайся им не светить. Если попадёшься кому не надо, мы тебя отмажем, но кое у кого могут быть неприятности. В школу не носи, в остальное время пусть будет при тебе. И постарайся не выяснять отношения кулаками. Если будут наезжать, звони нам. Понял?

Шёл третий день новогодних каникул, мы собирались на каток, а тут этот вызов и куча подписок.

Во второй половине ноября произошли два события. Первое можно было назвать приятным. Нас приняли в комсомол и я избавился от галстука. Вот второе огорчило, потому что нам отказали в выступлении. Виноват был я. Надо было подготовить для Люси что-нибудь вроде «Снежинки» из «Чародеев», а я взял «Годы бешено несутся».

– Изумительная песня, – сказал после прослушивания председатель комиссии, – и спели вы замечательно, но я не выпущу вас с ней на сцену. Жаль, что уже поздно, а то можно было бы дать её в работу взрослым исполнителям. Она вам не по возрасту, люди будут смеяться.

С последним утверждением я не согласился, но спорить было бесполезно, поэтому мы попрощались и ушли.

– Не расстраивайся, – подбодрил я Люсю. – Мы её ещё споём. Надо будет разучить несколько новых песен, чтобы спеть при случае.

Двадцать девятого на классном часе проставили оценки, и мы на одиннадцать дней стали свободными людьми. А теперь на мою свободу покушались из-за куска металла, от ношения которого я не видел большой пользы. Но я понимал Машерова: мало ли на кого может нарваться подросток в большом городе, а так хоть какая-то гарантия.

Каникулы пролетели как один день. Мы почти ежедневно ездили на каток, дважды вместе с Ирой. Погода стояла замечательная: лёгкий мороз при почти полном отсутствии ветра и через день-два шёл снег, присыпавший грязь большого города. Мы каждый вечер гуляли, и мне приходилось таскать в кармане куртки пистолет.

Мама увидела его, когда я, придя домой после получения оружия, бросил кобуру на кровать и стал доставать из кармана пачки патронов. Она страшно перепугалась, мигом забыв о моём настоящем возрасте.

– Успокойся, – сказал я. – Мне не нужна эта железка, но придётся носить. Вот на него документы, так что всё законно.

– Они сошли с ума! – заявила она. – Давать ребёнку боевое оружие!

– Это не боевое оружие, а карманный пистолет для самообороны. Из него даже застрелиться не так легко, а у меня есть офицерское звание, да и здесь прошёл инструктаж. И не нужно шуметь, Тане не обязательно об этом знать.

Пришедший с работы отец отнёсся к новости спокойно, посмотрел пистолет и вернул его мне, справившись, стрелял я из него или нет.

– Конечно, – ответил я. – Кто бы мне его дал без тренировки? Из шести выстрелов выбил сорок восемь очков. Но ствол несерьёзный, из него стрелять только в упор.

– Всё нормально, Галя, – успокоил он маму. – Раз выдали, значит, так нужно.

Во вторник, одиннадцатого, я пошёл в школу как на каторгу.

– Закончилась наша свобода! – сказал Сергей, у которого было такое же настроение.

– Мне с вами поплакать? – рассердилась Люся. – Сколько осталось учиться? Капельку зимы и весна. И нам с вами уже по пятнадцать лет!

Первый день занятий прошёл неожиданно быстро. Секции сегодня не было, поэтому я с Люсей пошёл домой, а Сергей побежал в гастроном за продуктами.

– Через несколько дней мир будет на грани ядерной войны, – сказал я подруге. – Семнадцатого американский Б52 столкнётся в воздухе с заправщиком, и на Испанию рухнут четыре термоядерные бомбы. Две из них разрушатся и не взорвутся только чудом. Детонаторы сработают только частично. А каждая бомба по полторы мегатонны.

– А почему война? – вздрогнула она. – Мы-то тут при чём?

– А кто стал бы разбираться, если бы произошёл взрыв? – пожал я плечами. – Сработала бы система оповещения, и всё. У американцев ещё будут такие происшествия с атомным оружием.

– А у нас?

– Может, были и у нас. Не принято у нас писать о неудачах и катастрофах. Самолёты не падали и не тонули корабли. Кое о чём узнали после развала Союза, но я не читал о таких катастрофах. Смотри, снег выпал только вчера, и уже видна грязь. А в городке лежит по две недели белый-белый.

– Ты бы ещё сравнил город с лесом, – сказала Люся. – Что-то получили, что-то потеряли. Здесь всё равно интересней жить.

 

– Илья, ты определился? – спросил Машеров.

– Я за его ликвидацию, – жёстко сказал Юркович. – И лучше это сделать сейчас, пока он в Молдавии. Когда переедет в Москву, всё сразу усложнится.

– Когда Брежнев перетянет его в Москву?

– Мы спрашивали, но Геннадий не знает. Сказал, что министром он станет в сентябре этого года, так что времени осталось не так уж много.

– Щелокова будем убирать, я спрашивал о другом. В том, чтобы у власти остался Тикунов, заинтересованы многие. Прекрасного министра и профессионала фактически уничтожат, чтобы освободить место дружку Брежнева. Это одна из пяти ключевых фигур, если не считать военных. Может, подождём съезда, а потом подбросим материалы Семичастному? Его ведь тоже должны убрать из Комитета через год с небольшим. Если не вычистить сейчас все фигуры по списку и дать Брежневу укрепиться, через несколько лет повсюду будут его люди. Семичастному не поможет и ликвидация Андропова.

– Вы знаете моё мнение. Я за то, чтобы действовать своими силами и никому не давать информацию по кадрам. Зарубежной и научно-технической можно делиться сколько угодно, всё остальное только наше. Сейчас у Брежнева нет большинства в Политбюро, на этом и нужно играть, если вы не хотите убрать главную фигуру.

– Слишком многих придётся убирать, – возразил Машеров. – Мы с тобой не боги, как бы нас самих не убрали. Пока ясен расклад и то, к чему всё идёт, а убери центральную фигуру – и всё изменится. Ты уверен в том, что вместо него выберут достойного человека и не станет ещё хуже? С Брежневым ясно, на чём играть. Уберём его дружков и подставим в нужный момент плечо, чтобы он не бросился за поддержкой к генералам. Весь список – это его друзья, которых не так уж и много, тем более таких, кого можно протолкнуть наверх. Абы кого на такие посты не поставишь. Придётся искать поддержку в Москве, не раскрывая при этом наших планов. А людей в Молдавию посылай. И надо искать подходы к Павлову. Материалы по его охране я отдал Васильеву, потом посмотришь. Что у нас по объекту?

– Центр построили, сейчас заканчивают общежитие. Коммуникации подключили, а отделочные работы сделаем зимой, поэтому к весне можно отправлять специалистов.

– Отлично, так и сделаем. С Петровым будет легче разговаривать: всё-таки охрана режимного объекта, а не села, и в Москве это сыграет свою роль. Вы дали нашему мальчику ствол?

– Мальчик, – усмехнулся Юркович. – У него было воинское звание старшего лейтенанта, а из нашей хлопушки отстрелялся так, что ребята были удивлены. Предлагаю в дальнейшем в личных разговорах и в документах, если они будут, называть его лейтенантом.

– А как его успехи в секции?

– Плохо, – поморщился полковник. – Васильев разговаривал с тренером. Развит прекрасно, всё запоминает и может применять. В той жизни занимался чем-то вроде каратэ. Пока есть время подумать, может применить то, чему его учат, а если думать некогда, начинает драться по-старому: быстро и жёстко. Он чуть не искалечил того парня, который хотел его проучить.

– Пусть занимается дальше. Нам важна его безопасность, всё остальное – второстепенно.

 

– Начало марта, а так метёт! – сказала Люся, глядя в окно моей комнаты, за которым бесновалась пурга.

– Люблю смотреть в окно на метель, – отозвался я. – Есть в этом что-то завораживающее.

– Романтик! – Она взлохматила мои волосы. – Я тоже люблю на такое смотреть, вот на улице не погуляешь.

Подруга села мне на колени и прижалась к груди, вызвав волну нежности и желание.

– Люся, слезай, не надо.

– Мне уже пятнадцать лет!

– Пятнадцать тебе будет через месяц. Встань, я не железный.

– Иногда мне кажется, что ты из железа.

– Хочешь, чтобы мы пошли до конца?

– Давно этого хочу, – вздохнула она, – только пока боюсь. Но до восемнадцати точно не буду ждать.

– Там будет видно, – сказал я, обняв её за плечи.

Сам чувствовал, что долго мы не продержимся.

– Пойдём посмотрим новости, – предложил я.

– Зачем? Ты и так всё знаешь, а я уже слушала. Наши атомные подводные лодки совершили без всплытия кругосветное путешествие, а больше нет ничего интересного. Когда я слушала, пожалела моряков. Участвовали в кругосветном путешествии и ничего не увидели.

– Гена, тебя к телефону! – крикнула мама.

Звонил Сергей.

– Можешь зайти? У отца к тебе дело.

– Сейчас подбегу, – ответил я.

Начиная с января, ко мне стали регулярно обращаться за консультациями. Интересовало многое, но ответить мог в лучшем случае только на половину вопросов.