Мы сняли верхнюю одежду и поспешили на второй этаж, где вошли в помещение, похожее на студию записи в телецентре, только без камер.

– Подождите здесь, – сказал Валентин, – а я быстро всех соберу.

«Быстро» вылилось в минут сорок. Вот стоило так спешить? Наконец за столами собрались три парня, девушка и один пожилой мужчина.

– Вы выбрали, что будете исполнять? – спросил он. – По-прежнему «Качели»?

– Мы хотим спеть новую песню, – сказал я комиссии. – Называется «Прощание с Братском». Песня только закончена, поэтому исполнение может хромать. Но у нас ещё есть время подготовиться.

– Исполните, – сказал пожилой, – а потом решим.

– Я в таёжном смолистом краю встретил лучшую песню свою, до сих пор я тебя, мой палаточный Братск, самой первой любовью люблю...

Отзвучала песня, но все молчали.

– Странно... – сказал пожилой. – Как ты смог это почувствовать? У меня просто нет слов! Говоришь, мало тренировались?

– Вряд ли на конкурс выставят что-нибудь лучше этой песни, – сказала девушка. – Я голосую за неё.

Остальные тоже были «за», поэтому нас не задержали, и Валентин решил съездить к дому Машерова с нами.

– На всякий случай, – пояснил он, – чтобы ты случайно не влип в неприятности.

Ехали недолго. Все остались в салоне, а я направился к крайнему подъезду. Из него как раз вышла женщина.

– Извините, – обратился я к ней, – не скажете, в какой квартире живёт Машеров?

– А для чего он тебе? – спросила она. – Постой, это ты с девочкой пел «Качели»? Петя, тебя ищет этот молодой человек.

Я повернулся в ту сторону, куда она смотрела, и увидел подходившего Машерова, который был моложе, чем на запомнившихся мне фотографиях.

– Ты куда, Поля? – спросил он. – Надолго уходишь?

– Минут на двадцать, – ответила его жена. – Я тебе всё разогрела, обедай.

– Хорошо поёшь, – сказал мне Пётр Миронович, – и песни у тебя замечательные, особенно о Белоруссии. Пойдём домой, там и расскажешь, зачем я тебе нужен. Жаль, Лена в школе, ей было бы интересно с тобой познакомиться. Ты в каком классе?

Мы вошли в подъезд и поднялись на второй этаж к квартире Машеровых.

– В седьмом, – ответил я, понимая, что влип и планы нужно менять.

– Ну а она в восьмом. Заходи и раздевайся, у нас тепло. У тебя короткий разговор или длинный? Если короткий, то начинай, а с длинным придётся подождать, пока я пообедаю. Может, составишь мне компанию?

Почему-то вспомнился фильм «Чапаев», где он говорил: «Я обедаю – садись обедать». Я решился.

– Короткий у меня разговор, Пётр Миронович. И лучше нам поговорить сейчас, пока не пришла ваша жена. А есть я не хочу, спасибо.

– Ну тогда садись и излагай, – сказал он, кивнув на диван.

– Прочтите, – сказал я, протягивая ему конверт. – Я хотел бросить его в ваш почтовый ящик.

Машеров взял конверт, достал из серванта ножницы и обрезал край.

– А своими словами, значит, не хочешь? – спросил он, вытряхивая на стол письмо. – Ах да, ты же у нас ещё и писатель!

Прочитав первые строки, удивлённо посмотрел на меня.

– Откуда ты мог это узнать? О повышении могут знать в ЦК комсомола, а ты у них вроде бываешь, но остальное?

– Читайте дальше, я потом объясню.

– Ничего себе! – Машеров оторвался от письма и посмотрел на меня с изумлением. – Я это сам недавно узнал. А дальше написана какая-то галиматья. Тебя кто ко мне прислал?

– Никто меня не присылал. Письмо я передал только из-за, как вы выразились, галиматьи. То, что вас так удивило, написано с единственной целью – обратить ваше внимание, чтобы не выбросили написанное в мусор. Сохраните эту бумагу и проверьте, галиматью я написал или то, что будет на самом деле. Всё должно случиться уже скоро, и в новостях это прозвучит.

–Предсказатель! – с иронией сказал он, опять разворачивая письмо. – И как с этим согласуется знание государственных секретов?

– Никто не предскажет землетрясение с точностью до нескольких минут, – возразил я, – и то, какие от него будут потери. Я не предсказываю, я знаю.

– Уэллс? – усмехнулся он. – «Машину времени» читал. Тоже хочешь написать что-то в этом роде?

– Ни одно тело нельзя передать в прошлое, – сказал я, понимая, что нужно идти до конца, – а вот информацию можно. Мне было больше восьмидесяти, когда всю мою память передали тому, кем я был семьдесят лет назад. Я сам не написал ни одной книги и ни одной песни. Их должны написать другие в вашем будущем.

– Я не верю ничему из того, что ты сказал! Но если всё так, тебя нужно отвести в Москву, посадить в самый охраняемый подвал и выкачивать знания до донышка. Я не понял, в чём твоя цель? Для чего ты это принёс?

– А вы как думаете? – спросил я. – Давайте, вы на мгновение поверите.

– Допустим, поверил, – сказал он. – И что дальше?

– Человек, который знает, как будет жить мир в течение семидесяти лет, обладает огромными преимуществами перед остальными, тем более что при передаче личности из будущего сильно обостряется память. Я могу и дальше «писать» повести и забрасывать страну песнями, могу стать выдающимся учёным и изобретателем и до самой смерти как сыр в масле кататься.

– Если верить твоим же словам, ты уже начал.

– Начал, – согласился я. – Основным мотивом была необходимость прославиться. Лично мне не нужна слава, она нужна для того, из-за чего я к вам пришёл. А сделал это потому, что в будущем всё будет очень паршиво. И у вас есть шанс это изменить.

– С твоей помощью?

– Можно и без меня. Я уже много месяцев записываю то, что мне известно. Могу отдать вам записи и уйти в сторону. Но в них только основные события, помню я намного больше. И вариант с подвалом не устраивает, никто у меня таким образом ничего не добьётся.

– И где же эти тетрадки?

– Сейчас они вам не нужны, – ответил я. – Вы не верите, а я вложил в них слишком много труда, чтобы вот так отдать. Есть ещё один нюанс. К тому, что я вам дам, можно допустить только очень небольшой круг лиц, которым вы доверяете абсолютно. И нужно, чтобы в Москве обо мне узнали как можно позже. Лучше если это случится тогда, когда на месте Брежнева будете сидеть вы.

– Так! – Машеров ещё раз пробежал глазами моё письмо. – Во всём этом настораживает два момента. Первое – это запись вверху, второе – твой разговор. Это разговор взрослого эрудированного человека, а не подростка. И что мне с тобой делать?

– Пока ничего, – предложил я. – До землетрясения в Чили остался месяц. Если оно вас не убедит, подождёте ещё двадцать дней. Уж нашествие торнадо вам никто не предскажет, да еще с такой точностью. А когда будете готовы к серьёзному разговору, тогда и поговорим. Позвоните в ЦК комсомола, и они привезут меня к вам. Только первая беседа должна быть с глазу на глаз, а дальше уже решать вам. Идите обедать, а то сейчас придёт Полина Андреевна и вам влетит за остывший обед. А я тоже побегу, меня ждёт машина.

– Как ты убедил ребят из ЦК комсомола привезти тебя ко мне?

– Сказал, что хочу писать книгу о партизанах Белоруссии и конкретно о вас. Везли не на встречу, я лишь хотел узнать номер квартиры и опустить письмо, а нарвался на вашу жену.

– Хорошо, что нарвался. Я не стал бы сам проверять твоё письмо, а отдал бы кому следует. Не хочется мне тебя отпускать...

– До лета я никуда не денусь из военного городка, только в начале марта посылают в Москву как лауреата. Но я могу и отказаться. Подругу только жалко.

– Это ту девочку, с которой ты поёшь? Славная, и голос замечательный. Она знает?

– Только сам факт, я не посвящал её ни во что серьёзное.

– Ладно, беги и постарайся никуда не запропаститься. Тетради где?

– Под тахтой родителей. Зря смеётесь, у меня нет сейфа.

– Уже уходишь? – спросила вошедшая Машерова. – Жаль, скоро из школы прибежит Лена, мы вас познакомили бы.

– В другой раз, Полина Андреевна! – сказал я. – Меня ждут люди с машиной, до свидания!

– Мы видели, как он тебя забрал, – сказал Валентин, когда я сел в машину. – Ну как, поговорили?

– Поговорили. Он будет думать. Спасибо вам!

– За что? – удивился он. – За машину?

– И за машину тоже, а главное, за помощь в организациях выступлений. К мальчишке с улицы было бы другое отношение. Когда едем домой?

– Сейчас поедете, только довезёте меня до работы.

Всю дорогу до моего дома молчали. Когда попрощались с Николаем, Люся предложила:

– Давай не будем к тебе заходить? Проводи меня домой и расскажи, о чём вы говорили.

С рассказом я уложился в несколько минут.

– Значит, он всё знает, но ничему не поверил, – подытожила она. – А после землетрясения?

– Я думаю, что он не будет ждать этих торнадо, – сказал я подруге. – В любом случае отношение к тому, что я скажу, будет совершенно другим. У меня ведь есть что сказать и помимо стихийных бедствий.

– А что будет, когда он поверит?

– Если пустят в ход то, что я записал, в Москве всё равно узнают. Главное, чтобы не связали со мной. И ещё нужно убрать кое-кого из нынешнего руководства, иначе ничего не изменится. Мы предотвратим одно покушение, а они организуют другое. Не нужно тебе в это вникать. У нас и о тебе был разговор, и я сказал, что ты знаешь только сам факт переноса личности. Не стоит никому знать, что тебе известно больше, да и не собираюсь я тебя во всё посвящать. Меньше знаешь – крепче спишь. Тебе от этих знаний никакой пользы, а неприятности могут быть.

– Так мы едем на смотр или нет?

– Вроде едем. Я думаю, что он не будет ничего предпринимать. В такое трудно поверить, а когда все доказательства – это слова пишущего фантастику мальчишки... Можно, конечно, пустить в ход моё письмо, потому что в нём написаны действительно серьёзные вещи, но он на это не пойдёт. Если что и сделает, то после двадцать восьмого марта. Сколько тут ждать!

Меня никто не побеспокоил, и нас отпустили на смотр в Москву. О том, что сделал Машеров, я узнал позже. Вместе с приставленным к нам работником ЦК комсомола отправили лейтенанта минского КГБ. Представилась она работником областного отдела культуры и опекала ненавязчиво, в отличие от комсомольского вожака. Выехали на поезде за три дня до начала смотра. Сели в два купе: в одно женщины, в другое я с остальными мужчинами нашей делегации. Одно место было у нас свободным до самой Москвы. Поселили в гостинице «Юность» и весь следующий день возили по экскурсиям, включив в программу посещение Мавзолея.