— Что случилось после того, как Абаддон тайком вывез тебя из лагеря? — спросил Маркус. — Куда вы пошли?

Дивина устало пожала плечами. — Первая часть путешествия после отъезда осталась в моей памяти как в тумане. Я была слаба и страдала от родов, у меня не было ни шанса вылечиться, ни даже поесть. Нам пришлось бежать, прятаться и снова бежать.

— Почему? — спросил Маркус. — Чтобы защитить тебя и твоего сына от дяди?

Дивина кивнула.

— Ты хочешь сказать, что всю свою жизнь пряталась и убегала от семьи, потому что верила, что они убьют твоего сына?

— И меня, — добавила она торжественно.

— Дивина, — медленно произнес он. — Люциан не стал бы этого делать. Он не убьет невинного ребенка.

— Но он не был клыкастым, как и его отец, — заметила она. — А мои дед и дядя собирались уничтожить всех без клыков.

— Твой сын не может быть… — он покачал головой и пробормотал что-то насчет того, что разберется с этим позже, затем сказал: — Да, тогда бессмертные были полны решимости не убивать клыкастых. Но не неполнозубых. Но не неполнозубых.

— Неполнозубых? — неуверенно повторила она.

— Это бессмертный без клыков. Их называют edentate. Любой ребенок, рожденный без клыков, считается беззубым до тех пор, пока не сойдет с ума и не проявит склонности к отсутствию клыков, склонности к пыткам и убийствам и. т. д. Но не все беззубые не становятся клыкастыми. Твой сын не был бы убит. И уж точно не ты.

— Но я не совершила самоубийство, — заметил Дивина.

— Что? — спросил он в замешательстве.

— Причина, по которой в лагере было так мало бессмертных женщин, заключалась в том, что они обычно убивали себя, а не терпели изнасилования и оплодотворения Леониусом. Я видела, как двое из них делали это в течение года, что я была там. Одна освободилась, и когда стражник вытащил меч, она просто наклонила голову, обезглавив себя. Еще бросилась в огонь и сгорела. Абаддон сказал, что у них есть честь и их семьи были бы опозорены, если бы они не сделали этого. Что их семьи, вероятно, убили бы их сами, если бы они нашли их в лагере Лео живыми и здоровыми, никогда не пытавшимися сбежать или покончить с собой. Он сказал, что дядя Люциан такой же, надменный, холодный, жесткий…

— Опять Абаддон, — сердито перебил Маркус. — Дивина, он лгал тебе. Он лгал тебе о том, что случилось с женщинами в лагере, и он лгал тебе об этом. Как долго он вбивал эти истории тебе в голову?

— Понятия не имею. Лет десять, наверное, — сказала Дивина, глядя на него широко раскрытыми глазами. Впервые она видела его по-настоящему рассерженным.

— Ты была с ним десять лет после того, как он тайком вывез вас из лагеря?

Она кивнула. — Сначала он был мне нужен. У меня был Дамиан, я кормила грудью, я…

— Ты была ребенком, — мрачно добавил он. — Тебе нужен был кто-то, кто мог бы кормить тебя, пока ты кормишь грудью, и кто мог бы обеспечить крышу над головой.

— Да, — сказала она, склонив голову.

— В этом нет ничего постыдного, — сказал Маркус уже менее сердитым тоном. — Кроме того, как я уже сказал, я подозреваю, что он использовал контроль над твоим разумом. Ты, кажется, видишь в Люциане своего рода пугало, и для того, чтобы он превратился из заменяющего отца бессмертного в пугало, определенно должен был быть задействован контроль над разумом.

Дивина устало потерла глаза. Она подозревала, что Маркус прав, и удивлялась, как она сама не заметила этого много веков назад.

— Как тебе удалось от него сбежать?

— Он был в отъезде, искал смертного, чтобы привезти мне и… Она беспомощно пожала плечами. — Я просто собрала Дамиана и побежала с ним.

— Вот так просто? — нахмурившись, спросил Маркус.

Дивина кивнула.

— И что же привело к этому? — спросил он после паузы.

— Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду, — медленно проговорила она.

— Ты думала, что он нужен тебе, чтобы выжить. Почему вдруг тебе показалось, что лучше быть подальше от него?

Дивина закусила губу и неохотно призналась: — Я поймала его, когда он называл Дамиана Леониусом.