Глава 18

Остаток дня я пробыл на Португал-стрит, в отделе переписи населения Управления государственных документов. Поскольку я уже был там раньше, выполняя предварительную работу, смог провести более двух часов, просматривая записи переписи населения Кембриджа с 1841 по 1871 год. Переписи за предыдущие десятилетия были малополезны, так как не содержали подробной информации об именах и семьях. Я нашел то, что хотел, в записях за 1841 и 1851 годы.

От Холборна до Бетнал-Грин всего пять остановок на метро, а оттуда пешком можно дойти до Спиталфилда. Когда отдел переписи закрылся, я нашел место, где можно перекусить — пиццерию или блинную, забыл, что именно. Пока я отправлял еду в рот ложкой, мои мысли постоянно возвращались к тому короткому путешествию. Я чувствовал потребность увидеть место, где нашли Наоми, как будто что-то тянуло меня к месту ее гибели. Выйдя из ресторана, мои ноги, словно сами собой, привели меня к станции метро «Холборн». Двери открылись на станции Бетнал-Грин. Какое-то время я сидел, уставившись на название на стене. Затем, как только двери начали закрываться, выскочил через них на платформу.

Вокруг рынка Спиталфилд было безлюдно. На этом рынке торговали овощами и фруктами, а напротив него располагался небольшой цветочный рынок. Рано утром, с четырех тридцати до десяти часов, Спиталфилд напоминал оживленный улей, но, когда грузовики и погрузчики уезжают, на весь район опускается тишина.

Переулок я нашел без труда. Короткий, вонючий переулок между старыми домами, прогорклый от запаха гниющих овощей. У ветхих дверей стояли мусорные баки и пластиковые пакеты. Среди мусора бесшумно передвигалась кошка, время от времени принюхиваясь к остаткам еды. Одну стену покрывали граффити — слова любви и тревоги на иностранном языке. Я прошептал ее имя.

— Наоми. Наоми. — Ночной воздух дрожал. Я ничего не мог разглядеть. — Наоми, — повторил я снова.

Позади меня кто-то засмеялся. Детский смех, быстрый и звонкий. Я повернулся. Ничего, кроме теней. Потом я увидел кошку. Она стояла посреди переулка, спиной ко мне. Ее шерсть свалялась, спина выгнулась дугой, и она тихо шипела на что-то в темноте.

Я пошел в том направлении. Тень шевельнулась.

— Наоми? — тихо спросил я. — Это ты?

Кошка шипела, отступая от того, что она могла видеть или чувствовать. Еще один смешок. Затем звук бегущих маленьких ножек. Кошка повернулась и бросилась бежать, исчезая за стеной. Тени. Затем ужасная тишина.

Я ждал больше часа, но больше ничего не происходило. Тени оставались неподвижными, не было слышно ни смеха, ни звука шагов. Наконец, я повернулся и направился обратно к станции на Ливерпуль-стрит, задаваясь вопросом, зачем вообще сюда пришел.

Я вернулся в Кембридж последним поездом. Сидел один с портфелем на коленях, как дон, вернувшийся после тяжелого рабочего дня в Британской библиотеке. Я так часто делал это в прошлом, что сегодняшнее возвращение домой казалось почти рутинным. Но записи в моем портфеле далеко не обычны, а мысли, которые вихрем проносились в моем мозгу, были совсем не обыденными. Были моменты, когда я почти плакал, но глядя в окно, позволял темноте и огням маленьких станций прятать мои слезы.

Я решил пройтись пешком от станции до города. Это не очень далеко, и мне хотелось побыть одному, обдумать все. Мои исследования подходили к концу, и все же так много оставалось неясным, так много кусочков не складывалось в головоломку.

Я прошел по Хиллз-роуд и продолжил путь до Сент-Эндрюс-стрит. По вечерам в Кембридже становится неестественно тихо. Университет ютится за своими высокими стенами, пьет, обедает, впадает в академический ступор. Город обходится горсткой ресторанов и пабов. Улицы пусты. Шаги разносятся на большое расстояние, отдаваясь эхом. У прошлого есть свой момент, оно приходит в настоящее, нет никаких барьеров и стен.

Чтобы попасть на Пембрук, мне пришлось свернуть на Даунинг-стрит, идущую вниз к Трампингтон-стрит. Это узкий проход, с каждой стороны его окаймляют высокие, грубые стены. Тишина. Шаги призраков. Эхо. Возвращение тишины. Я шел быстро, внезапно осознав тусклость и редкость уличных фонарей, тот факт, что на улице никого нет, темные, неосвещенные окна со всех сторон. В глубине души я ощущал жуткую тревогу. Ко мне вернулось мое одинокое бдение в переулке в Спиталфилде. Детский смех. Вздыбленная кошачья шерсть.

Раздался высокий крик. Длинный, ужасный крик, от которого у меня зашевелились волосы на затылке, а по телу пробежала ледяная дрожь. Я остановился. Что-то было не так. Уличные фонари исчезли, оставив лишь слабый свет газа рядом с тем местом, где я стоял. Не было слышно ни машин, ни автобусов. Вдруг послышался звук бегущих шагов, затем снова раздался крик, тонкий и полный муки. Детский крик. Я уже слышал его раньше, той ночью в нашей спальне дома.

Конечно, кто-то должен появиться, думал я. Кто-то должен услышать. Но никто не приходил. Улица оставалась пустой и беззвучной. Нигде не горел свет.

И тут я увидел ее. Сначала она показалась мне лишь тенью. Затем что-то более существенное, но еще не оформившееся, примерно в пяти или шести ярдах от меня. Тень дрогнула, и вдруг я увидел ее, мою дочь, такой, какой она была в день своей смерти. Ее глаза смотрели на меня. По лицу текли слезы. Я попытался двинуться в ее сторону, но меня пригвоздило к месту.

— Папочка, — услышал я ее слова. — Помоги мне, папочка. Пожалуйста, помоги мне.

Тонкий голос разрывал мое сердце.

— Я здесь, дорогая. Я здесь, — проговорил я.

— Помоги мне, папочка, — повторила она, словно не слыша меня. Теперь она все быстрее обретала форму, как будто речь наполняла ее содержанием.

— Что случилось, Наоми? Что ты хочешь, чтобы я сделал?

В ответ она повернулась и начала уходить от меня. Я обнаружил, что могу двигаться. Мы шли вместе, старой, знакомой дорогой по Трампингтон-стрит в сторону Ньютауна. Всю дорогу она шла впереди меня, маленькая темная фигура, едва различимая среди теней. Здесь не горели фонари. Дорога и тротуары изменились. Ничто не выглядело таким, каким я это помнил.

Мы добрались до дома минут через двадцать. Он стоял практически в стороне, как, должно быть, и тогда, когда его только построили. В чердачном окне горел свет.

Наоми проводила меня до входной двери. Когда я попробовал свой ключ, то обнаружил, что замка фирмы «Чабб» нет. Я толкнул дверь, и она медленно открылась. Я переступил порог вслед за Наоми. Мое сердце билось от ужасного предчувствия. Я все еще видел ее впереди себя, ее волосы оставались прозрачными и тускло блестели в темноте. Она направилась к лестнице.

— Не поднимайся туда, Наоми, — умолял я. Но она не слышала меня или не слушала. Я последовал за ней. Она ведь была моей дочерью?

В доме стояла кромешная тьма. Но из открытой чердачной двери пробивался свет. Бледный, недостаточный свет, в котором Наоми стала полностью видимой. Она поднялась по лестнице на чердак. И я последовал за ней.

Свет исходил из внутренней комнаты. По мере приближения я смог различить три фигуры на полу. Наоми остановилась возле них и повернулась ко мне.

«Пожалуйста, помоги мне, папочка».

Я посмотрел на неподвижные фигуры. Я знал, кто они.

Что-то привлекло мое внимание. Темная фигура в конце комнаты. Я поднял глаза от свертков на полу. Кто-то двигался в тени. Мужчина в черном костюме.

В этот момент свет замерцал и погас.