Глава 17

В Главном регистрационном управлении нет записей о смерти Сары, Кэролайн или Виктории Лиддли в период с 1849 по 1929 год — год, в котором я самовольно прервал свои долгие поиски. Смерти под этими именами, конечно, есть; но другие детали не совпадают: даты рождения, семейное положение, место жительства.

Конечно, я проверил фамилию Голсуорси. Под этим именем тоже ничего не нашлось. Но я уже знал ответ. Если бы кому-нибудь понадобились останки, чтобы перенести их куда-нибудь на сельский церковный двор или вернуть в семейное хранилище, я мог бы рассказать, где искать. Но я пока не мог сказать, как именно они там оказались, как Лиддли убил их и почему.

Мои источники, публичные и частные, рассказали мне все, что могли. Я пребывал в растерянности. То, что я действительно хотел знать: мотив, способ совершения преступления, прежде всего, какие обстоятельства оставили после себя всю эту ненависть, весь этот гнев — в этом мне было отказано. Недостаточно быть умным, нужно быть еще и удачливым.

Что ж, мне повезло — но к этому я еще вернусь в свое время. Всё по порядку.

Я связался с Льюисом, когда решил, что у меня достаточно материала для доклада. Он попросил меня приехать в Лондон. Мы пообедали в отеле на Бэзил-стрит. Я выбрал этот отель, так как всегда останавливался там, если мне нужно было переночевать в городе, но пожалел об этом, как только он приехал. Он казался таким неуместным, валлиец, играющий в регби, с одутловатым лицом и пятнами на галстуке. Но дело, конечно, не в этом, не в неуместности: просто он изменился в худшую сторону за те недели, что я видел его в последний раз.

За обедом он выглядел подавленным. Мы сидели у окна, наблюдая за движением на Бромптон-роуд, поворачивающей у Скотч-хауса на Найтсбридж. Льюис постоянно смотрел в окно, как будто кого-то ждал.

— Кажется, вы повеселели, — сказал он.

— Да. — Я рассказал, что нашел, показал ему свою пачку фотокопий. Он послушно просмотрел их, проявил интерес, но я видел, что он на самом деле не здесь. Его мысли витали где-то в другом месте, а может быть, вообще нигде.

— Что-то случилось? — спросил я.

Сначала Льюис не отвечал мне. На его тарелке остывал большой кусок ростбифа. За соседним столиком первые в этом сезоне американцы рассказывали о своем последнем шопинг-марафоне. Для некоторых туристов Лондон — это короткая прогулка между «Базиликом» и «Хэрродсом».

— Вот, — сказал он наконец, передавая мне что-то через стол.

Это оказалась еще одна фотография. К этому времени я уже порядком подустал от фотографий и стал возмутительно уверенным в себе после переезда в колледж.

— Только не это, — пробурчал я.

— Взгляните на это, — предложил он.

Фотография отличалась от того, что я ожидал увидеть. На ней я разглядел суперинтенданта Рутвена, сидящего за длинным столом, в парадной форме, в окружении двух старших полицейских.

— Я сделал снимок во время пресс-конференции, которую он проводил в тот день, когда в церкви Святого Ботольфа нашли пальто вашей дочери. За день до того, как его убили. Теперь скажите мне, узнаете ли вы кого-нибудь, кроме инспектора.

Стоявший чуть позади Рутвена и чуть слева от него человек, которого я сначала принял за помощника в форме, был не кто иной, как Лиддли. Он держал руки сцепленными перед собой, а его взгляд устремился на инспектора. По мне пробежал холодок. Злоба во взгляде доктора пылала ярко, как стальное острие.

— А вот это снято после, когда он уходил, — сказал Льюис, передавая мне через стол вторую фотографию. Край фотографии задел маленькую вазу с цветами, опрокинув ее. Вода потекла по скатерти. Я успел спасти фотографию, пока Льюис вытирал воду салфеткой. Мимо прошел официант, катя огромную тележку с куполом, где лежал ростбиф.

Льюис сделал снимок у парадного входа в штаб-квартиру городской полиции. На этот раз Рутвен стоял один и был одет в тусклый коричневый плащ, в котором я видел его уже не раз. Шел мелкий дождь. Свет исчезал с неба. Усталость и печаль на лице Рутвена отражались сильнее, чем обычно. Казалось, он не замечал камеры.

— Не вижу ничего необычного, — промолвил я.

— Видите эти маленькие пятнышки? — спросил Льюис.

— Да, — сказал я. — Они похожи на дождь.

Он кивнул.

— Верно, похожи. Спросите любого фотографа, и он скажет то же самое. Я просмотрел негатив, просмотрел все снимки на пленке, откуда взята эта фотография. Это должен быть дождь. Но в тот день в Лондоне дождь не шел. Можете спросить в метеорологическом бюро, если хотите. Однако дождь начался на следующий день — в день убийства Рутвена. И есть еще кое-что. Плащ Рутвена намокший. Я долго думал над этим, пока не вспомнил.

— Вспомнили что?

— Он не был в плаще в тот день, не тогда, когда он вышел с пресс-конференции. Он нес его через руку. Я в этом уверен. И еще: он был в плаще, когда его нашли в церкви.

— Может быть...

— Да?

— Может быть, вы ошибаетесь. Возможно, эта фотография снята в другой день.

В качестве ответа Льюис указал на место сразу за Рутвеном. Там виднелся газетный киоск и часть фигуры продавца газет. Льюис протянул мне маленькое увеличительное стекло.

— На доске можно разглядеть заголовок «Ивнинг Стандарт», — сказал он.

Я прочитал его. «АВТОКАТАСТРОФА НА ТРАССЕ М1: ТРОЕ ПОГИБЛИ».

— Это случилось в день пресс-конференции, — сообщил Льюис. — В тот день, когда не было дождя.

— Ну, — предположил я, — это просто еще одна аномалия. Как только вы примете...

Он покачал головой.

— Не только это, — сказал Льюис. — Не только аномалия. Есть еще кое-что.

Он передал мне третью фотографию. Черно-белая. Он сам в полный рост. Позади него вторая фигура, человек, одетый в черное. Лиддли. Тот же взгляд, та же злоба.

— Я сделал его сам, — сказал он. — Мне нужно было обновить свое досье, на случай, если кому-то понадобится использовать мою фотографию. Я делаю новую фотографию каждые пять лет.

— Почему..? — Мой голос затих.

— Разве это не очевидно? — ответил Льюис. Его рука дрожала. Он поднял бокал с вином, который оставался нетронутым на протяжении всей трапезы, и выпил все содержимое одним махом.

— Вы же не думаете, что только потому, что...

— Снова погода, — заявил он. — Прямо как на фотографии с Рутвеном. Солнечно. Разве вы не видите? Когда я фотографировал, солнце не светило.

— Когда..?

— Неделю назад. С тех пор не было солнца. Но я просыпаюсь каждое утро в поту. Мне требуется вся моя смелость, чтобы просто выглянуть в окно и посмотреть, светит солнце или нет. Господи, мне страшно.

— Но ведь есть фотографии Лиддли со мной. Еще в Венеции. Это не должно ничего значить.

— Не должно? А как насчет тех, что с вашей дочерью? На прошлое Рождество, перед...

— Должно быть что-то, что мы можем сделать, — предположил я. — Чтобы остановить Лиддли, положить конец тому, что происходит в моем доме. Должны же существовать шаги, которые мы можем предпринять, чтобы положить им всем конец.

— Экзорцизм. Вы можете попробовать экзорцизм.

— Не будьте смешны. В наше время никто не занимается экзорцизмом. Это просто суеверие.

— О? И что же преследует ваш дом? Эманация картезианской рациональности? Для умного человека вы немного глупы, доктор Хилленбранд.

Мы некоторое время препирались, но это не имело смысла, Льюис слишком переполошился. В конце концов я согласился рассмотреть его идею с экзорцизмом. Сказал, что поговорю с местным викарием, преподобным Бингли, и узнаю его мнение о подобном средневековье. В частном порядке я сомневался, что он одобрит подобные процедуры. Это не в его стиле.

Он был очень современным викарием, скорее проводил межконфессиональную службу или сбор средств для «Амнистии», чем стоял с колокольчиком, книгой и свечой в парадной комнате нервного прихожанина.

Я хотел изгнать своих призраков по-своему. Я хотел разыскать их, узнать о них все, что мог, выяснить, как и почему они встретили свой конец. Особенно Лиддли. Я хотел узнать, где его похоронили, хотел посетить могилу, убедиться, что он действительно обратился в прах.

— Я зашел в тупик, — признался я. — Я более или менее знаю, когда Лиддли убил свою жену и дочерей, но не знаю, как и почему. Он прожил после этого долгое время, так что у него имелось достаточно возможностей для раскаяния, достаточно времени, чтобы оставить запись в дневнике или поговорить с другом. Но у меня нет никаких зацепок, ничего, на что можно было бы опереться.

Льюис ничего не сказал. Мы ели наши пудинги в тишине. Ресторан опустел. Тени двигались по бледно-зеленым стенам, по картинам королей и королев на тонированном стекле. Официант многозначительно посмотрел на нас.

— Что случилось после его смерти? — спросил Льюис.

— Случилось?

— С домом. С его имуществом. Некому ведь было наследовать, по крайней мере, напрямую. Детей не осталось. Ему тогда было — сколько? — шестьдесят пять, шестьдесят шесть лет. Его родители, должно быть, умерли. Осталось завещание?

Я кивнул. Мне удалось его обнаружить в библиотеке индексов Британского общества записей и видел копию в Главном реестре семейного отдела в Сомерсет-Хаус.

— Я так и не смог ничего узнать о его родителях. Похоже, здесь есть какая-то загадка: в Лондоне не зарегистрировано ни одного торговца шелком с таким именем за те годы, когда они должны были там жить. Но к моменту смерти Лиддли они наверняка уже умерли.

— Он оставил все замужней сестре, Беатрис Рэнсом. Она жила в Брайтоне, унаследовала довольно много от своих родителей, и ее муж тоже был хорошо обеспечен. Дом оказался ей не нужен, и она продала его вместе с обстановкой человеку по фамилии Ле Стрендж. Он как раз получил должность профессора греческого языка при университете Амброзиана. До этого он занимал должность одного из первых преподавателей в новом Даремском университете. Он и его жена обустроили сад и разбили его так, как он есть сейчас.