Глава 3

На первом этаже универмага находился офис, куда приводили потерявшихся детей. Как только я отчаялся найти Наоми в огромной толпе, то сразу же обратился туда через сотрудника. Комнатка оказалась маленькой, но уютной, с несколькими удобными стульями и ворохом игрушек. Женщина, которая была там главной, успокаивала меня, что в больших универмагах такие случаи происходят по нескольку раз в день и беспокоиться не о чем.

В офисе уже находились двое маленьких мальчиков. Они ждали, пока мама или папа заберут их по домам. В конце концов, сегодня Сочельник.

В Сочельник с детьми не может произойти ничего плохого.

— Обычно проходит немного времени, — успокаивала женщина. — Она поищет вас, потом поймет, что окончательно потерялась и начнет плакать. И еще раньше, чем вы успеете сказать: «Санта-Клаус», кто-нибудь сюда постучится и приведет маленькую расстроенную девочку.

Девочку в желтом пальтишке, красном шарфике и ярких сапожках. Вот кого я хотел увидеть каждый раз, когда слышал стук в дверь. И каждый раз нервничал все больше. На стене висели часы с огромными стрелками, чтобы дети могли увидеть, который час. Стрелки двигались так медленно, что мне хотелось встать и передвинуть их вручную, чтобы ускорить время.

Прошло полчаса. Наоми так и не появилась, и я ощутил, что успокаивавшая меня женщина тоже начала нервничать. Мальчиков забрали, осушили их слезы и успокоили страхи. Мои же страхи только возросли.

— Сегодня такая суматоха, — по-доброму заверила женщина.

Я думал о ней именно так, как о добром человеке. Мне хотелось, чтобы она была такой. Мысли о том, что Наоми находилась где-то там совсем одна, можно выдержать, только благодаря вере в доброту незнакомцев.

— Может быть кто-то вывел ее из здания, чтобы найти полицейского. Не все вспоминают о нашем офисе, когда находят потерявшегося ребенка. Но я обязательно раздам инструкции всем нашим сотрудникам. Ваша дочь скоро объявится.

Женщина сделала объявление по громкой связи на весь универмаг.

— Если кто-то заметил маленькую светловолосую девочку в желтом пальто и красном шарфике, пожалуйста, приведите ее в офис на первом этаже.

Однако никто не откликнулся. Женщина повторила объявление, но оно снова осталось без ответа. Было уже три часа, а магазин закрывался в четыре. Людей становилось все меньше, а магия исчезала. Каждый раз, когда кто-то открывал дверь играла мелодия «Jingle Bells», избито и совершенно не празднично. Я хотел, чтобы все это закончилось, как дурной сон.

Позвонил менеджер и мы вместе прошлись по всем этажам.

Ни следа Наоми.

Один из охранников вышел наружу, проверить улицу, но вернулся, качая головой. Больше никто не веселился и не притворялся, что это ежедневная рутина. Кто-то выключил кассету с рождественскими песнями и магазин погрузился в тишину.

Управляющий позвонил в Центральный Уэстендский полицейский участок, что находился на Савил-Роу и был ближайшим к универмагу. Но, нет, никто пропавшего ребенка не приводил. И, нет, ни один из констеблей или патрулей не докладывал о маленькой девочке, что потерялась на Реджент-стрит. Но, да, они обязательно дадут ориентировку.

Людей снаружи становилось все меньше. Выключались фонари, а в небе оставались только красные, синие и желтые ангелы. Помню, как обещал Наоми, что мы задержимся до тех пор, пока их не станет хорошо видно. На улице оказалось практически невозможно поймать такси, но управляющий сумел вызвать одно для меня, объяснив, что ситуация серьезная. Именно в такси я ездил по улицам, от Ист-Сайда до Вест-Сайда. Мы двигались медленно, игнорируя сигналы других водителей или поток машин.

Мое беспокойство передалось водителю, и он связался с другими машинами по рации.

Маленькую девочку в желтом никто не видел.

Когда я вернулся, «Хэмлис» уже закрылся. На окна опустили ставни, вход был прикрыт металлическими воротами наполовину, а свет на верхних этажах — отключен.

Как будто настал конец всего.

Улица окончательно обезлюдела. Я ощутил прилив безбрежного одиночества и сильнейшую беспомощность, как будто сам превратился в плачущего ребенка на холодной улице Лондона.

Управляющий проводил меня до Сэвил-Роу. Кажется, его звали мистер Манипенни — хорошее имя для управляющего. Не помню, чтобы сказал ему хоть слово от самого «Хэмлис» до пункта назначения. Возможно, я что-то и говорил, но мой разум оставался пуст, а слова не имели смысла. Он оказался мужчиной лет сорока или около того, хорошо одетым, со слегка вьющимися волосами и гвоздикой в петлице. Думаю, мистер Манипенни был искренне расстроен произошедшим. Не столько из-за того, что именно в его магазине у отца украли ребенка, сколько из-за самой ситуации, затронувшей нас всех.

Я показал ему фото Наоми, которое носил с собой. Одно из тех, что сделал летом, когда она была помладше. Несколько месяцев так много значат в ее возрасте. Этого фото у меня больше нет — его забрала полиция, но так и не вернула. Возможно, они посчитали, будто эта фотография мне больше не нужна. Или, может быть, им было все равно.

По крайней мере, в полиции ко мне отнеслись с вниманием. Времени прошло много, и уже можно было признать, что произошло что-то плохое. Мне позволили сделать звонок жене. В моей жизни никогда не случалось... Такого. Труднее всего сейчас писать об этом телефонном звонке. Наше объяснение, то чувство вины... Вина не оставляла меня никогда. А также убеждение в том, что именно я виноват в исчезновении нашей дочери — в том, что случилось потом. Лора сказала, что немедленно приедет в Лондон на машине. А я попросил ее ехать аккуратно.

Легко предположить, как все произошло. Наоми потеряла меня в толпе. Похититель нашел ее практически сразу, пообещал помочь найти меня и увел в другом направлении. Если он наблюдал за нами, то наверняка уже знал, как я выгляжу. К тому времени, как она начала подозревать, что что-то не так, я находился уже далеко и не мог увидеть ее или услышать. Но, даже если бы моя девочка подняла шум, кто бы заметил плачущего ребенка в огромном магазине игрушек в канун Рождества?

Хотя нет, «заметил» — не совсем верное слово. Позже свидетели появились. Они говорили о том, что помнят маленькую девочку в желтом пальто, которая плакала, потому что ее уводили из магазина. Ее заметили, наверное, человек двенадцать. Но они не обратили внимания, в том-то все и дело. Да и почему бы им это делать? В тот день Наоми оказалась шестым или седьмым капризным ребенком. Некоторые тащили за собой своих собственных злых или расстроенных детей. Слишком много волнений, различных раздражителей, и слишком большая толпа: естественно, что ребенок будет плакать, а родитель — тянуть его на улицу, несмотря на слезы.

Лора приехала чуть меньше, чем через час. Она не переоделась и не взяла с собой сумку с одеждой. Просто запрыгнула в машину и надавила на газ, свернув на шоссе А10. Когда она приехала, на Сэвил-Роу уже начались полномасштабные поиски. Слишком поздно, конечно, уже было поздно, но как мы могли знать это тогда? Я не имею в виду, что Наоми была мертва, что слишком поздно в этом смысле. Совсем наоборот. Боже милостивый, совсем наоборот.

Сверху доносится шум. Он слышен очень ясно. Знаю, что это не галлюцинация и то, что я слышу — реально. Эти звуки может слышать кто угодно.

Бам-бам-бам.

Знакомый и привычный звук. Резиновый мяч, бьющийся о стену.

Сегодня вечером этот мяч будет в коридоре. Небольшой, красный с белым и размером с грейпфрут. Такое случалось раньше. И если я его подберу, она будет смеяться. Или же гневно кричать.

Моя дочь непредсказуема.

Наш дом стоит на отшибе в конце улицы, в районе Ньютаун, в Кембридже. Между Ленсфилд-роуд и Бруклендс-авеню. Первоначально Ньютаун был общей землей, но в 1807 году ее разделили между несколькими владельцами, включая университет и Тринити-Холл.

Строительство началось примерно в 1819 году. Томас Масгрейв построил тринадцать маленьких домов и назвал их Даунинг Террас — в честь основания колледжа на севере. А вот более узкие улицы и кирпичные террасы были построены больницей Адденбрука и последующими землевладельцами в период с 1820 по 1835 годы.

С запада на юг землей владели богатые Пембертоны. Тогда здесь находилась открытая площадка с видом на Бруксайд. Для средних классов там медленно возводились большие дома. Одним из них и был наш дом.

Особняк построили в 1840 году для доктора и его семьи, человека по имени Лиддли, выпускника Даунинга. В свое время я расскажу о нем больше, как о докторе, так и о его семье.

Пока достаточно сказать, что дом принадлежал Лиддли до 1865, а потом перешел во владение одного профессора, Ле Стренжа, преподававшего амброзианский язык. Как я понял, большую часть современного сада заложили добрый профессор и его жена. Она умерла в раннем возрасте от туберкулеза, и вскоре профессор покинул их жилище, чтобы вернуться к холостяцкой жизни в Гай. Другие семьи, главным образом преподавательские, сохранили дом в нынешнем виде. В некотором смысле, он наш навеки.

В доме три этажа и мансарда. Конечно, изменения неизбежны, но костяк сохранился. На первом этаже находится просторная гостиная с видом на небольшой палисадник. Сад, с высокими деревьями и густым кустарником, роскошный настолько, что летом с улицы невозможно разглядеть нижние этажи. И дорожка, которая ведет прямо к высоким деревянным воротам. Именно на них и обозначен номер дома. Когда-то там имелась и фамилия, но она давно исчезла, а информацию я не обновлял.

В задней части первого этажа находится комната, которую я когда-то величественно называл библиотекой. Это всего лишь мой кабинет, хотя на стеллажах действительно стоят книги.

Я сижу за своим столом и смотрю из-за бархатных занавесок на задний двор — сад профессора Ле Стренджа. Сейчас смотреть практически не на что, но, когда мы купили дом, здесь было прекрасное место. Сад казался огромным, за ним ухаживали с заботой и вниманием. Одна часть его огорожена — там находились решетчатые опоры и вьющиеся растения. Широкая лужайка вела к маленькому пруду, заросшему ивами. У тропы исполинами высились деревья — Араукарии Чилийские. Но теперь путь зарос, а растения погибли, превратившись в жалкую тень былого. Если я закрою глаза, то смогу увидеть Наоми, играющую среди деревьев. Иногда закрывать глаза и не приходится.