Как он может звучать так чертовски сексуально, говоря такие грязные слова? При других обстоятельствах я бы сказала: «Фу, мерзость», но сейчас я даже не могу говорить. И мерзость это последнее чувство внутри меня.

Он воспринимает мое молчание как вызов. Или, может, как согласие, потому что его прикосновения становятся более исследовательскими, даже грубыми.

— Ты не вспомнишь ни о каком другом члене, когда я закончу с тобой.

Он отпускает меня, и прежде, чем я успеваю пропустить контакт, он стягивает футболку через голову, затем джинсы и трусы-боксеры.

Ни один скульптор не смог бы слепить такое совершенное тело, как у Дэниела. У него подтянутый живот, который сгибается при его движениях.

Модель насквозь.

Неудивительно, что скауты постоянно просили его мать подписать контракт с их агентствами.

Неудивительно, что девушки падали перед ним на колени без всяких усилий с его стороны.

Неудивительно, что я не могла от него отлипнуть.

Я бы хотела, чтобы это было только из-за его внешности греческого бога или очаровательных черт. Хотела бы я видеть только его внешность и решить, что это все, что мне нужно.

Лучше бы я не копалась в нем так глубоко, и не узнала ничего такого, о чем не должна была знать.

Но я узнала.

И теперь я слишком безнадежна. Слишком вовлечена.

Слишком... одержима.

Всем, что связано с ним — от трепета его ресниц до сгибания сухожилий на его мускулистых голенях. Всем.

Я бы хотела, чтобы он тоже увидел что-то во мне — хоть что-то.

Но если единственное, что он видит сейчас, это мое тело, то пусть будет так.

Однажды это будет больше.

... Так ведь?

Дэниел переворачивает меня на бок, а затем ложится напротив меня. Его член упирается мне в лицо, а его горячее дыхание в сантиметрах от моей киски.

— Это поза шестьдесят девять, Мисс Скромница. Я буду пожирать твою маленькую киску, пока не заставлю тебя кричать, а ты откроешь эти губки и будешь сосать мой член, как ты делаешь это с леденцами, когда никто не смотрит.

Мои глаза расширяются.

Как, черт возьми, он это видел, если я делаю это только втайне?

Я не успеваю подумать об этом, как он двигает своими бедра так, что его пенис оказывается у моих губ. Член, укоряю я себя. Это называется член, Николь.

Я медленно размыкаю губы, и он входит в меня на всю длину. Мой рот заполняется им, а я все еще не могу полностью все понять.

— Теперь соси и делай это хорошо.

Я слышу вызов в его голосе громко и четко, и поднимаюсь навстречу ему, как мотылек, который хорошо знает, что сгорит дотла.

Мой язык создает трение, и я вознаграждаюсь рычанием. Торопясь ускорится, я царапаю его зубами.

Звук, который вырывается из него, почти звериный.

— Не используй зубы, Николь. Расслабь челюсть и делай это быстро.

Его приказ похож на афродизиак. Мои движения становятся менее неловкими и более решительными, я сосу его со всей силой.

— Вот так, Персик. Хорошая девочка.

Я удивлена, что мое сердце не выплескивается на матрас прямо здесь и сейчас.

Черт.

Почему эти два жалких слова в сочетании с этим прозвищем вызвали ощущение, будто он впивается в мою сердцевину, а не в рот?

Я все еще размышляю над странным ощущением, которое вызвали его слова, когда он с открытым ртом целует мою киску.

Это так сильно и интенсивно, что я физически дергаюсь.

Но не отпускаю его. Мои губы все еще обхватывают его член, когда он покачивает бедрами, входя и выходя в размеренном ритме.

Его зубы проникают в мои намокшие складки, а затем он прикусывает их, заставляя меня задыхаться от его члена.

Боже...

Почему мои зубы не годятся для него, а его зубы заставляют меня чувствовать себя так, будто я вот-вот взорвусь на миллион кусочков?

Его горячие губы обхватывают ушибленную, чувствительную плоть, а затем он начинает сосать.

Лижет, дразнит, целует.

Цепочка событий повторяется снова. Боль, затем всепоглощающее удовольствие.

И как раз когда я начинаю привыкать к ритму, он проникает своим языком в меня.

Проникновение навязчивое, но в то же время интимное, эротичное и такое чертовски интенсивное, что я ощущаю, как меня подкатывает к краю чего-то. Чего именно, я не знаю.

Я уверена лишь в том, что это не просто оргазм. Это мать всех оргазмов.

Но я не позволяю себе поддаться этому, пока нет. Я не могу проиграть ему.

Поэтому, даже если мои бедра дрожат, а сердце вот-вот разорвется от напряжения, я продолжаю лизать и сосать.

В лучшем случае это грязно и неловко, но я не отстаю. Когда он крутит мой клитор между большим и указательным пальцами, я протягиваю руку, касаясь его яиц.

Чем сильнее он рычит на мою киску, тем сильнее я стону вокруг его члена.

Это игра.

Толчок и притяжение.

И мы оба играем не по правилам. На самом деле, в данный момент этого не существует. Никаких кодексов.

Никаких правил.

Никаких слов.

Только мы.

И я проигрываю, потому что его темп невозможно выдержать. Я падаю, разбиваюсь вдребезги о твердую землю.

Оргазм такой сильный и быстрый, что я даже не успеваю подумать о нем, как он впивается в мои кости и затягивает меня под себя.

Я кричу, и он выходит из моего рта.

— Ч-что? Нет...

Я не хочу проиграть.

— Я не могу больше ждать. Мне нужно трахнуть эту тугую киску, как я нуждаюсь в следующем вздохе.

Дэниел переворачивается и ложится напротив меня, пока его лицо не оказывается в нескольких сантиметрах от моего.

Яркость в его глазах не похожа на то, что я видела раньше. Как редкая падающая звезда, из тех, ради которых люди разбивают лагерь на свежем воздухе, чтобы увидеть вблизи и воочию.

Я предпочитаю думать, что это потому, что этот момент что-то значит для него так же, как и для меня, а не потому, что он просто одурманен.

Дэниел поднимает мою ногу, кладет ее на свое бедро и входит в меня.

У меня перехватывает дыхание, когда его огромный член врывается в меня. Буквально.

Фигурально.

Затем останавливается, встретив препятствие.

— Блядь..., — резко выдыхает он, его океанские глаза опускаются от вожделения и чего-то еще. — Расслабься, Персик. Если бы я не знал ничего лучше, я бы сказал, что ты девственница.

Я поворачиваю лицо в сторону, прикусывая нижнюю губу.

Он замирает, его член дергается внутри меня — возможно, как и я, нуждаясь в том, чтобы он двигался или что-то делал. Я чувствую напряжение в его бедре под ногой.

— Подожди... ты девственница, Николь?

Заткнись. Заткнись.

— Посмотри на меня.

Я медленно качаю головой. Не могу вынести жара его глаз. Не могу вынести, как он будет смотреть на меня.

Будет ли это жалость?

Насмешка?

Обычный садизм?

Хотя я притворяюсь, что могу справиться с этим в обычные дни, не думаю, что смогу сейчас.

Робкие, крепкие пальцы обхватывают мой подбородок и поворачивают меня так, чтобы я вновь оказалась лицом к лицу с ним. Итак, я в заложниках в этой тюрьме, похожей на звезду. Яркая изнутри, но темная вблизи.

— Ответь на вопрос. Ты девственница?

— Почему ты спрашиваешь?

— Скажи мне, Николь. Я первый, кому ты позволила увидеть тебя вот так? Первый член, которому ты позволяешь проникнуть в твою маленькую тугую киску?

— И что с того, что это так? Разве это проблема?

Странный блеск покрывает его лицо и укрывается в глазах. Это почти... как собственничество.

— Возможно.

— Что... что ты имеешь в виду?

— Ты слишком узкая, а мой член слишком огромный. — он входит еще на один сантиметр, будто доказывая свою точку зрения. — И если я буду твоим первым, я, вероятно, разорву твою девственную киску и заставлю тебя истекать кровью по члену, пока я буду трахать тебя сильно и глубоко.

— П-перестань так говорить...

— Я просто констатирую факты, чтобы ты знала, что тебя ждет. Будет больно.

— Думаешь, боль меня пугает?

Я испытывала боль годами и никогда не уклонялась от нее. Если уж на то пошло, я принимала ее, как наркоман с множеством зависимостей.

Безнадежных зависимостей.

До сих пор.

Его губы наклоняются, и меня благословляют его ямочки. В кои-то веки, они направлены исключительно на меня.

— Я не думал, что это так.

— Это так.

— Я трахну тебя сейчас, и не буду сдерживаться.

Первый толчок почти заставляет меня отказаться от своих слов. Боль пронзает меня, как лесной пожар, когда он входит до конца. Я чувствую его так глубоко внутри себя, что даже страшно, что он может добраться до такого тайного места, о существовании которого я даже не подозревала.

Второй толчок, однако, заставляет меня задыхаться с широко раскрытыми губами. Между нами, вспышка удовольствия, и она влажная, я не уверена, кровь это или возбуждение, но эффект один и тот же.

Ногти впиваются в его грудь, и я думаю, что у меня начинается гипервентиляция, потому что он берет меня за волосы и замедляет темп.

— Дыши, Персик. Не отключайся.

Я использую его глаза как якорь и сосредотачиваюсь на вдохе и выдохе.

— Вот так. — он входит глубоко и сильно. — Ммм. Хорошая девочка.

Я не знаю, то ли это то, как он прикасается ко мне, держит меня, трахает меня, то ли, то, как его глаза притягивают мои.

Но я кончаю. Сильно.

Так сильно, что за моими веками образуются белые точки, и все тело обхватывает его.

Дэниел продолжает входить в меня снова и снова. И он как будто продлевает мой оргазм.

Он выходит из меня, и я думаю, что он кончил, но он переворачивает меня на живот и хватает за бедра так, что моя попка оказывается в воздухе.

— Знаешь ли ты, что из этой позы у меня прекрасный вид на твою капающую киску? Ты такая мокрая, что пачкаешь матрас.

— Прекрати...

— Почему? Ты выглядишь самой красивой из всех, кого я видел, Персик.

Поза заставляет попу нагреваться, но я не успеваю это осознать, когда он шлепает меня по ней и снова входит.

О, Боже.

Это как на американских горках. И почему, черт возьми, меня так заводит, что меня шлепают по заднице?

Его темп становится более животным, словно он только готовил меня. Его толчки становятся глубже, жестче и выходят из-под контроля.

Мое тело содрогается на матрасе, голова кружится, когда стоны прерываются его сумасшедшим ритмом.