ГЛАВА 29

Кэл

КАК бы мне ни хотелось широко разложить Елену на заднем сиденье этого арендованного внедорожника, я думаю, что, возможно, это не лучшая идея так близко к тому, чтобы увидеть ее родителей.

Кажется, она немного успокоилась, как только мы пережили толпу папарацци и новостных репортеров, каждый из которых стремился первым рассказать о ее возвращении. Они осмеивают и окликают ее, очевидно, не подозревая, что рядом с ней я, тот сумасшедший похититель, скрытый под толстым шарфом, вязаной шапочкой и Рэй-Банами.

Несмотря на то, что в самолете мы коротко поговорили о том, что сказать, если она случайно отреагирует на какой-либо из вопросов прессы, брошенных ей, — предпочтительно, ничего, и «без комментариев», если ей абсолютно необходимо ответить, — я обнаружил, что меня переполняет чрезмерное беспокойство, когда мы вышли из машины, ожидая, что она сорвется.

Что она повернется к операторам и включится в сюжет, сказав им, что я не только похитил ее, но заставил выйти за меня замуж и убил ее бывшего жениха.

Все это правда, технически, но все же. По какой-то причине она единственная, кто ничего из этого не использует против меня.

И для внешнего мира не имело бы значения, что я убил жестокого придурка, который, вероятно, попытался бы убить ее, как только их брак стал законным, особенно после того, как он узнал бы, что она не была девственницей. И не имело бы значения, что я пытался защитить ее и вырваться из этого мира, когда я делал то, что сделал.

Когда показывают кости монстра, широкая публика поверит в рассказанную им историю, не копая дальше.

Их кормят ложью с ложечки, и поскольку они, как правило, слишком глупы, чтобы думать самостоятельно, никто никогда не задается вопросом, почему их суп на вкус как яд.

— Ариана говорит, что мама все еще одержима желанием, чтобы я вернулась домой, — говорит Елена после долгого молчания, ерзая на своем месте.

Я бросаю взгляд на лифчик — розовый, в тон тем каблукам, которые я бы убил, чтобы обернуть вокруг талии прямо сейчас, — видимый сквозь кружевной верх ее платья, и издаю неразборчивый звук губами, пытаясь преуменьшить, насколько сильно я презираю ее мать.

На данный момент между нами произошло слишком много всего, чтобы я когда-либо смог рассказать ей об этой части моего прошлого. Моя история с Кармен Риччи навсегда останется в могиле, в которую она ее бросила, и я буду жить, сожалея о том, что это вообще произошло.

Но, как и все смерти, смерть отношений является постоянной. Конец всех концовок. Окончательность в чистом виде.

Я могу только надеяться, что она позволит этому остаться таковым.

— Ты никогда не рассматривал… переезд в Бостон?

Мои глаза находят глаза Елены, широко раскрытые и любопытные, когда она смотрит на меня. Потирая большим пальцем колено, я наклоняю голову, притворяясь, что обдумываю.

— На совсем?

— Да, знаешь. Стань бостонцем. (п.п.: далее Елена говорит фразу «Park your car in Harvard Yard», которая с бостонским акцентом звучит как «Pak ya ca in Havid Yad/Пак я ка ин Хэвид Яд». Используется исключительно для иллюстрации акцента и не несёт повествования), и все эти забавные вещи. — Она улыбается, хихикая над преувеличением своего бостонского акцента, проблеск чего-то, что ужасно похожего на надежду, сияет в ее взгляде.

— У тебя проблемы с Апланой?

Ее лицо вытягивается, улыбка застывает на месте.

— Не проблема, но….

— Тогда я не хочу слышать о том, как сильно ты хотела бы сбежать оттуда, — огрызаюсь я, не обдумывая слова до того, как они слетают с моих губ, приземляясь на сиденье между нами с глухим стуком.

Резко наклонив голову вперед, я зажимаю переносицу, выдыхая воздух. Моя другая рука скользит по коже к ее руке, но она отстраняется, складывая их на коленях.

— Господи, я знал, что возвращаться было плохой идеей. Слушай, я не…

— Нет, нет. Услышала тебя, громко и четко. Я больше не буду упоминать о переезде.

Когда оглядываюсь на нее, вижу, как она задирает нос повыше и демонстративно отводит взгляд.

— Елена, — говорю я, мое терпение на исходе. Внедорожник подкатывает к конечной остановке, паркуясь на улице перед домом Риччи, из красного кирпича, которого потускнел от многолетнего воздействия солнечного света. — Я не это имелв виду.

— Правда? Великий Кэллум… кто-то Андерсон, говорит не подумав? Врятли, ты не подумал.

Я прищуриваюсь, подавляя смех, когда она выходит из себя, желая, чтобы это не заставляло меня хотеть трахнуть ее еще больше.

— Кто-то?

Ее глаза сужаются в щелочки.

— Я не знаю твоего второго имени. Потому что, на самом деле, мне все еще кажется, что я ничего о тебе не знаю. И все же ты хочешь, чтобы я осталась с тобой на твоем крошечном островке и никогда не задавала вопросов, как какой-нибудь раб.

Ты единственная, кто что-то знает обо мне.

— Ашер, — быстро говорю я, сжимая и разжимая челюсти. Расстегнув ремень безопасности, я пододвигаюсь к ней и хватаю ее за пряжку, прежде чем у нее появляется шанс расстегнуть ее. Удерживая ее между собой и дверью, наклоняюсь, провожу рукой по ее бедру, восхищаясь гладким ощущением ее незапятнанной кожи под моими мозолями. — Мое второе имя Ашер.

— Кэллум Ашер Андерсон, — выдыхает она, грудь быстро поднимается и опускается, как будто она не в состоянии потреблять столько кислорода, сколько вдыхает. Она опускает взгляд на мой рот, заставляя мой член немного удлиниться.

— Мое имя звучит как молитва, исходящая из этих милых розовых губ, — бормочу я, проводя рукой по ее боку, поднимая большой палец и просовывая его ей в рот. — На которую я, конечно, был бы не прочь ответить.

Кончик ее языка кружит по подушечке моего большого пальца, глаза пылают жидким огнем. Возбуждение поднимается в моей груди, распространяясь, как плющ, наружу, и я бессилен против тихого стона, который вырывается из меня.

— Я не могу злиться на тебя, когда ты так на меня смотришь, — говорит она, обводя мой большой палец, и яростный румянец ползет вверх по ее шее. — Это несправедливо.

— Когда я так смотрю на тебя? — Я размышляю, рука на ее бедре путешествует, пока не достигает мягкого шелковистого тепла, мои костяшки пальцев скользят по ее клитору. Без трусиков, даже в гребаном Бостоне.

Дрожащий вздох вырывается у нее, заставляя ее ресницы затрепетать, когда я погружаю один палец во влагу, собирающуюся на ее плоти, поднимая его, чтобы нарисовать круги на пучке нервов. Она сжимает мой бицепс, царапая меня до боли, и громко сглатывает.

— Как будто ты извиняешься.

Предложение звучит как обвинение, нечто такое, что бросают другому во время жаркого спора в качестве доказательства проступков. Но это похоже на что-то худшее.

Что-то, о чем она знает, а я нет.

В следующую секунду наш водитель рывком открывает заднюю дверь с моей стороны автомобиля, и я бросаюсь вперед, убеждаясь, что она полностью закрыта, ругаясь себе под нос, когда слышу потрясенный вздох толпы.

Моя голова начинает пульсировать еще до того, как я слышу ее голос, яростный гнев так резко разливается по моим венам, что я отрываюсь от Елены, боясь, что это может отразиться на ней.

— Dio mio! (п.п.: восклицание от итал «Боже!») Вернулся меньше чем на несколько часов, а уже публично развращаешь ее. Отличный способ доказать свою невиновность, Кэллум.

Елена напрягается, услышав, как ее мать называет меня полным именем, одергивает подол платья и распахивает дверь. Отстегнувшись от сиденья, она вылезает из машины, огибает заднюю часть, и ее встречают радостные возгласы, крики и вопли, доносящиеся, кажется, со всей Луисбург-сквер.

Воспользуясь моментом, чтобы собраться с мыслями, я вытираю руками лицо, пытаясь выровнять свое дыхание. Когда поворачиваю голову, Елена поглощена толпой, исчезающей из моего поля зрения в течение нескольких секунд.

Но Кармен стоит в дверях, наблюдая за мной.