О, Боже. Это так интимно. Я не должна делать это с Ашером.
Я тянусь за ложкой, но он держит ее вне досягаемости и заставляет меня есть с его рук.
Что-то изменилось в выражении его лица, что-то любопытное и новое.
Или, может, мой мозг интерпретирует это таким образом после всего, что я узнала о прошлом и своей личности.
Глаза Ашера темнеют каждый раз, когда я обхватываю губами ложку, чтобы проглотить пасту. Его челюсть дергается, и он кормит меня медленнее, будто наслаждается моментом.
Воздух сгущается от напряжения, сцена принимает совершенно другое направление. Словно он трахает мой рот вместо того, чтобы кормить меня. Сначала это будет с его большим пальцем, а потом с его членом.
Мои щеки пылают при этой мысли. Это неправильно представлять — все это.
И все же мои бедра сжимаются. Кожа юбки становится слишком жесткой против моей разгоряченной кожи, а топ туго натягивается на мои твердеющие соски.
Нет.
Мне нужно вывести себя из этого транса.
— Ты собираешься сказать мне, почему мы здесь? — спрашиваю я, проглотив еще одну ложку еды.
— Макароны с сыром были твоим любимым блюдом, когда ты была моложе, — говорит он, как будто это идеальный ответ на мой вопрос.
— Разве не многим детям нравятся макароны?
— Не тебе. — он поднимает бровь. — Раньше ты чувствовала себя раздраженной из-за этого, пока я однажды не осмелился тебя покормить, а потом ты тайно влюбилась.
На секунду мне кажется, что мое сердце покинет меня и перестанет биться. Он говорит о Рейне против меня?
— Когда это было? Сколько мне было лет?
— Прямо перед твоим тринадцатым днем рождения. — ложка звякает о тарелку, когда он наполняет ее. — Почему ты спрашиваешь?
— Ничего.
Так что это была я, а не Рейна. Странное чувство облегчения переполняет меня. Это так внезапно и сильно, что я ненадолго закрываю глаза, пока это не проходит.
Мое незнание макарон с сыром имеет смысл. Мама была Русской и никогда не готовила это блюдо. Я не была знакома с типичной американской жизнью, пока не стала жить с папой.
— Что ты делала в том коттедже, Рейна?
Его тон становится жестким, как в тот раз в больнице, когда он спросил меня, не убегаю ли я от него.
— Искала истину, — говорю я, опустив глаза.
Я не могу смотреть на него, не тогда, когда он думает, что я Рейна.
Ты самозванка.
Ты должна умереть.
Мрачное облако бродит вокруг моей головы, как нимб, пытаясь проглотить меня изнутри и высосать мою душу.
— Какую истину? — он запихивает мне в рот еще одну ложку. — И когда я говорю с тобой, смотри на меня.
Я качаю головой, желудок сжимается, когда я сглатываю.
— Я наелась. Могу я теперь вернуться?
— Ответь на вопрос и посмотри на меня, — невозмутимо произносит он.
Я остаюсь прикованном к месту, ничего не говоря.
— Не испытывай меня, блядь, или клянусь...
— Или что? — я вскидываю голову, полностью встречаясь с этим лесным взглядом, в котором больше глубины, чем должно быть позволено любому человеку. — Попытаешься убить меня, например, на крыше, в классе или в раздевалке? Я знаю, что это был ты. Я слышала, что ты сказал Арианне в годовщину ее смерти. Знаю, ты заставишь меня заплатить за то, что я, черт возьми, сделала. Так что перестань притворяться, что я тебе небезразлична, буду ли я есть или умру с голоду, запрусь ли я в своей комнате и умру, или исчезну в лесу и никогда не вернусь. Просто перестань, блядь, притворяться!
Потому что это морочит мне голову больше, чем все остальное, что он сделал, и я не в том положении, чтобы мне морочили голову.
Я ожидала, что Ашер удивится после моей внезапной вспышки гнева, но он ничего не показывает. Выражение его лица остается совершенно пустым, когда он опускает ложку в тарелку на подносе, между нами.
Потом он смеется. Смех длинный и без чувства юмора, и у меня по спине пробегает что-то похожее на необузданный страх.
Это Ашер без купюр.
Это Ашер, ни капли не сдерживающийся.
— Притворяюсь. — его смех наконец стихает, сменяясь замкнутым выражением лица. — Чертово притворство.
— Ну, разве нет? — я складываю руки на груди, мои ногти впиваются в кожу. — Ты только притворялся, чтобы приблизиться ко мне и облапошить. Заставил меня поверить, что ты мой спаситель, когда все это время был злодеем.
— Опусти руки, — рычит он.
— Что?
— Не изображай из себя высокомерную и могущественную Королеву. Я не такой, как все, так что не смей возводить со мной свои стены и опускать свои чертовы руки, когда разговариваешь со мной.
— Нет. — я выпячиваю подбородок.
Мне нужны мои руки на груди. Мне нужна защита и стены. Мне нужно все, что я могу получить, когда имею дело с Ашером.
— Нет? — повторяет он.
— Нет.
Он отодвигает поднос в сторону и хватает меня за предплечье, толкая. Его нос почти касается моего, когда он говорит, его тон низкий и угрожающий.
— Ты можешь сделать это легким или трудным, мой ужасный монстр.
— Какое это имеет значение, когда ты собираешься убить меня?
Хотела бы я, чтобы мой голос был полон презрения и гнева или колющего предательства. Вместо этого это почти похоже на покорность жестокой судьбе.
Это карма кусает меня за задницу за то, что я украла жизнь Рейны и бросила ее под автобус.
Я должна была влюбиться в ее сумасшедшего жениха только для того, чтобы он планировал убить меня.
Подождите...нет . Я не влюбилась в Ашера. Я могу полностью забыть его.
Верно?
— С каких это пор ты стала такой трусихой?
Он все еще смотрит мне в лицо, поэтому, когда он говорит, я чувствую запах сандалового дерева и цитрусовых и чувствую, как его пульс вот-вот присоединится к моему неровному.
Его слова задели меня сильнее, чем следовало бы. Мои уши горят, и все во мне восстает против этого.
Я не трусиха, я боец.
Я боролась все это время, не так ли? С мамой и с Рейной, а потом с папой и без него. Я все еще борюсь. Я все еще пытаюсь прогнать мрачное облако прочь.
Трусы так не поступают.
Никогда.
— Пошел ты.
Я отталкиваю его и спрыгиваю с кровати, а затем бросаюсь к балконной двери.
В тот момент, когда я открываю ее, порыв сильного ветра бьет меня по лицу. Ветер хороший. Ветер так же зол, как и я, и так же растерян, никогда не зная, где остановиться и как это сделать.
В дальнем конце балкона есть два стула и стол. Я запрыгиваю на стул, а затем на стол у края как раз в тот момент, когда Ашер выходит вслед за мной.
Я стою лицом к нему, одна нога поставлена на край перил, а другая на стол. У нас по меньшей мере тридцать этажей в высоту. Если я упаду, я умру.
Все, блядь, закончится.
Я отгоняю мрачные мысли и смотрю Ашеру в лицо.
Он замирает в дверях, засовывая обе руки в карманы, и я почти могу поклясться, что он сжимает их в кулаки.
— Какого черта ты делаешь, Рейна?
— В том-то и дело, Эш. Я никогда не была Рейной.
— Что?
— Меня зовут Рай Соколова, и я сестра-близнец Рейны. Я поменялась с ней местами, когда нам было по двенадцать. После того, как мама похитила ее, мы присвоили личность друг друга. Она ушла с Русской мафией, которая преследовала меня, а я переехала жить к папе.
Не знаю, почему я рассказываю ему все это, но теперь, когда я начала, я не могу остановиться.
— Я не из твоего мира. Я просто беглянка, ничтожество, которая не смогла спасти собственную сестру. Так что, если ты хочешь убить меня за то, что, черт возьми, я тебе сделала, перестань играть в игры и сделай это уже. Или позволь мне сделать это за тебя — мне все равно.
Все время, пока я говорила, Ашер медленно приближался ко мне, постепенно вынимая обе руки из карманов.
Мне следовало сосредоточиться на этом и на том факте, что он, вероятно, придет, чтобы воплотить то, о чем я просила, в реальность.
Мои конечности дрожат, и моя нога продолжает приближаться к краю. Сильный ветер пробирает меня до костей, зубы стучат, и меня охватывает дрожь во всем теле.
— Спускайся оттуда, Рейна. — приказ Ашера медленный, но достаточно твердый, чтобы заставить мое сердце подпрыгнуть.
— Ты что, не слышал ни слова из того, что я сказала? Я сказала тебе, что я не Рейна. Я самозванка.
— Мне плевать на твое имя. Ты единственная Рейна, которую я знаю. — он протягивает руку. — Спускайся, блядь, вниз.
Я подозрительно смотрю на него.
— Разве ты не хочешь моей смерти?
— Спускайся. Сейчас.
Его лицо становится замкнутым, будто он совершенно другой человек, будто он что-то скрывает.
Затем я узнаю этот мрачный взгляд в его глазах.
Страх.
Чистый, необузданный страх.
Он не хочет, чтобы я прыгала.
Почему, черт возьми, мое сердце колотится при этом?
Прекрати это. Не празднуй. Не смей праздновать.
— Если... — я прочищаю горло. — Если ты пока не хочешь моей смерти, не мог бы ты позволить мне сначала найти мою сестру? Я сделаю все, что ты захочешь, как только найду ее.
Он ничего не говорит.
— Пожалуйста... — я смягчаю свой голос.
Он хватает меня за запястье и тянет вниз так сильно, что я вскрикиваю, думая, что свалюсь с края.
Вместо этого я приземляюсь посреди сильных рук. Стальные конечности прижимают меня к его груди, его объятия почти душат и все же они такие... теплые.
Ашер теплый, когда он этого хочет. Просто он редко позволяет этой части просвечивать насквозь.
Моя щека прижимается к мышцам его груди, и я вдыхаю его, сандаловое дерево и цитрусовые, тепло и безопасность.
Потребность заплакать возникает у меня из ниоткуда.
Но почему?
Почему, Ашер, просто почему?
Он кладет обе руки мне на щеки и отрывает меня от своего тепла, держа на расстоянии вытянутой руки.
— Не смей, блядь, делать это снова, поняла?
Мои губы дрожат, но я ничего не говорю.
— Что произошло с тем, что ты сказала? Частью о том, что я не заслуживаю, чтобы ты жертвовала собой ради меня или кого-то еще? — он сильно трясет меня, будто засовывает эти слова внутрь меня. — Прекрати это к чертям.
Потребность снова броситься в его объятия становится непреодолимой, как реальное присутствие с мыслями и чувствами, но так как я не могу этого сделать, я сосредотачиваюсь на своей другой цели.