"Черт! Черт! — Антоньо налево и направо хлестал шпагой, срезая ни в чем неповинные узорчатые листы папоротников. — Больше не могу. Бегом, ползком, вплавь, но… домой!"

Он, не разбирая дороги, миновал густую поросль бамбука, что находилась к югу от города, и оказался на поляне с хмельным запахом соцветий невысокой травы. Ноги подкосились, и он рухнул в траву. Место гнева и безрассудности заняла глубокая апатия. Несколько минут назад он, спокойно миновав пост у главных ворот и оставаясь никем незамеченным, дал волю кипевшему в нем возмущению. И вот сейчас, когда беспомощность съела его безрассудство и отрыгнула равнодушием, он понял, что устал. Устал от всего: от раны, от треклятой руки, ломавшейся, как старая повозка, от крови, от чувства, которое смеялось над ним, обзывая «слабаком». Устал от жизни…

Антоньо с надеждой посмотрел в густую чащу, безумно надеясь, что оттуда выйдет лев и загрызет его. А он даже не будет сопротивляться. Шпага полетела в сторону. Но из леса никто не выходил. Напротив, откуда-то сзади он услышал приятный женский голос, спросивший по-испански:

— Твоя?

И вслед за этим — холодное прикосновение стали на шее.

Командору не давали покоя ни утром, ни вечером. Ни свет ни заря приперся один, а только он собрался растянуться в гамаке, чтобы мирно отойти ко сну, — пожалуйста, пропал, видите ли, Антоньо Руис! А кто он такой, этот Руис, чтобы из-за него болела голова? Сопливая размазня — вот он кто такой. Дон Иларио так и сказал Кортесу, поднявшему тревогу.

— Ваш друг смалодушничал и пустился в бега. От самого себя пустился. Но ничего, скоро он остынет, подумает в тиши какой-нибудь банановой рощи, одумается. А я поговорю с ним особо.

— Нужно организовать поиски, — заикнулся было Кортес.

— Чего?! И вы туда же? Вы тоже пришли чего-то требовать от меня?

— Но сеньор Иларио…

— Вы со своим Руисом вот где у меня сидите! — командор стукнул себя по печени. — Словно вас подослали ко мне, будь вы трижды растерзаны хищниками! Я и пальцем не пошевелю ни для вас, ни для этого сумасброда. Вы — другое дело, ищите хоть всю ночь, но завтра, завтра к утру принимайтесь за свою работу. Кстати… Они что-нибудь наковыряли там?

Кортес виновато развел руками.

— Об этом просто смешно говорить, дон Иларио. Работа тяжелая, а дети дохлые как мухи. Двое едва не загнулись в шахте.

— Ага! А вы их кормили?

Кортес молчал.

— Я спрашиваю: вы их кормили?

— Они не хотят есть.

— Это они вам сказали?

— Они все время молчат. Но если бы даже и разговаривали, я бы все равно ничего не понял.

Командор изобразил на лице восторг.

— Отлично! Браво, Кортес! Я вам аплодирую! Но завтра, — он насупил брови, — перед тем как вести их на прииск, дайте им попастись… в той же банановой роще, где, наверное, сейчас сидит ваш друг. Ежели, конечно, он не слопал с горя все бананы. А если серьезно, то вначале приведите их ко дворцу, я лично хочу удостовериться в основании беспокойства вашего приятеля.

"Действительно, сумасброд, — со злостью думал Кортес. — Но ничего, все равно завтра объявишься".

— Так твоя или нет?

Ответа пришлось ждать долго. Наверное, минут пять. За это время обладательница приятного голоса несколько раз обошла вокруг Антоньо, разглядывая его, а тот крутил головой, стараясь не упустить из виду её. Но не потому, что она угрожала его жизни — шпагу она сразу же отвела от его шеи, а потому, что не мог оторвать взгляда. Эпитеты красивая, прекрасная к этой девушке не совсем подходили. Она была в глазах Антоньо… дикой. Дикой, как эта природа вокруг нее. Природа гармонировала с ней во всем: чуть раскосые глаза не были идеалом, но в них было что-то от дикой серны; непонятного цвета волосы с рыжеватым отливом походили на гриву дикого мустанга; в мягкой поступи сквозила грация дикой кошки. От неё разило легкостью, свободой, необузданностью… и азартом. Особенно, когда она говорила.

"Бог мой! — лепетал Антоньо, — у меня слуховые галлюцинации". В том, что девушка — не видение, он понял чуть раньше. Несомненно было и то, что она — одна из жриц, которых де Аран ищет у водопада. "Но помилуйте…"

— Ты что — говоришь по-испански? — задал он весьма глупый вопрос.

— Нет, я хожу по-испански. По-французски бегаю, думаю по-английски, а вот разговариваю по-американски.

Руис почувствовал яд в последних словах жрицы, хотя не понял о чем идет речь.

— Так это твоя шпага?

— Моя.

— А чего тогда швыряешься оружием? Лично нас за это наказывают. Я вот однажды оставила в столовой штурмовую винтовку — знаешь, сколько шуму было! Чуть из «Нью-Эй» не поперли. А уж папаша мой был рад! Только зря радовался, из-за него и оставили. На, держи, — она бросила к его ногам шпагу.

— Спасибо, — простонал Антоньо, трогая голову.

Рядом неожиданно возникла ещё одна жрица.

"Как из-под земли, ей-богу", — подумал он.

— Take him? — сказала она, обращаясь к подруге.

— А чего его брать — сам пойдет. Тебя как зовут?

— Антоньо.

— Пойдем, Тони, ждут нас.

— Кто?

— Нуэстра Сеньора.[34]

Глава V

Наверное, Дороти и Лори сделали правильно, что не стали завязывать глаза Антоньо Руису, ведя его к месту своего базирования. Он не видел абсолютно ничего, равно как ничего не понимал. Его необычное состояние отражалось в глупой улыбке, которая на благородном лице выглядела нелепым мазком сумасшедшего художника. Такой же ненормальный, наверное, самовольно влез чинить его мозги и что-то там напутал, не туда загнул, не то привинтил. Похоже, что и жрицы подверглись вмешательству полоумного мастерового или недоучки-черта, который последнее время что-то частенько заставлял поминать себя. "Как, черт возьми, они могут разговаривать по-испански?.."

После десятиминутного перехода по густым зарослям жрицы вышли на небольшую поляну. Антоньо, раздвигая колючие ветки кустарника, шагнул следом.

Под ногами журчал быстрый прохладный ручеек. Он, словно спасаясь от погони, норовил быстрее пересечь открытую местность и прятался на противоположной стороне в толстых корнях деревьев. Над ним кружили огромные стрекозы, а ещё выше них шло беспрестанное движение гигантских бабочек. Их было так много, что Антоньо почувствовал на лице освежающие потоки воздуха от сотен бархатистых крыльев. Середину поляны заняли несколько секвой; обвитые плющом и лианами, они являли собой подобие некоего жилища. Подтверждением тому служило овальное пространство в сплошной стене зелени, которое явно служило входом хозяевам.

Девушек было около десяти. Они расположились возле шатра — вольные как ветер, своим присутствием оправдывая сказочность этого дивного места. Антоньо, перешагнув через ручей, оказался в неведомой стране, населенной до боли знакомыми грезами пылкой юности; сколько раз он предоставлял возможность своим задумчивым глазам, ещё смотревшим из детства, видеть подобную картину; сколько раз он протягивал руки к ослепительно красивой охотнице, приручившей дикого зверя, заставившей его служить себе.

Девушек было много, и все они были похожи, но он сразу узнал ту, что грезилась ему лунными весенними ночами, вышибая первые слезы незнакомого, но манящего чувства, в сладкой истоме порой доводящего до отчаяния. Да, это была несомненно она — полулежащая на зеленом ковре дочь природы; и все отдавали ей дань: птицы пели песни, бабочки живым опахалом перебирали длинные волнистые волосы, хищный зверь охранял её покой, покорно устроившись у её ног.

Сердце Антоньо замерло, когда она повернула голову в его сторону. Сейчас он увидит глаза, которые постоянно ускользали в его видениях, поймает жест нежной руки, царственно приглашающий приблизиться. Вот они два бездонных коричневых омута, манящие к себе, приказывающие броситься в их томные глубины и не возвращаться никогда, найдя в них покой, блаженство и счастье, отдав за это сердце и душу. Какой усладой для него было окунуться в эти желанные воды! Но он едва достиг поверхности.