Это один из способов выразить это.

— Моей сестре. Она та, кто сказал мне побрить лицо и отрезать мои волосы, поэтому я жую ее задницу.

— Кип... — она выглядит такой полной сожаления. И грустной.

И я никак не могу понять, почему это произошло.

Впереди на стульях, выстроившихся вдоль сцены, сидят профессора и заведующие кафедрами. Техник подключается и стучит по микрофону, проверяя его на звук. Постукивает раз, другой, и эхо наполняет похожую на пещеру комнату.

— Похоже, они готовы приступить. Мы можем поговорить об этом позже.

Я смотрю вперед, представляя ей свой профиль.

Мой точеный, безупречный профиль и жестко сжатые челюсти.

Тот самый, на который она, по-видимому, не может смотреть без всякой опаски.

Хохма, верно? Такая хреновина.

— Хорошо, — слышу я ее бормотание, и вижу, как беспокойно ерзает рукой по кремовой льняной скатерти. Мы закончили с ужином, обычной университетской кухней, той, что по дешёвке кормят студентов: куриная грудка, картофельное пюре, дерьмовая подливка и овощная смесь. Брауни на десерт, все это не стоит того, что она заплатила за билеты.

Но…

Какого хрена?

Черт возьми, я злюсь.

Моя нога продолжает подпрыгивать под столом, и если Тэдди чувствует исходящую от нее вибрацию, она ничего не говорит. Я одариваю ее фальшивой улыбкой, когда она оглядывается, держа в руке блокнот с краткой речью, которую приготовила.

Прошло еще десять минут, прежде чем они назвали ее имя; шесть студентов прошли перед ней, каждый из них получает награду, стипендию или почет от университета.

Затем…

— Теодора Грейс Джонсон, получающая стипендию имени Уильяма Ричардса.

Публика вежливо аплодирует, когда Тэдди встает. Немного поколебавшись, она наклонилась и нежно целует меня в щеку. Место покалывает даже после того, как она идет к сцене, и я касаюсь его указательным пальцем — оно липкое от ее блеска для губ, и когда опускаю руку и смотрю на свою ладонь, я вижу светло-розовое пятно.

Ладно, хорошо.

Может быть, позже я не буду так сильно злиться.

Я с этим справлюсь.

Тэдди пожимает руку какому-то декану, улыбаясь, на самом деле сияя, прежде чем взять микрофон и поблагодарить толпу.

— Благодарю вас, доктор Лэнгфорд. — Она прочищает горло. — И спасибо трастовому комитету Уильяма Ричардса за то, что он выбрал меня в качестве получателя в этом году. — Она снова откашливается и нервно хихикает. — Хм... мне всегда было нелегко. Моя мать воспитывала меня одна, и я много времени проводила в одиночестве, пока она работала. Этот грант будет иметь огромное значение для меня в этом году, и он позволит мне делать то, что я люблю: узнавать и помогать развивать города, в которых мы живем. — Она поднимает глаза от своих записей. — Я также хочу сказать... Я благодарна за моих новых друзей.

Я выпрямляюсь в своем кресле. Она имеет в виду меня, верно? Я один из ее новых друзей, хотя и люблю раздеваться с ней. Так ведь?

— И еще, Кип, спасибо тебе за... все.

Подождите. Что?

И это все?

И это конец ее речи? Спасибо тебе за все? Должен ли знать, за что именно?

Спасибо за оргазм. Спасибо, что сосешь мои сиськи. Спасибо, что присматриваешь за мной на вечеринках?

Это ведь не было прощальной благодарностью, не так ли? Черт, а что, если это так? Это действительно звучало довольно зловеще. Или, может быть, я слишком много задумываюсь об этом.

Мои глаза не отрываются от нее, пока она плетется обратно к столу, улыбаясь и здороваясь с людьми по пути, и я встаю, чтобы отодвинуть ее стул, прежде чем она снова сядет.

Тэдди смотрит на сцену, подставляя мне затылок, и мне ничего так не хочется, как наклониться и поцеловать ее гладкое бледное плечо.

Мы выслушиваем еще десять речей, которые, к несчастью, занимают больше часа, и пуговица на моей рубашке кричит, чтобы ее расстегнули.

Проводим еще несколько минут в машине на обратном пути к ее квартире. Тишина почти оглушительная, нелепая и настолько неуместная, что я не могу остановить горький смех, поднимающийся из моей груди.

— И что тут смешного? — спрашивает Тэдди, покровительственно сжимая в пальцах подписанный грант-чек.

— Ничего. Это просто чертовски глупо, вот и все. — Я паркую машину на стоянке и поворачиваюсь к ней лицом, положив руку на руль. — Почему ты так себя ведешь? Я же ничего плохого не сделал.

— Наверное, я не знаю. Я знаю, что веду себя странно, ясно?

— Вообще-то, это не нормально, Тэдди.

Она испортила мне прекрасный вечер, которого я ждал всю неделю.

— Сегодня утром все было великолепно, а теперь ты полностью изменил свою жизнь. — Она пришла на мою игру, посидела с Рене, Мирандой и подружкой другого товарища по команде, болела за меня все это время и потом подлатала меня.

Мы пообедали перед тем, как я высадил ее у дома, а потом я пошел подстричься и побрился.

— Это было до того, как я узнала, как ты выглядишь. — Ее тихий голос доносится из темных глубин моего внедорожника.

— Прости, что? Это звучит как оскорбление. И с каких это пор парню плохо быть привлекательным?

— Это не так. Дело не в твоем лице.

Так сразу и не скажешь.

— Тогда в чем же дело?

— Честно говоря, понятия не имею.

— Ладно, и что теперь? Что нам делать? Я могу отрастить бороду обратно, Тэдди, я могу отрастить ее снова, начиная с завтрашнего дня.

— Но я уже знаю, как ты выглядишь.

— Господи, Тэдди, ну почему ты придаешь этому такое большое значение? — Я не могу удержаться, чтобы мой голос не повысился.

— Я не знаю Кип! — Ее тоже поднимается. — Я… не знаю. Честно говоря, мне нравилось, как ты выглядел раньше.

— Честно говоря, Тэдди, мне очень нравилось, что ты не судила меня раньше.

— Ой.

— Да, правда причиняет боль, не так ли?

Я сожалею о своих словах, как только их произношу, потому что они звучат резко, грубо и горько, и я смягчаю свой тон.

— Пойдем со мной домой. Пожалуйста. Это единственный способ, которым мы сможем преодолеть это.

Позволь мне изменить твое мнение.

Каждый нерв в моем теле кричит, что она собирается сказать «нет». Она отвергнет эту идею, выскочит из моей машины, и я никогда больше ее не увижу.

— Да. Хорошо, ты прав.

Я выдыхаю с облегчением, а затем вцепляюсь в руль обеими руками.

— Тогда ладно. Отлично.

Я так чертовски рад этому.

Включив задний ход, я везу нас обратно тем же путем, каким мы ехали ранее. Мимо административных зданий. Мимо студенческого союза и библиотеки. Подальше от кампуса, на три мили от города.

Только когда мы сидим, скрестив ноги, на полу гостиной, Тэдди снова заговаривает.

— Я думаю... я так плохо отреагировала, потому что... различия между нами внезапно стали такими явными. Ты с важным видом подошел ко мне, такой статный и красивый, а я стояла там, в чужом платье и чужих туфлях. Я одалживаю машину — у меня ничего нет.

— Для меня это не имеет значения, — я говорю это очень убедительно. — И я не расхаживаю с важным видом.

Она смеется и протягивает ко мне ногу. Я беру ее ногу на колени и начинаю массировать ее красивую лодыжку, пока она говорит.

— Но для меня это имеет значение: то, как мы выросли, и те дороги, по которым мы идем, понимаешь? Это стало так ясно мне после того, как я поняла, что это был ты.

— Я ничего не могу поделать с тем, что мои родители богаты, Тэдди. Ты не можешь использовать это против меня — люди делали это всю мою жизнь. От этого очень тяжело убежать. Вот почему я перевелся сюда.

— Я все понимаю. Меня тоже судят за то, что я бедная, и я ненавижу это. Я не говорю, что это ужасно — быть мной, но моя мать работает в баре и не очень презентабельном баре. Несколько раз мы жили над ним, и там было шумно и дымно, и я никогда больше не хочу так жить. Вот почему я сейчас надрываюсь как проклятая.

— Я не думаю, что мы говорим об этом, но... я, вероятно, буду работать на своего отца, когда закончу школу. Это будет проблемой?

— Это не мое решение, почему ты спрашиваешь меня об этом?

— Ну, потому что ты моя девушка?

— Я?

Как она могла этого не понимать?

— Да. И ты, вероятно, не сможешь избавиться от меня.

— О. — Она довольная прикусывает нижнюю губу. — Ну, в таком случае тебе, наверное, следует отвести меня наверх.

Ей не нужно повторять мне дважды.

Я встаю, сгибаюсь в поясе, подхватываю Тэдди на руки, как будто она ничего не весит, и несу вверх по лестнице. Я переступаю порог своей спальни и усаживаю ее на край кровати.

— Я не думаю, что у меня была возможность сказать тебе, как ты прекрасно выглядишь сегодня.

Синий цвет очень ей идет; платье строгое, но сексуальное, одновременно обнимает ее изгибы и скрывает их. Ее загорелые руки и ноги — единственная кожа, которая видна, но когда она соскальзывает с кровати, чтобы встать на пол и подставить мне спину, я вижу ее еще больше, когда полностью расстегиваю молнию.

Замок жужжит, раскрываясь, заставляя нас обоих дрожать.

Гладкая кожа.

Без лифчика.

Благоразумное хлопчатобумажное белье.

Никаких излишеств на моей девочке, но это придет со временем; когда она будет доверять мне и не испугается дорогих подарков, я собираюсь баловать её. Куплю ей кружевные лифчики, трусики и все, что она захочет.

— Боже, это занимает у тебя целую вечность, — жалуется она, когда я все еще не стянул платье с ее тела.

— Терпение.

Мои руки огромны по сравнению с ее плечами, и мне нравится смотреть, как они скользят по ее коже. Люблю то, как она чувствуется под моими мозолистыми ладонями — с тех пор, как я впервые прикоснулся к ней.

Я знал, что она почувствует то же самое, как только увидел ее стоящей у того бочонка в гостиной дома регби.

Черт возьми, думаю, что влюбился в нее в ту же секунду, как увидел. Точка.

Если это твое, ты сразу узнаешь.

Моя несносная сестра всегда говорила мне о том, чтобы найти подходящую девушку, никогда по-настоящему не веря, что я поклялся навсегда отказаться от них.

Проклятье. Я ненавижу, когда она права.

Это так чертовски раздражает.

Когда я ее увижу, она точно будет тыкать мне этим в лицо.