Глава девятая

Деревня ощущалась как-то иначе, когда я шла по тающему снегу, неся наш козий сыр для обмена на муку со строгими указаниями от матушки Чантер, что мне нужно торговать только с семьей Пекарей, а не с новыми Спенсерами, которые прибыли в Скандтон из долин.

— Они не наши люди, — строго предупредила она меня.

Это казалось глупо, потому что они были смертными, что делало их «нашими людьми» больше, чем тех, кто ждал за кругом, который я не мог открыть.

Они точно были больше «нашими людьми», чем та, кто сидел в моей клетке. Я снова попыталась заключить с ней сделку прошлой ночью. Я угрожала. Пыталась вызвать интерес у нее. Но она была непреклонна.

— Я могу ждать, Смертная. Мой Двор скоро нападет на твою землю, как термиты. А потом они освободят меня из этой клетки и подарят мне твои внутренности как награду.

Я сдалась после этого. Потому я согласилась пойти в деревню для матушки Чантер этим утром. Мне нужно было место, чтобы поймать Хуланну, когда она прибудет. Чтобы выбрать его, я хотела понаблюдать за деревней.

Куда она отправится, как только прибудет? К нашему старому дому? Его уже не было, но то место могло сгодиться для ловушки.

Но Хуланна любила зрителей. Мне казалось, что она придет сразу на площадь.

Я шла к пекарне, затерявшись в мыслях о том, как поймать врага, который мог напасть в любое время, превосходил меня по количеству и имел все преимущества. Я была почти там, когда заметила, как тихо было в деревне.

Я застыла.

Стражи не остановили меня у ворот.

Дети не мешали пройти.

Кто-то строил платформу в центре деревни у колодца. На такой платформе обычно произносили речь. Они оставили пилу в бревне, словно их прервали во время работы.

Холодок пробежал по мне, и я опустила завернутый сыр на ступеньки пекарни и побежала по деревне к слабым звукам вдали. Что-то происходило на юге Скандтона.

Я схватила лук, вытащила его из колчана, замерла, чтобы поправить тетиву. Сердце билось в горле, ладони уже дрожали.

Они же не могли уже пройти через круг?

Я следила днем и ночью.

Но я была одна. И прошлой ночью я искала конец зеленого следа, который все вился, пока я не потеряла надежду и не ушла домой. Я не могла ходить по кругу весь день.

Может, я пропустила вторжение.

Может, я упустила шанс расставить ловушку.

Впереди были крики, но не счастливый писк детей, а злые вопли. Я ускорилась, почти бежала по улице мимо пустых домов и магазинов. Несколько голов с интересом выглядывали из окон и дверей, но не двигались, тихо смотрели, словно пытались расслышать шум вдали.

Если это была война, то мы были ужасно не готовы.

Я провела пальцами по стрелам на бегу. Двенадцать. Стоило взять больше. Стоило знать лучше.

Лейтенант молчала в клетке, даже сейчас не стала говорить. У меня не было времени опускать повязку и смотреть на нее. Если она использовала момент, чтобы сбежать, то я ничего не могла с этим поделать.

Вопли становились громче. Я слышала, как что-то звякнуло и стукнуло, будто металл ударил по дереву. Я заставила ноги бежать быстрее.

Впереди была толпа людей. Стражей или солдат не было видно. Как и Олэна на его лошади. Толку от тех рыцарей?

Но нет, это было не нападение. Кто-то из конца толпы бросил капустой вперед.

Вряд ли так можно было победить в бою.

И я начинала слышать слова.

— Мы не хотим тут ваш вид! Прочь!

— Возвращайтесь обратно!

— Прочь отсюда!

Кто-то повернулся в толпе, посмотрел на меня. Дикие глаза и гнев на лице человека сжали мое сердце. В последний раз я видела такое выражение лица у Кавариэля. Это был вид чистой злобы. Искаженный вид.

— Пропустите! — потребовала я, толкая злого мужчину и кряхтя, когда он ткнул меня локтем в ребра. Это было не случайно.

Как и эта толпа — ведь это была именно толпа. Злые лица, искаженные так, что они не были похожи на людей, давка со всех сторон. Мужчины, женщины, мальчики, девочки, все возраста и виды, но объединенные одной звериной эмоцией.

Я стиснула зубы и толкала их, боясь худшего. Может, Скуврель прошел через круг камней. Может, он искал меня. Что-то во мне болело от мысли. Не сердце, дело точно было в ушибленном пальце ноги. Конечно.

Но я стала быстрее дышать, когда вырвалась из толпы в центр хаоса.

Там была лошадь.

Олэн сидел на коричневой кобылице, кричал людям, сжимая поводья двух ломовых лошадей. Пар поднимался от лошадей, они фыркали, тела дрожали от напряжения, их глаза закатывались так, что я видела только белки. Они сорвутся в любой миг, если их не успокоят. Их копыта топтали, уже вырыли ямки в твердой земле дороги.

За ними яркая крытая телега с лиловым и канареечно-желтым шелком дрожала от каждого удара копыт, и пара огромных от ужаса карих глаз смотрела на меня из бреши между тканью и телегой. Кто-то нарисовал яркие солнца на боку телеги так, как могли только дети.

Кто-то рядом со мной потрясал кулаком. Когда я оглянулась, глаза пропали из виду. Там был ребенок, и толпа кричала, жаждала ее крови.

Я в ярости растолкала последних людей своими локтями.

— Спокойно! — взревел Олэн со спины лошади.

Я не слушала его. Он все делал неправильно. Я прошла к носу первой лошади, опустила ладонь на него и дала ей понюхать мою руку, а потом сняла свою плащ и бросила на ее голову. Коню нужна была тишина и игнорировать бушующую толпу.

Другой попытался бросаться вперед, но я прыгнула, преградила путь, не дала ему оттащить коня с накинутым плащом дальше, чем на шаг. Он возвышался надо мной, его нос был таким большим, что моя ладонь выглядела как листик, но я поправила плащ, чтобы накрыть и его глаза, а потом запрыгнула на его спину.

На месте кучера худая женщина сжимала поводья, ее лицо исказила тревога, а рядом с ней мужчина с усами сжимал палку, словно мог так отогнать бушующую толпу. Их яркая одежда указывала, что они были Путниками.

Как мирная Хранительница знаний. Как моя бабушка.

Я сглотнула. Если Скандтон нападал на Путников, то все было хуже, чем я думала.

— Как это понимать? — закричала я со спины лошади.

Олэн был потрясен. Он не видел, как я забралась сюда? Но он никогда не был наблюдательным.

— Слезь, Элли Хантер! — крикнул кто-то из толпы. — Это не дело любительницы фейри, как ты!

— Любительница фейри? — спросила я, склоняясь с оскалом. — Так вы меня зовете? Я помешала фейри уничтожить эту деревню, прогнала их в круг и закрыла его за собой! И вы так зовете меня, которая потеряла зрение, чтобы уберечь вас?

Они не видели повязку на моих глазах? Путники видели. Они смотрели на меня с пониманием. А потом они посмотрели на клетку, которую я всегда привязывала к поясу, и их глаза расширились.

Я надеялась, что они не видели, кто был внутри.

— Я не верю, что ты слепая! — крикнула матушка Корнекоп, плюнула от пыла своих слов. — Ты видела достаточно, чтобы забраться на лошадей!

— А вы хорошо видели, что нападаете на Путников? — осведомилась я. — Вы не заметили яркую телегу или цветные шелковые шарфы? В Скандтоне никогда не угрожали Путникам! Мы всегда принимали их истории у наших костров, чудеса, которыми они торговали!

— Временя изменились, — тихо сказал Олэн, и толпа вокруг него согласно зашепталась. — Сэр Экельмейер постановил, что всех Путников нужно задерживать.

Мой рот раскрылся.

— Вы арестовываете этих людей?

Он отвел взгляд, лицо стало уродливо красным. Он был в своих сияющих доспехах, словно рыцарь из сказки, который прибыл спасти нас всех, а не был жутким разочарованием.

— Почему? — меня словно лишили дыхания, я словно падала в дыру.

— Они распространяют магию! — крикнула матушка Корнекоп, и матушка Пекарь согласно буркнула рядом с ней.

— В телеге дети, — возмутилась я, уперев свободную руку в бок. — Ты арестуешь детей, Олэн Чантер?

Я повернулась и пронзила его взглядом, а он не смотрел мне в глаза. Но в его нагруднике были глаза. И они смотрели в мои глаза.

— Все запутано, маленькая охотница, — сказал Скуврель из отражения на грудной пластине. Я сглотнула и старалась не смотреть. Я сходила с ума! Я видела его всюду.

— Ты сама еще ребенок, Элли, — сказал Олэн. — Что ты знаешь о законах и долге?

Мои щеки пылали, но не от стыда, как у него. Я была исполнена ярости.

— Больше тебя, похоже, сэр Чантер. Я знаю, что нельзя наказывать невинных или мучить мирных людей в телегах, раскрашенных солнцем и радугой!

— Они будут задержаны, их имущество изымут, — тихо сказал Олэн. Толпа притихла. Я услышала, как кто-то выронил монету, и она покатилась по улице и ударилась об каменную стену. Это было слышно четко в тишине вокруг нас.

— А что потом? — я почти не могла видеть, меня трясло. Я хотела кого-нибудь ударить. Лучше всего — Олэна.

— А потом он ощутит твой гнев, — сказал Скуврель в нагруднике Олэна, его глаза сияли.

«Прошу, не сходи с ума сейчас, Элли. Держись».

— А потом сэр Экельмейер вынесет вердикт, когда прибудет, — сухо сказал Олэн.

— И какой же? — я посмотрела на Путников в телеге, на их безнадежные взгляды. У них не было даже сил отбиваться.

— Они любят фейри, Элли, — сказал Олэн, словно это он был на стороне разума. — Они торгуют магией или с теми, кто ее делает. Им тут не место. Это не их земля, мы — не их народ.

— Я чувствую зависть? — прошептал Скуврель. Я почти верила, что он был настоящим. Он сказал бы что-нибудь такое.

— Что скажет Экельмейер? — с нажимом спросила я, не желая поддаваться безумию.

— В прошлый раз он приговорил взрослых к смерти.

— А детей? — спросила я, голос был тихим, но, казалось, разнесся эхом над молчащей толпой. Я ожидала, что на их лицах будет потрясение, как у меня, но мое дыхание застряло в горле, когда я посмотрела на них. Они молчали не от шока. На их лицах была мрачная решимость.

— Он забрал их с собой, — сказал Олэн.

Я склонилась и шлепнула его по макушке. Его шлем зазвенел от удара.

— Олэн Чантер, ты позорище! — я выпустила свою ярость в слова. — Тебе должно быть стыдно! — я повернулась к толпе, указала на них пальцем, чтобы подчеркнуть свои слова. — Вам всем должно быть стыдно! Мы — не такие!