Он был мужчиной ее снов, да, но все ее сны оказались кошмарами.

А теперь он стал чудовищем в ее постели.

Сегодня ей удалось сбежать пораньше. От того, что он приготовил, ей стало плохо. Вэл верила, что он не отравит ее, но с другой стороны, Гэвин не выглядел удивленным, когда она так быстро ушла, так что, возможно, так оно и было.

Немного поколебавшись, Вэл переоделась в толстую шерстяную ночную рубашку и забралась в постель, выключив свет и желая сделать то же самое со своими мыслями, свернуть их в маленький, несчастный клубок.

Гэвин пришел немного позже, тихо передвигаясь по темной комнате, чтобы не разбудить ее. «Какой заботливый психопат мой муж», — подумала она, наблюдая, как он переодевается, повернувшись к ней спиной, стягивает с себя рубашку, а затем натягивает фланелевые штаны на боксеры, прежде чем забраться в их общую кровать.

Она услышала щелчок прикроватного светильника. Страницы переворачивались с резким, отрывистым звуком, от которого по позвоночнику пробегали мурашки. Что он читал, Вэл не знала. Она не решалась открыть глаза. Если он узнает, что она не спит, Гэвин может обратить на нее свое внимание, и все ее тело задрожало от этой мысли.

Несколько раз она чувствовала, как Гэвин гладит ее по лицу, как гладят спящую кошку или собаку. Просто рассеянный жест, порожденный уверенностью в обладании. В этом нет любви, знала Вэл, и его нежность разбивала ей сердце сильнее, чем его жестокость.

Она могла бы снова ударить его ножом за то, что он заставил ее сердце так болеть, если бы у нее хватило воли и смелости. Но именно он застилал простыни по вечерам, как будто все еще считал ее способной принести нож в постель.

Длинные пальцы скользнули вверх от ее виска и запутались в волосах.

Может быть, когда-нибудь она убьет его, если он не убьет ее первым. Вэл говорила себе это каждую ночь, когда засыпала рядом с ним, сразу после того, как напоминала себе: «Я его».

Она не верила в это, но ей все равно становилось легче.

Свет погас. Он отложил книгу и провел пальцами по ее подбородку. Вэл сдавленно вскрикнула, когда он поцеловал уголок ее рта и большим пальцем провел по щеке.

— Бедняжка Вэл, — прошептал он. — Все еще неважно себя чувствуешь?

— М-м, — промямлила она, сохраняя полную неподвижность.

— Я знаю, что ты не спишь, — сказал Гэвин, отчего ее глаза широко раскрылись. Рукав ее ночной рубашки сполз, обнажив плечо, и Вэл пришлось побороть дрожь, когда его рот коснулся ее обнаженной руки. Но все, что он сделал, это притянул ее к себе.

— Тебе нездоровится уже третью ночь.

Вэл знала. Он не заставлял ее трахаться с ним, когда она плохо себя чувствовала, за что она была ему страшно благодарна, хотя и понимала, что не должна.

— Похоже, моя стряпня тебе не подходит.

— Ты травишь меня? — прямо спросила она.

— Я бы не стал тебя травить.

Он провел рукой по ее лицу, жест был намеренно собственническим.

— Знаешь, — сказал Гэвин, когда его рука безобидно опустилась на ее живот, — у тебя давно не было кровотечений.

Кровотечение. Какое ужасное слово. Она застыла в его объятиях, судорожно подсчитывая. Он прав — прошло... прошло несколько месяцев.

— Нет, — ее голос исказился от ужаса. — Я не могу быть...

Вэл резко выдохнула. Он брал ее почти каждую ночь.

И по его настоянию они ничего не использовали.

— Боже мой, — простонала она. — Ты подонок.

— Чеснок вызывает отвращение, если тебе интересно. Но лимоны и помидоры ты любишь. И есть другие изменения, — добавил он мягко, когда она втянула воздух, — да, я заметил и, скажем так, очень благодарен.

Вэл почувствовала, что не может дышать. Нет, нет, нет.

— Ты ублюдок.

Он рассмеялся над ее словами, сильнее, чем Вэл когда-нибудь слышала, чтобы он смеялся над чем-либо.

— Да, дорогая, — сказал Гэвин наконец, когда смог говорить. — Полагаю, так оно и есть.

***

— Ты выглядишь сногсшибательно.

«Правда?» — удивилась Вэл, когда он обхватил ее сзади и поцеловал в шею. Ей потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к этому, перестать вздрагивать; какая-то часть ее все еще боялась, что Гэвин решит сыграть роль зверя и вырвет ей горло. Она посмотрела на свое лицо в отражении и ничего не увидела.

Гэвин провел руками по ее телу, ощупывая кружева. Обтягивающее платье облегало ее полные груди и бедра. Ее тело смущало Вэл почти так же сильно, как и его ласки. Она никогда не любила платья, даже в детстве.

Но он их любил.

Ему нравилось трахать ее в них.

Не на публике, конечно. Гэвин никогда не действовал так грубо. Но он трогал ее под скатертью, когда они ужинали, или говорил ей ужасные вещи с очаровательной улыбкой. Ему нравилось провоцировать ее на людях, заставлять извиваться, ерзать и краснеть, а потом он набрасывался на нее, как только закрывалась входная дверь.

И ей приходилось бороться с ним. И в этом тоже заключалась часть игры — она должна бежать, прятаться, бороться, даже когда ей хотелось просто лечь и позволить ему делать с ее телом все, что он захочет. Если она этого не сделает, он применит к ней свой нож, и никакие слезы и мольбы не заставят его остановиться. Она поняла это на собственном опыте, в самом начале, еще до их свадьбы, когда он связал ее и угрожал так наглядно, что Вэл была уверена, что он собирается ее убить.

«Ты плачешь, Валериэн, но я не дам тебе ничего, чего ты не заслуживаешь».

Она до крови натерла запястья, пытаясь освободиться от уз. Даже сейчас она иногда просыпалась от страха, угрозы той ночи все еще звенели в ее ушах. Он заставлял повторять все, что он говорил, вынуждал ее сказать, что она хочет этого.

Гэвин предупредил, что, если она откажется, он сделает ей еще больнее.

И она сказала ему то, что он хотел услышать от нее, задыхающимся шепотом, чувствуя, что подписывает себе смертный приговор. Только пусть это будет быстро, молилась она, пока он бесстрастно наблюдал за ней, возился с этим чертовым ножом, а его член становился все тверже, пока его кончик почти не коснулся живота. Она вспомнила, как смотрела на его внушительную эрекцию и думала, он получает удовольствие от мысли причинить ей боль, трахнуть ее или от какой-то ужасной комбинации этих двух вещей, о которой она даже не задумывалась.

Когда вместо лезвия Вэл почувствовала прикосновение кожи к своему телу, она застонала от облегчения.

После этого унижения стали скромнее. Он приказывал ей надевать сложные ленты и кружева, чтобы потом с удовольствием наблюдать, как она пытается все это снять. Заставлял ползти к нему на коленях. Кончал ей на лицо. Кончал на ее грудь. Когда он заметил, как она старательно избегает собственного отражения, трахал ее перед зеркалом и заставлял смотреть, как широко раздвигает ее и входит сзади.

— Я всегда хотел стать отцом, — сказал он ей, и Вэл вздрогнула.

Глядя на Гэвина в зеркало, она не видела отца, того, кто защищает и заботится. Она видела зверя, способного сожрать свое потомство.

Вэл сказала это с дерзостью, которая все еще удивляла ее, когда всплывала на поверхность. При воспоминании о бедной, избитой девушке, в которую он смог превратить ее, ей становилось плохо. Как он издевался над ней, не только физически, но и словами — что не будет ни достоинства, ни кольца, ни дара его фамилии. Только те печальные обрывки, которые ему захочется бросить ей.

Что ж, в первом пункте он остался верен своему слову, но у нее была его фамилия, и она носила его кольцо. Платиновое, со вкраплениями перидота и изумруда вместо бриллианта.

Под цвет твоих глаз, объяснил он, отвечая на вопрос.

Он тоже носил кольцо — она видела его блеск, когда он поворачивал ее к себе — с золотым напылением, но не золотое. Карбид вольфрама, о котором Вэл никогда не слышала. Гэвин сказал ей, что это металл, более твердый, чем сталь, платина или даже титан.

Он сказал, что этот металл может вмять золото и разбить стекло. Металл, который нельзя легко согнуть или сломать, и он не поддавался никакой слабой силе.

— Вполне подходящий, — заключил он, — не находишь?

У Вэл было странное чувство, что Гэвин предупреждает ее, хотя что это за предупреждение, она не могла себе представить. Когда он протянул ей кольцо, оно оказалось на удивление тяжелым и теплым от его пальцев. Прикосновение к нему вызвало странный холодок, и она быстро отдала его, не в силах больше встречаться с его пронзительным взглядом.

«Я охотился за тобой все это время, — сказал он ей однажды. — Ждал, когда ты собьешься с пути. Но ты — ты сама пришла в лес за мной».

Когда Вэл подняла на него глаза, Гэвин прильнул к ее рту и обвил ее руки вокруг своей шеи, а свои положил ей под ребра. Он вел ее назад — к кровати, как она поняла, не глядя — мыски его ботинок царапали ее ноги.

— Я собираюсь, бл*ть, сожрать тебя, — прорычал он, заставив ее задохнуться.

Когда они повалились на кровать, он дергал ее за платье, торопливо разрывая его. Вэл попыталась оттолкнуть его, чтобы расстегнуть молнию, и за свои усилия оказалась с зажатыми запястьями, пока Гэвин лизал и сосал ее горло. Все еще в рубашке и подтяжках, он не потрудился раздеться, отпустив ее только для того, чтобы расстегнуть ширинку и задрать подол платья, а затем стянул ее нижнее белье и вошел в нее.

Это было быстро и грубо, но не так грубо, как всегда. Он перенес большую часть своего веса на одну руку, стараясь не надавливать на ее живот.

— Не волнуйся, Валериэн, — сказал он, поглаживая ее сосок, когда она захныкала ему в рот. — Я никогда не причиню вреда нашему ребенку.

Вэл кончила с криком, приветствуя темноту за веками, зажмурив глаза, как она делала каждый раз, когда он доводил ее до кульминации, не в силах заставить себя смотреть. Какая-то маленькая часть ее души все еще сопротивлялась тому, что она принадлежит ему так же безраздельно, как эти простыни.

Но в отличие от простыней, которые в конце концов будут выброшены, Вэл больше не верила, что он намерен ее отпустить. Живая или мертвая, он был полон решимости поглотить ее целиком, обладать ею любым способом, каким она может или хотела бы быть ему подвластной.