Итак, замечательное дельце подсунул мне господин товарищ начальник полковник Жеглов Булавин Глеб Георгиевич. Звонок, тело, готовенький убийца и тепленькое орудие убийства. Только вот не стыкуется ни черта. Гретинский не похож на хладнокровного убийцу. Силин не похож ни на наблюдательного доносчика, ни на пылкого любовника. Всякое, конечно, бывает, но многого все-таки не бывает никогда, потому что и быть не может.

Тут я осознал, что передо мной стоит непростая дилемма: либо купить сигарет, но тогда не хватит на такси и придется добираться городским транспортом, если таковой еще ходит; либо взять такси, но тогда плакали мои сигареты. Поразмыслив, я купил сигарет и остановил такси. Достав красную книжечку, я сунул ее под нос водителю и сказал:

– Следователь Кононов, при исполнении. По дороге можете брать брать пассажиров.

Таксист облегченно вздохнул.

Так всегда. Законченное дело обмывают шампанским, а начатое я должен отметить мелким злоупотреблением своим служебным положением. А что делать?

<……………………………………………>

<……………………………………………>

<……………………………………………>

ГЛАВА 2

14 мая, 8.12

Я открыл глаза и увидел над собой снежно-белое низкое небо, расцвеченное радужными кругами. Подо мной было что-то мягкое, на мне – нечто океанически-теплое. Было больно дышать – собственно, боль меня и разбудила. Тошнило, адски болела голова, в особенности затылок. Правый бок, казалось, превратился в огромное инородное твердое тело, горячее и ноющее. Мой торс был охвачен чем-то твердым. Я пошевелил кончиками пальцев. Все в порядке. Раз есть кончики, значит есть и пальцы, и руки. Отлично. Проделав ту же манипуляцию ступнями, я убедился, что ноги тоже целы. Мыслю – следовательно существую, следовательно есть голова. "Еще я в нее ем", то есть в голову, как говорил боксер в одном анекдоте. Есть, кстати, хотелось чудовищно.

Отнюдь не сразу я сообразил, что снежно-белое небо – потолок, а радужные круги не имеют к нему никакого отношения, поскольку расплываются в моих собственных глазах.

На чем же мы остановились вчера? Или не вчера? Когда? На Наташе, когда бы это ни было. Что же это Натали вытворяет? Голова разболелась еще сильнее.

Я решил хоть немного оглядеться. С неимоверным усилием повернул голову влево. Крашеная голубой краской стена. Вправо. На койке спал молодой человек. Я определенно видел его лицо первый раз в жизни, но что-то подсказывало мне, что мы с ним чем-то связаны. Или даже встречались? Но если мы встречались, то почему я не помню его лица? Как-то плохо встречались. Определенно плохо.

Короче говоря, я в больнице. Я в безопасности. Я, кажется, цел. Я жив. Как только эти факты были мной окончательно осознаны, я мгновенно уснул. Все-таки очень уж я сильно не высыпался последнюю неделю.

14 мая, 11.00

Голод победил сон и я снова проснулся. Голова болела как будто меньше, но все прочие неприятные ощущения сохранялись в прежнем ассортименте. Все попытки повернуться на правый бок оканчивались острой болью не то в груди, не то в ребрах. После некоторых колебаний я откинул одеяло и оглядел себя. На мне была больничная пижама, а под пижамой – гипсовый корсет. Что было под корсетом, оставалось неясным.

Я посмотрел на своего соседа. Тот сидел на своей кровати, свесив ноги (правая была загипсована), и читал газету. Ко мне была обращена страница с тошнотворным заголовком "Криминальная хроника".

– Эй, сосед! – Окликнул я. "Окликнул" – чересчур, пожалуй, громко сказано. Мой голос был так тих и невнятен, что кроме самого факта произнесения мною каких-то нечленораздельных звуков он, пожалуй, ничего не понял. Но газету все-таки отложил и, с любопытством воззрившись на меня, дружелюбно сказал:

– С добрым утром, Сергей Владимирович.

Так, стало быть крепко меня припечатало. Я-то думал, я Кононов, Владимир э-э-э… Андреевич Кононов, а оказалось – накось выкуси. Какой-то Сергей Владимирович. Раздвоение личности?

– С добрым… – насколько мог внятно ответил я.

– Меня тоже зовут Сережей. Тезки, стало быть, – продолжал мой новый крестный папа, черт бы подрал в бога мать его душу.

Я не возражал. Тезки так тезки. Когда выходишь из беспамятства, всегда чувствуешь себя Рип ван Винклем, проспавшим в пещере сорок семь лет и, мягко говоря, утратившим нить событий. В таком положении лучше поменьше говорить и побольше слушать. Таково уж мое профессиональное кредо, которое я, впрочем, не замедлил тут же нарушить:

– А число сегодня какое, тезка?

– Ну ты даешь, – улыбнулся "тезка", который был младше меня по крайней мере лет на восемь, но по, свойственной многим таким хлопцам манере, спешащим перейти на "ты" сразу после первого "здрасьте". Для самоутверждения, разумеется. – Четырнадцатое мая одна тысяча девятьсот девяносто сам догадайся какого года.

– Слава богу, хоть век еще двадцатый, – ответил я в тон ему. – А день недели?

– Дрянной день. Понедельник. Мужикам – похмелье, у девок зуденье.

Странно. Чего-чего, а такой неуклюжей рифмы я в своей жизни не слышал. Скудеет жаргон, господа, скудеет. Да и что это вообще за "девки"? Тоже мне, великий и могучий… А вообще жить еще можно. Все, что я пропустил – это нудную ночь со Смоличем. Куда он, кстати, делся?

– Слушай, а ты видел, как меня сюда притащили?

– Ха! – Оживился Сережа. – Как круто навороченного ключа. Тут и так не очень поспишь, а в два часа ночи вламываются в палату двое с носилками, моему прежнему сокамернику орут "Просыпайся, дорогой, ты выписан!", живо прибегает врач, смотрит, куда тебе влепили, цокает языком, потом колют тебя разной дурью и убегают. Тебя, кстати, где так?

– А чтоб я помнил, – ответил я небрежно, входя в роль "круто навороченного ключа" по имени Сергей Владимирович.

– Ну-ну, не хочешь – не говори. А вот мне скрывать нечего, сам дурак. Баловался с пистолетом и добаловался, – Сережа чуть качнул загипсованной ногой.

Внешне я остался бесстрастен, как мумия, но внутренне все мое существо возопило: "Идиот! Как же ты сразу не догадался!? Это же твой клиент из дома моды, тот, которого ты прострелил у дверей!" Так не бывает. Точнее, почти никогда не бывает. Но раз уж случилось, из этого надо попытаться извлечь пользу. Но какую пользу? Так или иначе, не молчать как истукану.

– Пистолетом!? – Деланно удивился я. Симуляция эмоций далась мне с большим трудом и сопровождалась очередной вспышкой головной боли. – Ты, конечно, хочешь сказать, что работаешь в милиции младшим сержантом, что на днях первый раз после армии увидел пушку, побаловался и прострелил себе ногу, да?

В том, что "младший сержант милиции" обидит его до глубины души, я не сомневался ни минуты. И он не преминул обидеться.

– Я? Ментом? Да я, если хочешь знать, частный охранник и любую пушку на завтрак жрал, понял?

– Ну как не понять? Можно понять. Лучше бы ты овсянку на завтрак жрал, здоровее был бы сейчас. Коллега, – добавил я издевательски. Пора было показать, кто здесь хозяин.

Он молчал, по всей вероятности решая, стоит ли погнать на меня серьезно или стреляный дядя, ради которого освободили койку в комфортабельной двухместной палате, заслуживает более нежного отношения.

– Давай по-нормальному, короче, – продолжил я более миролюбиво, с радостью ощущая, как с каждой минутой крепнет мой голос. – Я тоже телохранитель и мне тоже не повезло. Про самострел ты кому-нибудь другому расскажешь, а мне можешь лапшу на уши не вешать…

Дверь в палату стремительно отворилась.

– Что за треп, больные? – строго спросил мужской голос. Врач в палате как капитан на своем корабле – старше любого, будь он хоть трижды контр-адмирал Советского Союза. Ну а уж скромный следователь Кононов для него и подавно "больной". Я, конечно, заткнулся.

– Так-так-так, – он придвинул стул и сел подле меня. – На что жалуемся?