— Я был глупым ребенком. Мне следовало бы рассказать об этом женщине из службы опеки, но я был убежден, что только сам могу о себе позаботиться. Я думал, что смогу защитить себя от боли, если больше не буду жить в этом доме.

— Это было наивно, знаю. Улица — не место для тринадцатилетнего подростка. Тем не менее, какое-то время я терпел. Я вырос, зная, как держаться подальше от людей, которые могли бы меня обидеть. Но тяжело раздобыть деньги или еду, не воруя, когда тебе еще недостаточно лет, чтобы работать. Ну, я имею в виду работу, которой хотел бы заниматься. И вот однажды я нашел свою спасительную благодать в лице этого пекаря. Он давал мне выпечку, которую они напекли на день, но не могли продать по полной цене на следующий день. Хлеб, кексы, почти всё, что он выпекал. — Вздыхаю и делаю глоток воды. — Я начал зависеть от него, поэтому, когда однажды он пригласил меня войти, я ни секунды н колебался. До сих пор помню, как радовался, когда зашел в пекарню, потому что началась зима, и у меня жутко болели пальцы. Когда я вышел из туалета, меня уже ждала еда в кабинке. Я скользнул за стол, почти умирая с голоду. Но, когда этот пекарь сел рядом со мной, зажав меня в кабинке, я понял, что что-то не так. Именно в этот момент я уловил эту... энергетику от него. Которая заставила меня почувствовать себя добычей, а он был хищником. Я знал, что он причинит мне боль. Он ничем не отличался от того человека из приемной семьи.

Джексон смотрит на меня с беспокойством. Он перестал есть, поэтому указываю вилкой на его курицу. Одного взгляда на него достаточно, чтобы я понял, что ему не всё равно, что он не отвернется, как все остальные, и этот факт вызывает во мне множество эмоций.

— Твоя еда остывает, — говорю я, желая ненадолго сосредоточится на чём-то другом.

Он опускает взгляд на свою тарелку, но, кажется, даже не замечает её.

— Ты в порядке? — с беспокойством в голосе спрашивает Джексон, и я снова вспоминаю, почему вернулся.

— Я в порядке, честно. — Улыбаюсь в ответ. — Это произошло много лет назад. И он не успел зайти слишком далеко. Просто... зная, что он собирался сделать, понимаешь? Это чувство беззащитности и одиночества. Но он дал мне вилку и нож. До сих пор не знаю, зачем был нужен этот нож. Может, просто привычка брать салфетку, нож и вилку. Но как только я почувствовал его руку на себе, я понял, что у меня было два выхода. Отдать ему часть себя или забрать часть его. Поэтому... я воткнул нож ему в грудь. Понятия не имею, как мне повезло попасть в жизненно-важный орган. Тогда я ещё ничего не знал о том, как убивать, и этот удар ножом был нанесен в момент паники. Но пекарь выпал из кабинки и начал биться в судорогах.

— И вот тогда я заметил, что был не один. В пекарне находился кто-то ещё. Может, пекарь забыл закрыть дверь, не знаю. Не думаю, что он знал, что мы были не одни, иначе, сомневаюсь, что он сделал бы то, что сделал. И вот я стою и смотрю на умирающего человека. Я не... я не осознал ещё, что убил его, понимаешь? Я лишь знал, что этот мужчина... этот человек собирался причинить мне вред, и я остановил его. Но другой человек говорит такой: «Ты его убил». И я помню, как замотал головой, потому что я этого не делал! Я лишь не дал ему причинить мне боль. А этот человек подошел ко мне и схватил за лицо. Его глаза были такими холодными, и я должен был понять, что он монстр. Только монстр другой породы. Он сказал мне, что я отправлюсь в тюрьму. Что буду жить и умру за решеткой. Я был ребенком, конечно же я поверил ему, но он сказал мне, что, если я пойду с ним, он защитит меня. Сделает так, что пекарь исчезнет, и никто не узнает о его смерти. Вот так запросто. И... я поверил ему. Потому что, когда до тебя доходит, что ты только что убил человека в первый раз ты чувствуешь... онемение, словно ничего не понимаешь. Это такое... странное чувство.

— Оно мне знакомо, — мрачно произносит Джексон. И я задаюсь вопросом, кто был тем первым человеком, которого он убил. А ещё мне хочется узнать историю его жизни. Я хочу знать о нём всё.

— Да... Держу пари, что знаешь, — тихо соглашаюсь в ответ.

— Так значит, он и был первым Песочным человеком? Человеком, который занимался этим до тебя?

— Да, он. — Киваю в ответ. — Я голоден. Давай продолжим рассказ в другой раз. Хорошо? Я достаточно поделился, чтобы остаться хотя бы на ночь. Верно?

— Мне нужен ещё один ответ.

— Ладно?

— Зачем ты убил Уильямса? Напарника Генри.

Я отрицательно качаю головой.

— Это сделал Песочный человек.

— Тот другой Песочный человек?

Киваю в ответ.

— Этого достаточно?

Джексон пристально смотрит мне в глаза, затем наклоняет голову.

— Да.

— Спасибо, — улыбаюсь ему.

— Не надо меня благодарить.

— Обещаю, я тебя не подведу. Буду вести себя очень хорошо. Лучше, чем раньше. Я стану таким паинькой, что ты начнешь называть меня Святой Лиленд.

Джексон мягко улыбается мне.

— Нет.

— Бросать лепестки роз мне под ноги, когда я иду.

— С чего мне это делать?

Внимательно наблюдаю за Джексоном, радуясь, что выражение его лица изменилось.

— Потому что именно таким святым я собираюсь стать.

— Понятия не имею, почему, но верится в это с трудом, — говорит он. — Ты же остаешься тут, так что я смогу за тобой следить.

— Я бы не хотел, чтобы было по-другому.

— Конечно нет.

Широко улыбаюсь, радуясь отвлечению. Меньше всего я люблю говорить о своем прошлом. Загребаю с тарелки ложку картошки и наклоняюсь над столом.

— Открой рот шире!

— Не хочу я твою картошку. Кто знает, какие у тебя микробы?

— Вши, а не микробы, — отвечаю, поднося ложку к его рту. — Открой ротик, едет чух-чух! — Ударяю ложкой ему по губам, а Джексон просто смотрит на меня. Я продолжаю тыкать ложкой несколько раз, пока он не открывает рот, и я засовываю ложку внутрь. — Чух-чух — это я так называю свой пенис, — сообщаю Джексону.

Он качает головой, как будто я сказал что-то невероятное. Честно говоря, Джексон удивляется довольно многим моим словам. Так зачем останавливаться сейчас?

— Я уже жалею об этом.

Начинаю смеяться, что вызывает у Джексона улыбку, которую он пытается спрятать за салфеткой.

— Нет, ты это обожаешь! Когда я вернулся, ты встретил меня с распростертыми объятиями.

Джексон бросает на меня многозначительный взгляд.

— Не думай, что всё изменится. Ты по-прежнему не можешь домогаться меня, обниматься со мной и пялиться на меня в душе.

— Когда ты что-то запрещаешь, мне хочется сделать это ещё больше, — предупреждаю его.

— Я не шучу.

— Естественно ты не шутишь. Как ты хочешь, чтобы я нарушил твой покой сегодня? — интересуюсь я.

— Просто доедай.

— Чтобы побыстрее начать тебя домогаться?

— Нет! Потому что ужин остывает!

Мне это нравится. Обожаю каждую минуту.

— Так неинтересно.

— Наверное, мне следует подготовить для тебя комнату, чтобы не возиться с тобой. Возможно, после восьми я запру её на висячий замок.

Разочарованно смотрю на Джексона.

— Но... я хочу свернуться калачиком рядом с тобой.

— Нельзя. — Какое-то время Джексон молчит, давая понять, что снова размышляет о чем-то серьезном. — Ты уверен, что не оставил никаких следов в деле Гиббсов? Я говорю о том, что каким самоуверенным надо быть, чтобы отвезти парня в полицейский участок? Ты как будто хотел, чтобы тебя поймали.

— Нет, я просто знал, что меня не поймают.

— Почему?

— Это весело. — Пожимаю плечами. — И если бы я сказал: «Чувак, иди сдавайся», как ты думаешь, что бы он сделал?

— Я понимаю, но...

— Я просто сопровождение.

В этот момент понятно, что Джексону не выиграть, поэтому он лишь вздыхает — очевидно, это его любимое занятие.

Мы убираем со стола, и я отправляюсь в ванную принять душ. И всё это время не переставая улыбаюсь.

Джексон

Когда Лиленд возвращается из душа, я сижу на диване и смотрю телевизор. Стараюсь не улыбаться, когда он входит, потому что тогда он поймет, что мне нравится его компания.

— Я ждал, что ты присоединишься ко мне, может, даже снова спинку мне потрешь, — говорит Лиленд, наклоняясь через спинку дивана и пристально глядя на меня.

Его лицо слишком близко, и мой взгляд сразу же опускается на его губы. Я мог бы с легкостью прижаться к нему, но не могу. Я всё ещё «злюсь» на него за то, что он ушел. Если он станет думать, что я так легко прощаю, то никогда ничему не научится. Понятно, что он удачлив, самоуверен, и, полагаю, талантлив. Если бы он был настолько хорош и оставил свой образ жизни позади.

Я молюсь, чтобы он это сделал.

— Я не собираюсь мыть тебе спину.

Мой ответ его не останавливает.

— А волосы?

— Нет.

— А между пальчиков ног?

Теперь уже Лиленд прижимается к моему плечу. Каждое его прикосновение заставляет меня ещё сильнее ощущать его присутствие.

Знаю, что должен отодвинуться от него, но не могу.

— Нет.

— А заплетешь мне волосы на голове? — ухмыляясь, спрашивает Лиленд.

— Нет.

— А на заднице?

— Нет!

Его губы снова растягиваются в улыбке.

— Я уже видел волосы на твоей заднице.

— Неправда!

— У тебя две родинки на ягодице.

— Нет у меня никаких родинок!

— Откуда ты знаешь? Ты рассматривал собственную задницу? Как нехорошо, — говорит Лиленд и целует меня в лоб, словно он моя бабушка или какой-то другой пожилой человек, который не ассоциирует меня с сексом.

Лиленд забирается на диван и кладет голову мне на колени. Когда он улыбается, глядя снизу-вверх, его рот в дюймах от моего члена, и я начинаю сомневаться, даровали ли небеса мне удачу или несчастье.

Может быть и то, и другое.

Но я точно знаю, что должен оставаться равнодушным и не ткнуть Лиленда в глаз своей эрекцией, иначе он сразу раскусит мою ложь.

— Я так сильно по тебе скучал, — признается он. — Очевидно, что ты тоже. — Лиленд кладет руку мне на грудь. — Твое сердце болело, пока меня не было?

— Нет, я был в прекрасном здравии. На самом деле, думаю, я чувствовал себя лучше, когда тебя здесь не было.

— Я не это имел в виду. Хотя, ты действительно выглядишь здоровым. Я мог бы провести более точное медицинское обследование, если ты перелезешь через другой забор.