ГЛАВА 16

Когда костры начали оставлять гореть на всю ночь, я поняла, что наступила середина зимы. Вместе с долгими ночами наступил долгожданный зимний фестиваль, Хаф-Шата: шумное веселье продолжалось в течение семи дней по всему рынку, огромному, точно сама пустыня, и завершалось пирушкой во дворце Короля. И богатые, и бедные путешествовали по пустыне, преследуя свои цели — кто-то хотел набить карманы дха и фидами, кто-то — продать редкие каменья или солёное мясо, а кто-то — посмотреть на знаменитых ахир и жён Короля.

Деревня возбужденно гудела, готовясь к фестивалю. Лавочники пополняли запасы товаров, убирались в шатрах и расчищали полки. Стражники приводили деревню в порядок, проверяя, привязан ли домашний скот, снято ли бельё с веревок, поддерживаются ли дома и лавки в чистоте. Они пытались избавиться от попрошаек на улицах, но безуспешно, так как многие убегали, завидев их, и возвращались после их ухода. Если стражники не были заняты созданием миража безупречности в поселении, они планировали способы защиты Короля. Алтамаруки по-прежнему угрожали нам, и мы боялись, что с потоком людей, устремившихся в деревню, мятежникам будет проще спрятаться и спланировать очередную атаку.

Но для Соляного Короля угроза казалась не настолько существенной, чтобы отменить Хаф-Шату. Фестиваль должен был состояться.

Дворец кишел слугами, которые тщательно подбирали украшения, планировали еду и напитки, а также готовили неиспользованные шатры для гостей либо для размещения и обучения рабов, которых недавно привезли с юга. Когда я в последний раз проходила мимо кухни, там было столько людей, кричащих друг на друга, что я подумала, что там драка — но нет, они всего лишь обсуждали, кому готовить на каком костре. Стук молотка в кузнице не обрывался почти всю ночь. Звон иголок и шуршание ткани из соседнего дома не прекращались, там шили костюмы. Всё больше и больше горшков оказывались выставленными в ряд у дома гончара, который ждал, когда солнце высушит их, чтобы поставить их в свою печь. Ткачи изготавливали ковры для дворцовых полов и расстилали их перед своими шатрами так, что те были похожи на языки.

Мы тоже могли погрузиться в хаос приготовлений, но в этом году Хаф-Шата вызвала волнение среди ахир. Наступала двадцать третья годовщина рождения Сабры. И с каждым новым днём, приближающим её, мы всё чаще ходили вокруг сестры на цыпочках, боясь вызвать её гнев, который угрожал выплеснуться через край. Она стала неразговорчивой и загадочной и не желала разговаривать со своей семьей, которая была вынуждена избавиться от неё в ближайшее время.

Прошло уже почти три луны после того, как я разговаривала с ней в последний раз. С тех пор, как мы стояли перед нашим отцом, а она бросила неоперившегося птенца прямо в лапы лисы. Эта вражда очень давила на меня, и каждый день, который мы проводили вместе в одном доме, был тяжелее предыдущего.

Тави переживала, и умоляла каждую из нас позабыть обиды.

— Вам не обязательно ненавидеть друг друга. Вы обе ведете себя глупо, — говорила она.

Я качала головой и говорила:

— Сначала Сабра.

Я была уверена, что моя старшая сестра говорила то же самое. Я знала, что через пару лет меня ждёт такая же судьба. Но наблюдая за тем, как Сабра мрачно расхаживает по шатру, я позволяла себе испытывать удовольствие, зная, что моей сестре придётся страдать из-за того, что она оказалась такой злой. Хотя это чувство и оставляло за собой след из вины.

Когда наступило последнее утро Сабры, беспокойство стало таким острым, словно лезвие ножа. Я не могла это выносить, и лежала на своём тюфяке, уставившись на побледневшие пятна на моих руках и на раскрытую карту, которую я держала между ними. Прошло уже десять дней после Омара. Мои синяки почти ушли под кожу, оставив на ней только бледно-зеленые пятна.

Я отказывалась думать о Саалиме, и пыталась ухватиться за любую мысль, которая приходила мне в голову. Мы не разговаривали с той самой ночи, и я не была уверена, что мы когда-нибудь ещё поговорим. Придёт ли он ко мне, если я позову? Я боялась, что он не придёт, и что я никогда не смогу сказать ему, что была не права. Всё это время он был прав. У меня не было никаких обязательств перед отцом, если это означало потерять саму себя, исполняя их.

Три стражника, вооруженные ятаганами, вошли в наш шатёр, прервав мои мысли. Я села, карта сама собой свернулась у меня на коленях, издав хлопок. Мои сёстры ахнули, удивившись их смелости, и поспешили прикрыть голые ноги платьями и одеялами. Мужчины никогда не входили к нам.

Если только у них не было особого приказа Короля.

— Мы пришли за Саброй, — сказал один из них.

Их лица не были закрыты, и мы увидели, что это были наши братья. Король отправил одних членов семьи, чтобы выгнать другого члена семьи.

И тут началось: приглушённые всхлипывания моих сестёр, которые стали перерастать в рыдания и плач по старшей сестре. Лицо Сабры скривилось. Она закрыла глаза, и начала медленно вставать, грудь её вздымалась. Она не собиралась противиться своей судьбе; она была слишком гордой. К тому моменту, когда она встала, ей удалось совладать с собой.

Я пристально наблюдала за ней, пытаясь понять, что скрывалось за её ничего не выражающим взглядом. Она медленно встала на колени, чтобы свернуть свой тюфяк. Тави бросилась к ней, желая помочь. Я видела, что плечи моей младшей сестры трясутся.

— Оставь его, — сказал тот же самый брат. — Тебе не разрешается ничего брать в поселение.

Тави нахмурилась и повернулась. Сабра осталась стоять на коленях. Она помолчала, а потом произнесла, осторожно подбирая слова:

— И я не могу ничего передать Отцу или матери?

— Нет.

Один из стражников протянул ей плащ из верблюжьей шерсти, который ничем не отличался от тех, в которые были одеты они сами. Он был новее и плотнее чем те старые плащи, что были у нас. Он будет согревать её в зимние дни, но ей все равно придется искать огонь ночью. Тави кинулась, чтобы принести её абайу и хиджаб. Теперь каждый мог бы узнать в ней изгнанную ахиру.

Сабра мужественно оделась и, наконец, набросила плащ на плечи. Стражники должны были отвести её на базар и там отпустить. Она не могла общаться со своими сёстрами, и ей запрещалось возвращаться во дворец. Если бы её поймали здесь, её могли выслать вместе с торговцами в далёкие деревни или приговорить к смерти. Это решение принимал наш отец, и оно сильно зависело от его настроения. Она больше не была частью семьи и должна была вести себя соответственно.

Сабра никогда не была в деревне. Я вспомнила, как Рахима шла вместе со мной по деревне, как она вцепилась в мою руку, боясь потеряться. И как, несмотря на всё её восхищение, она была напугана тем, какой огромной была деревня. Моя грудь сжалась, когда я представила, как должно быть была напугана Сабра, которой предстояло столкнуться с миром, о котором она ничего не знала. Я пожалела о своих самодовольных чувствах и потаённых мыслях, которые делали меня не намного лучше Сабры. Это не я была неоперившимся птенцом. Я была птицей с сильными крыльями, и я могла всё вынести. А вот Сабра нет.

— То есть у меня ничего не будет? Даже денег? — тихо спросила Сабра, но мы все услышали, как её голос чуть не сорвался.

Её глаза наполнились слезами, но она продолжала стоять ровно.

— Не волнуйся, — сказала Тави, теребя плащ Сабры. — Мы достанем тебе всё, что нужно. Мы что-нибудь придумаем. Ведь так?

Тави оглядела всех нас. Никто ничего не сказал.

— У тебя ничего не будет, и поскольку ахирам запрещено покидать дворец и общаться с жителями под страхом изгнания, — стражник пристально посмотрел на Тави, — я бы ни стал ничего ожидать.

И хотя его слова были резкими, в них была скрыта некая мягкость. Он не хотел говорить эти вещи своей сводной сестре. Я увидела сочувствие, проступившее на его строгом лице.

Последовала долгая пауза. Сабра уставилась в пол. Тави продолжала суетиться. Она осматривала шатёр в поисках еды, мешка, чего-нибудь, что можно было дать Сабре, хотя она знала, что стражники откажут ей.

И вдруг что-то, либо неестественная покорность Сабры, либо абсолютная беспомощность Тави, заставило меня сказать:

— Не будьте такими жестокими. Пусть хотя бы заберёт тюфяк.

— Ты лезешь не в своё дело, — огрызнулся стражник.

— Он не поможет ей выжить, — резко ответила я. — Она всё равно будет страдать, не переживайте. Но вы хотя бы не возьмёте такой груз на душу.

Никто из моих сестёр, включая Сабру, не смотрел на меня, устыдившись моих смелых речей.

— Ты не возьмешь с собой ничего. Мы дадим тебе немного времени, чтобы проститься.

После этого стражники вышли и стали ждать её снаружи.

Помещение потихоньку начало оживать. Сёстры стали подходить к Сабре и обнимать её, забрасывая нелепыми обещаниями найти её на улице, поделиться едой или заставить их принцев забрать её с собой в качестве прислуги либо поварихи, или поговорить со стражниками, чтобы добиться от них каких-нибудь поблажек. Их обещания были пусты точно шатры лавок ночью при ярком свете луны.

Тави не отходила от неё, она схватила Сабру за руку и сотрясалась от рыданий.

Сабра стояла неподвижно, пока собравшиеся вокруг сёстры трогали её словно верующие, которые хотят коснуться идола. Сабра не сводила взгляда с выхода из шатра, стараясь не двигать головой, чтобы не дать слезам потечь из её глаз, хотя они уже начали собираться на её веках. Мои сёстры рыдали, схватившись за её одежды, причитая так, словно она уже была мертва, не понимая, что самым ужасным был не её уход, а то, что они не знали, что произойдёт с ней после.

Большинство из наших сестер не видели, как шесть лет назад выгоняли нашу старшую сестру. Они ещё не познали этого горя и этой боли, которые должны были наступить следом. Я хорошо помнила тот день, но я забыла, что будет так больно наблюдать за тем, как Сабра лицом к лицу столкнётся со своим самым большим страхом. Со своим самым большим поражением. В прошлый раз понадобилось два года, чтобы узнать о судьбе изгнанной сестры. Она пыталась выстроить что-то наподобие нормальной жизни, хотя сделать это было нереально без постоянного притока денег. Попрошайничество не приносило выгоды в эти сложные времена. От голода она попыталась стащить буханку хлеба. Но её поймали, и лавочник жестоко избил её посреди рынка. Зрители и продавцы одобрительно кричали. Каждый житель в деревне был рад стать свидетелем того, как преподнесли урок дочери Короля, слоняющейся без дела. Считалось, что дочери Короля были ленивы. Жители деревни были готовы выразить ей столько же сочувствия, сколько выражал его Король по отношению к ним.