— Необязательно, чтобы всё было именно так. Ты не такой, как они. Ты лучше. Я это знаю... — я умолкла и огляделась вокруг, пытаясь подобрать слова. — Я была дурой. Думала, что смогу порвать с тобой, что смогу забыть о том, что у нас с тобой было. Но, Саалим, ты слишком много для меня значишь. Я была не права.

Зная, что он существует в этом мире, зная, что он заперт в магическую ловушку равнодушной богини и прикован цепями к моему отцу, я не могла забыть о нём.

Я вспомнила о том, что сказала мне моя мать: Не отвлекайся на ложь. Её не должно для тебя существовать. Отдайся всем сердцем только тому, что реально. Не думай ни обо мне, ни о сёстрах, просто иди. Саалим был реальным, и было уже неважно, чего это будет стоить мне или моей семье, он был тем, кого я выбрала, даже если этому суждено было продлиться всего лишь мгновение.

— Тебе не надо платить мне, ты это понимаешь?

Я шагнула к нему, с мольбой в глазах.

— Потому что, Саалим, я уже твоя.

Правдивость моих слов ошеломила меня не меньше, чем его. Неужели я его любила? Я этого не знала. Но я знала, что я хотела его так, как никого никогда не хотела. И это была не похоть, а желание быть вместе. Я жаждала той честности и близости, которой никогда не знала раньше, и тех моментов, что мы проводили с ним вместе украдкой, разговаривая обо всём, что придёт в голову, или страстно обнимаясь. Я хотела его, потому что с ним я могла улыбаться свободно и часто. Его прикосновение воспламеняло меня, но одновременно и утешало.

Его лицо больше не выражало того яростного гнева и смягчилось.

— Вот видишь? — нежно повторила я, словно успокаивая испуганное животное. — У тебя есть я. Я здесь.

Я здесь. Я здесь. Я повторяла эти слова снова и снова. Их правдивость напугала, но одновременно успокоила меня. Я села на пол шатра, пораженная чувством стыда, смятением и страхом из-за того, кем я была и чего хотела. И что я чувствовала, когда мужчины касались меня. И насколько иначе я чувствовала себя, когда Саалим касался меня.

Конечно, он был зол на меня — я отвергла его и выбрала своего отца, человека, который поработил его. Конечно, он был в ярости. Он был напуган, он был беспомощен, и он совершил фатальную ошибку, будучи рабом. Он чего-то захотел. Мы оба захотели.

Он хотел кого-то, кем я не являлась, может быть даже кого-то, кем я не могла стать, и он хотел жизни, которую мы не могли иметь. Разве я не жаждала того же самого? Какую цену мне пришлось бы заплатить, чтобы стать тем, кем он хотел меня видеть, или ему, чтобы стать тем, кем я хотела видеть его? Как я могла пожелать перестать быть ахирой, не попрощавшись со всем тем, что я знала, не попрощавшись с Фирозом, с Саалимом? Могла ли я избавить Саалима от его цепей, не потеряв его? Я была поймана в ловушку липкой паутины двора, которую соткал мой отец. И чем отчаяннее я пыталась освободиться, тем больше я запутывалась.

Саалим посмотрел на меня, ничего не говоря. Его гнев растворился, и вместо него я увидела стыд. Он сделал несколько шагов назад, его лицо снова превратилось в лицо раба. Каждая деталь была в точности такой же, как и раньше, включая бесформенные красные пятна вина, растянувшиеся на плечах и груди.

— Оставайся сегодня здесь, — сказал он, его голос снова был мне не знаком. — Я защищу тебя от остальных.

Он не стал больше касаться меня, и не сказал мне того, что он чувствовал. Он ушёл, и я заплакала.

Я проснулась в тишине. Меня окружало что-то невероятно мягкое. Что это было такое? Где я находилась?

Я села, и тут же вспомнила о вчерашней ночи. Ах, да. Заключительная пирушка Короля в честь Хаф-Шаты. Где были мои сёстры? Дома ли они уже?

Я вернулась в основной шатёр. Там находилось ещё несколько людей, они были пьяные и изможденные. Снаружи пустыня была всё ещё укутана темнотой. Была ещё ночь, или уже утро? Я не знала, сколько ещё времени оставалось до восхода. Я вздрогнула из-за того, что в помещении было прохладно, и огляделась, ища своих сестёр. Музыканты засунули инструменты себе под мышки и ожидали оплаты от Нассара, который сидел на стуле Короля, пошатываясь из стороны в сторону. Металлическая чаша, стоявшая рядом с ним, была доверху наполнена монетами. Слуги сновали между шатрами, собирая кубки, поднося гостям чай с шалфеем или вино, лепешки и сладости, если те того желали.

Мужчины и женщины лежали друг на друге на лавках или на земле. У одного из них подбородок и грудь были измазаны остатками высохшей рвоты, другой же спал рядом с кучей, которую он оставил на тёмном ковре. Многие крепко спали. Во втором шатре, вход в который был уже открыт, я увидела полуголые спящие тела, которые лежали, прижавшись друг к другу, и не двигались.

От этого зрелища у меня заболела голова и начало подташнивать. Я отвернулась.

Тави стояла у стола, на котором еда была сложена в теперь уже небольшие покосившиеся кучки.

— Как прошла ночь? — спросила я её, взяв в руки пирожное с финиками.

— Я не стояла тут всю ночь, честное слово, — сказала она с набитым едой ртом. — Хотя этот вечер мог бы быть более приятным, если бы это было так.

— Значит, у тебя то же самое.

— По крайней мере, всё уже закончилось. Нам всем надо поспать.
Она кивнула в сторону лавки, где сидели несколько младших сестёр, прижавшись друг другу, их глаза были закрыты. Другие ахиры спали рядом с мужчинами и женщинами, уснувшими под воздействием алкоголя.

— Отец не собирается уходить? — спросила я. — И, кстати, где он?

— С кем-то из своих жён вон там. И, конечно же, выпивает.

Она приподняла брови и окунула кусочек мяса в жирный сливочный соус.

Я увидела живот моего отца, который возвышался над остальными телами, словно песчаная дюна. В одной руке он держал кубок, а в другой пустой сосуд джинна.

— Тогда нам придётся побыть здесь ещё немного.

Я села на лавку и прислонилась головой к деревянному столбу, мои веки отяжелели.

— Ты видела маму сегодня? — спросила Тави, сев рядом со мной.

Я покачала головой.

— Я тоже.

— Это хорошо. Может, она осталась дома.

Пока мы говорили, я наблюдала за рабом, который проворно выполнял свои поручения. Его плечи были заляпаны вином. Он не смотрел на меня.

Тави проследила за моим взглядом.

— Это было жестоко.

— Хммм?

— То, как поступил отец. С этим рабом.

— Так и есть.

Я глубоко вздохнула. В этот момент я едва не рассказала Тави обо всём. Я хотела, чтобы она знала, что хотя отцу и было на него наплевать, мне было не всё равно. Этот раб не был одинок, как бы одиноко он себя не чувствовал.

Но я больше ничего не сказала. Я опустила голову вниз и закрыла глаза.

Я не знала, сколько прошло времени, когда Тави, наконец, заговорила:

— Они определенно хорошо отдохнули.

Я резко открыла глаза. Я заснула. Когда моё зрение прояснилось, я увидела, что Тави говорила о двух мужчинах, которые быстро шли через весь зал.

Они были чужеземцами, и это было в порядке вещей для таких пирушек, но в них было что-то необычное. На обоих были походные одежды и платки приглушённого коричневого и чёрного цветов, что не походило на яркие торжественные одежды и элегантные тюрбаны, в которые были одеты большинство мужчин сегодня вечером. У них на груди висели длинные сверкающие металлические цепи с огромными золотыми медальонами. Я сощурилась, чтобы получше рассмотреть детали их одежды, пока они шли по залу. И только когда они практически поравнялись со мной и быстро прошли мимо, я заметила рисунок, выгравированный на металле — огромное солнце, которое перекрывал полумесяц.

Их медальоны напомнили мне о медальоне моей матери, который был запрятан вместе с мешочком с солью под моим тюфяком. После той ночи с Омаром, я не стала носить его на груди, как она просила. Он напоминал мне о её нестабильности и неповиновении.

— Что? — выдохнула я, уставившись им в спины и пытаясь собрать всё воедино.

— Что такое? — Тави повернулась ко мне.

Словно переступив через невидимый порог, мужчины неожиданно бросились прямо к моему отцу, достав длинные загнутые мечи из-за поясов.

— Боги, — сказала я, вскочив на ноги.

Никто не двигался, все словно витали в облаках.

— Нет! — закричала я.

Люди услышали мой крик и повернулись ко мне. Они были озадачены и словно в тумане, пока к ним не пришло осознание того, почему я кричала.

— Остановите их! — закричал Нассар, но недостаточно громко и быстро, всё ещё пребывая в оцепенении.

Солдаты Короля, облокотившиеся своими уставшими спинами о столбы шатра, медленно подняли головы, их глаза были полузакрыты. Они побежали на атакующих из разных концов помещения, но двигались так, словно шли сквозь зыбучие пески. Было уже слишком поздно, так как хищники уже настигли свою добычу.

Мой отец, осоловелый и потный после всех своих увеселений, чересчур долго наблюдал за бегущими на него людьми. Он попытался встать, но подушки были слишком огромными и мягкими и помешали ему сделать это.

Я с ужасом наблюдала за ним.

Один из мужчин поднёс меч к его голове, и резким взмахом опустил его на шею Короля под острым углом, намереваясь перерубить те каналы, что разносили по телу живительную кровь и воздух.

В помещении раздались крики — один из них был моим собственным. Я крепко зажмурилась, а потом медленно открыла глаза и посмотрела сквозь практически закрытые веки на последствия удара.

Широко раскрыв рот, я увидела, что лезвие даже не коснулось шеи Короля. Если бы мои глаза не были закрыты, я бы увидела, что произошло. Может, мой отец сдвинулся в последний момент? Или кто-то из стражников отразил удар? Или лезвие ударило в невидимую магическую броню в палец толщиной, защищавшую его нежную плоть? Рядом с Королем уже стоял стражник, который скрестил свой меч с чужеземцем.

Гости с криками выбегали из помещения. Те, кто не видели, как произошло нападение, наверняка, услышали панические крики и вышли из ступора. Тави впала в истерику. Она дёрнула меня за руку.