– Тось! Ты помнишь того мальчонку? Где он сейчас?

– А где ему быть? – ответила Тоська, – в детдоме, конечно.

– Тося. Давай съездим к нему. Он, всё-таки, мне жизнь спас.

– Это уж как посмотреть, – заворчала Тоська, но согласилась.

В детдоме Косте пришлось долго и скучно объяснять заведующей почему им, не родственникам, нужно увидеть ребёнка. В конце концов она привела за руку настороженного Женьку и осталась стоять возле дверей.

Женька Костю сразу узнал:

– Привет! – сказал он серьёзно. – Это хорошо, что тебя не до конца зарезали. Я уж думал, что до конца – очень уж крови много было.

Костя вынул гостинцы и, не зная о чём говорить, прохрипел пошлое:

– Как дела?

– Нормально, – ответил Женька и занялся пакетом с конфетами. Вместо Женьки ответила заведующая:

– Мальчик хороший, способный. Хорошо учится. Дерётся, правда, но это ничего, это характер закаляет. Военным будет. Ты, Женечка, хочешь лётчиком стать? – спросила заведующая сладким голосом. Женька посмотрел на неё строго и сказал:

– Нет!

– А кем же ты хочешь быть? – ненатурально удивилась заведующая и посмотрела почему-то на Костю.

– Я Дед Морозом буду! – сказал Женька серьёзно, а потом застеснялся и неожиданно прижался щекой к Костиной руке.

И такая волна счастья накрыла Костю, что он ничего уже не видел и не слышал.

Да и не мог Костя слышать, как переругивались, подвыпившие по случаю Нового года, санитары, укладывая его тело на носилки.

– Да, блин, вот это резанула! – чуть башку не снесла.

– Я на эту падлу посмотрел – колется в той комнате – во всём уже созналась, сука грязная. А у самой – посмотреть – в чём душа держится.

– А чего этот Дел Мороз к ним припёрся? Его звал кто, что ли?

– Хрен его знает. Педофил, наверное. Мальчонку просёк и…

– Ты поворачивай, поворачивай! Руку об стенку ободрал, мать твою!..

Тоська всё ещё сидела в машине, когда приехала милиция и скорая. Когда во дворе собрались немногочисленные соседи, Тоська тоже постояла с ними и посмотрела, как выносят Костю. Потом Тоська вернулась в машину, нашла в бардачке ключи от квартиры и Костин паспорт и уверенно поехала на север туда, где жил когда-то Дед Мороз, и где в полосатом Арнольдовом матрасике было зашито её, Тоськино, будущее благополучие и счастье.

2001 г.

Хитрый Кондрат

…Кондрат Иванов видел чертей каждый день. Да, как не видеть, если работаешь смотрителем отдалённого кладбища. К чертям Кондрат привык. Некоторые забегали к нему в будку потрепаться, да опрокинуть стаканчик. А с одной симпатичной молоденькой чертовкой Кондратий даже шашни закрутил и прижил от неё симпатичненького чертёнка. Чертёнка назвали Васькой. Он быстро рос и уже называл Кондрата батей.

С чертями пить и говорить за жизнь было спокойней, чем с людьми. От них ничего скрывать не нужно было, да и захочешь не скроешь. А вот от людей было что скрывать Кондрату.

Те бомжи, которых нанимал Кондрат на копку могил, представить себе не могли, что смотритель кладбища свободно говорит не только на латышском, но и на литовском, польском и немецком языках, и что до войны он блестяще закончил 1-ю городскую русскую гимназию. Впрочем, не только бомжи об этом не догадывались. Об этом не догадывался никто, кроме чертей, коим иногда под настроение читал Кондратий Гейне по-немецки.

По своей натуре Кондрат был человек простой: сморкался в два пальца, крыл матом почём зря, не только ходил летом в телогрейке и ватных штанах, но даже спал в них. Хотя, был у Кондрата собственный дом со всеми удобствами и розами в палисаде и была хозяйка – крутобёдрая и востроглазая, которая, мало того, что была ненасытна в постели, ещё и отлично готовила. И была у Кондрата заначка – глиняная крынка с золотишком. Правда, об этом даже его хозяйка не знала.

Кондратий разбогател, когда в составе батальона СС ликвидировал еврейское гетто в том далёком сорок четвёртом году. Это была тяжёлая работа.

Правда, Кондратий сам не стрелял – были для этого люди. Кондратий с напарником собирали и описывали ювелирку. Работы было невпроворот: что уж говорить – любили страдальцы золотишко. Но Кондрат любил его не меньше.

Идею заначить немного золотишка для себя подал напарник Кондрата, за что и получил пулю в затылок под конец работы. Кондрат зарыл его во рву с евреями, а на утро доложил, что напарника нет. Пропал. В горячке того зачислили в без вести пропавшие и позабыли навсегда.

Кондрат был хитрый. Он сообразил во время, что пахнет паленым, дезертировал и удрал на хутора. Там отсиделся, не особо бедствуя, а когда пришли красные, добровольцем вступил в армию.

Через месяц его контузило и оторвало пальцы на правой руке. Так вот и стал эсэсовский фельдфебель Кондратий Иванов инвалидом Великой Отечественной со всеми положенными льготами и прочим уважением.

Жизнь шла своим чередом. Кондратий рьяно смотрел за порядком на кладбище. Убирал дорожки, сажал и поливал цветы, да руководил своими бомжами. Иногда по доброте своей утешал в бытовке вдову, которая вначале казалась безутешной. После обеда обычно приходили черти, одетые как положено: фраки, цилиндры, белоснежные кашне, да лакированные туфли. Перед тем, как забрать своего жмурика, забегали к Кондрату. У того уже было всё приготовлено – и водочка, и стаканчики, хлебушек и лучок на закуску. Кондрат обычно шутил: «Что, черномазые, там у вас в пекле небось не наливают?» Черти пили не закусывая, только занюхивали правым рукавом фрака – соображали, что без закуси лучше цепанёт.

Потом закуривали и начинались разговоры… Чертяки о своей жизни и порядках говорили скупо, мол притащим тебя – сам увидишь. А вот Кондрату напоминали иногда такое, о чём он давно позабыл и вспоминать не хотел.

Посидев немного – расходились. Черти за клиентом, Кондрат по хозяйству.

Беда пришла нежданно. Красил как-то Кондрат одной клиентке оградку. И вдруг спиной почувствовал её недоумевающий взгляд. Обернулся Кондрат в полплеча – и сразу узнал её – девчонку с соседского хутора. В своё время забегал к ним Кондратий пивка попить, да покуражиться. И вот теперь он ясно понял, что его узнали и, что Аусма, – так кажется звали эту бабу, – обязательно настучит куда следует.

Хитрый Кондрат и виду не подал, что всё понял, всё сообразил. Закончив красить и получив законную бутылку, Кондрат поблагодарил и степенно поплёлся к своей будке, всё ещё чувствуя на спине недобрый взгляд. Он спокойно сложил в свою тележку старые венки, засунул под них короткий ломик. Подкатил тележку к Аусминому участку и, остановившись, быстро огляделся. Кладбище было пустынно. Аусма сажала зелень в нагробнике. Кондрат спросил не просохла ли краска и, не получив ответа, сам подошёл проверить. А, проверив, коротко и сильно стукнул женщину по голове. Крови почти не было. Кондратий легко, как ребёнка, поднял клиентку, уложил на тележку и закрыл венками. Потом он отвёз её на старые участки и сбросил в колодец, сняв предварительно кольца, серьги и кулон с цепочкой – добро пропадать не должно.

Аусму нашли через пару дней. Кондрат потом сам её и похоронил. Следователи решили, что мотив убийства – ограбление. А через неделю – другую Кондрат встретил на кладбище двух сосунков, одуревших от похмелья, подпоил их и, потихоньку засунув одному пацану Аусмин перстень в карман, сам позвонил в милицию.

Черти потом Кондратом нахвалиться не могли: «Хитёр ты, братец. На кривой кобыле тебя не объедешь!» Только стала после этого ночами Аусма к Кондрату в дом ходить. Если бы что говорила, или делала – а то станет на пороге, руки на груди крестом сложены, и молчит. А Кондратию из за неё не спится. Сидит, да курит.

Пожаловался чертям как-то. А те, дурилки лохматые, только смеются.

«А ты думал, – говорят, – что всё пройдёт бесследно. Ан нет! – чужая душа не прыщ на жопе – просто так не исчезает.» Кондрат чего только ни делал. И попа звал хату освятить, и сам святой водой углы окроплял, и свечи у киота на ночь зажигал – всё зря. Как двенадцать пробило, глядь – она уже стоит. И добро бы делала что-нибудь, может, легче бы было, а то – ничего. Стоит и пялится.