Громыко отпихнул все эти бесконечные секунды падавшее на него тело Горбатко, распахнул дверь и выскочил в коридор. Яна, стоя на коленях, по-прежнему целилась в сторону окна. Из приоткрытой двери номера Жукова виднелась чья-то рука с синими буквами татуировки на скрюченных пальцах: Л-Е-Н-Я.

«Это – Доронин!» – отрешенно подумал Громыко, и тут ожила рация:

– Гром, я – Налим. Объект выпал из окна, приземлился удачно, машины не побил. Держим его. Похоже, он готов. Как у вас?

– У нас хуево, – у Громыко вдруг перехватило горло. – Передай Любарскому – скорую, экспертов, и быстро, быстро! Омон пусть оцепит двор, никого не впускать…

– Товарищ майор… Николай Кузьмич! – Яна от волнения говорила даже медленнее нормального человека и все никак не могла попасть стволом «макарова» в подплечную кобуру. – Я попала все три раза… А он еще шел, шел, шел… А потом его как будто выключили!

– Ее… – тихо поправил оперативницу Громыко и открыл дверь в жуковский номер – так и есть, три трупа. Профессор Геннадий Иннокентьевич Жуков, Леня Доронин и Дима Кузин. А на лестнице, Громыко это знал, лежит сейчас Сережа Степанян. А за дверью номера напротив – Никита Горбатко. А где-то на чердаке – Сеня Максимов. И все они погибли для того, чтобы остановить кого-то («Или что-то?» – вдруг с испугом подумал Громыко), умеющего убивать так быстро, как не может даже самый страшный хищник на планете – человек разумный…

Дверь одного из номеров приоткрылась и оттуда показалось испуганное лицо постояльца.

– Скажите, а что происходит?

– Все нормально, вернитесь в номер, – раздраженно ответил Громыко.

– Но я думал, может, нужно помочь… Моя фамилия Семецкий, я из Орши, врач, правда ветеринарный…

– Да какая тут, на хрен, помощь… – проворчал майор, поворачиваясь к собеседнику спиной. – Живой остался – и радуйся! Помочь он хочет…

Пройдя по коридору, Громыко обернулся, сказал Яне:

– Останься тут. Разгони постояльцев по норам, а то вон, уже вылезают, помощнички… Я вниз.

И шаркающей походкой побрел к лифту…

Он вышел из лифта в фойе, а навстречу уже бежали медики, бледный Любарский, ребята из отдела.

Кое-как отбившись от вопросов, Громыко вышел во двор, протолкался сквозь омоновцев, сел на корточки рядом с трупом, по-прежнему сжимавшим в худеньких руках большие вороненые «люгеры»…

– Николай Кузьмич, – рядом присел Звягин. – Мы его не трогали, с минуты на минуту эксперты подъедут.

– Ее… – снова поправил Громыко. – Это – девушка. Чертовщина какая-то…

Протянув руку, он стащил с головы зловещего «чекиста» вязаную черную шапочку с прорезями для глаз и рта. Кто-то за спиной охнул – по серому асфальту разметались золотистые кудри, синие, остановившиеся глаза бездумно смотрели в скучное московское небо.

– Как только будут результаты экспертизы по ней, пусть сразу же найдут меня! – бросил майор Звягину, вставая. – Меня интересует, когда она умерла.

И не обращая внимания на недоуменные взгляды подчиненных и омоновцев, пошел к машине. Больше всего ему сейчас хотелось напиться…

Всю дорогу, пока мрачный Закряжин вез его в отдел, Громыко молчал. Во дворе толпились ребята из свободных смен, оперативники резервной группы, еще какие-то люди в форме и гражданке, но майор прошел мимо, не удостоив никого даже взглядом. Растерянный дежурный козырнул из-за стекла, начал было рапорт, но Громыко отмахнулся от него, взбежал по лестнице, хлопнул дверью кабинета и рухнул в кресло.

В голове было пусто, все мысли куда-то разбежались, а перед глазами все стояла жуткая, нереальная картина: приоткрытая дверь гостиничного номера и вывалившаяся в коридор рука с синими буквами «Л-Е-Н-Я» на сведенных смертельной судорогой пальцах…

Любарский вошел в кабинет, сел напротив.

– Коля…

Громыко поднял на него пустые глаза, покачал головой, и вдруг его словно прорвало:

– Это… Я первый раз… Ребят жалко! Они ж… А это – не человек, понимаешь?! Не человек! Туда дистанционные заряды надо было, и подорвать все к гребаной матери! Все! Чтобы в клочья!!

– Успокойся, Коля.

– Успокойся?! А как мне успокоиться? Я с Ленькой десять лет… И Максимов… А Горбатко она прямо через дверь, на звук. Если бы не он, то и я бы… И меня!

– Его… ее Коваленкова сняла? – Любарский передернул плечами, закурил, спохватившись, протянул пачку Громыко, но тот не заметил, глядя в одну точку, потом сказал:

– Нет. Янка попала, три раза попала, но без толку… Ее… это существо… Как будто отключили, понимаешь? Чик – и нет никого, только кукла осталась… Кукла, Витя! Наших… всех, всех убила кукла! Нет никакого Черного киллера и не было никогда! Была кукла, а где-то сидит себе, ухмыляется и дергает за ниточки кукловод…

Любарский помолчал, выпуская дым, потом проговорил отстраненно:

– Наверху уже знают.

– Да и хрен с ними! – немедленно откликнулся Громыко.

Дверь вдруг с шумом распахнулась, и на пороге возник, тяжело дыша, краснолицый толстяк с дипломатом в руках.

– Иван Васильевич! – Любарский поднялся, пожал толстяку руку. – Ну что скажет экспертиза?

Старший эксперт Крымов прошел к столу, молча пожал руку Громыко, который вопросительно уставился на него, сел и неожиданно спросил:

– Выпить есть? Давление… Сосуды надо расширить.

Громыко встал, открыл сейф, выставил перед экспертом бутылку «подкожного» «Хенесси», стакан и блюдце с засохшим лимонным мармеладом. Коньяк этот майор хранил для особых случаев вроде внеплановых проверок, неожиданных визитов высокого начальства, но сейчас он почувствовал – пришло время вскрывать все заначки.

Пока Крымов возился с бутылкой, Любарский нервно ходил по кабинету. Потом у него запищал мобильник, и заместитель Громыко схватился за него с таким видом, словно всю жизнь ждал этого звонка.

– Да, Любарский! Да. Да. Что? Иду! Да, сейчас приду!

Он убрал телефон, с видимым облегчением повернулся к Громыко:

– Коля, там ребят хотят на вскрытие… Ну, без согласия родственников… Я пойду, разберусь, да?

– Конечно, Витя, – майор по-прежнему смотрел куда-то в угол, не меняя позы. Когда за Любарским закрылась дверь, в голове у него пронеслось: «Согласие родственников для осмотра тел оперативников, погибших при исполнении, не требуется. Финтит Любарский, лишнего знать не хочет. Страхуется. Правильно, ему ж, скорее всего, после меня отдел возглавлять, а дело «ЧК» наверняка в ФСБ передадут. Ох, как все погано…»

Крымов тем временем налил себе полстакана коньяка, шумно выпил, выпучив глаза, со стуком поставил опустевший стакан на полировку.

– Ну?.. – Громыко пододвинул к себе бутылку, но наливать не стал. Почему-то это вдруг показалось ему очень важным – услышать слова эксперта трезвым.

– Мне, Николай, шестьдесят лет, – осипшим после коньяка голосом сказал Иван Васильевич. – Из них почти сорок я работаю в органах. А из этих сорока двенадцать – с тобой. Много я разного видел… Такого, о чем, как говорится, ни в сказке сказать, ни за бутылкой рассказать.

– Не тяни, Иван Васильевич! – попросил Громыко, поморщившись.

– Хорошо… Словом, только факты, договорились? Там уже гэбэшники понаехали, протокол осмотра, первичное заключение – все забрали, с ребят моих подписку сейчас берут, а я сразу к тебе помчался. У нас же бар-рдак, сам знаешь. Я и свалил по-тихому…

«Зря он выпил», – подумал Громыко, вытащил сигарету и принялся разминать ее в пальцах.

– Ну так вот, – эксперт уставился на майора своими выпученными глазами и, прихлопывая ладонью по столу, начал говорить короткими, рублеными фразами: – Девушка, возраст – приблизительно от семнадцати до двадцати. Девственница. Скончалась около пяти лет назад, удушение. Странгуляционные следы на шее просматриваются до сих пор. Предположительно – самоубийство путем повешения.

Далее: все внутренние органы на месте, вскрытия не проводилось.

Далее: тело хранилось в холодильнике при низкой, ниже сорока градусов, температуре, но при высокой влажности. Видимо, какая-то специальная система, в обычных морозильных камерах очень сухо.