Глава 38

МАКС

Прерывисто дыша, прижимаю руку к входной двери, Вайолет все еще зажата между моим телом и крепким дубом. Она молча поправляет одежду.

— Настало время поговорить. — Взяв ее за руку, направляюсь в гостиную. Теперь, когда ярость вытрахана, я готов быть спокойным и рациональным. Полагаю. Надеюсь.

— Неужели нам действительно есть о чем говорить? — Она выдергивает руку из моей хватки, и мой мир уходит из-под ног. Когда она подчинилась мне у двери, я думал... надеялся, что у меня будет шанс спокойно обсудить беременность.

— Ты сбросила на меня настоящую бомбу, — огрызаюсь я, несмотря на намерение сохранять спокойствие.

— Ты имел право знать о моей ситуации.

— Нашей ситуации.

— Я ничего от тебя не жду.

— Почему, черт возьми? — Ладно, вот вам и спокойствие.

— Ты не хочешь детей, я понимаю. Я справлюсь.

Мой первый инстинкт — протестовать, потому что, Бог свидетель, я хочу этого ребенка. Хочу ребенка от нее. Но что-то мне подсказывает, такое с ней не прокатит. Некое непреступное и холодное чувство внутри напоминает, что она не ошибается. Я неоднократно и различными способами показывал, что никогда не думал о себе как об отце.

Как бы ни было больно задерживаться на этих мыслях, в данный момент, когда все, чего мне хочется, — это заключить ее в объятия и дать обещания, которые я, пи*дец как не уверен, что смогу сдержать, я обязан, бл*дь, быть с ней честным.

Это единственное, что имеет для нее значение. Делаю долгий, глубокий вдох и пытаюсь снова.

— Независимо от того, что я говорил о желании иметь детей, я без сомнения знаю одно — я никогда и ни за что не брошу ребенка, которого создал. И не только ребенка, но и мать этого ребенка.

Она бросает на меня умоляющий взгляд.

— Ты можешь так говорить… можешь даже думать, что веришь этому, но невозможно в мгновение ока изменить свою жизненную позицию в отношении детей. Это просто нереально.

— Положительный тест на беременность — это и есть в мгновение ока. Хочешь сказать, твоя позиция по отношению к детям не изменилась за это мгновение?

Она качает головой.

— Нет. Я надеялась, что когда-нибудь у меня будут дети. Мы не говорили об этом, потому что я не думала, что это произойдет сейчас.

— Так почему ты так уверена, что меня нужно вычеркнуть из всего этого? — Черт возьми, мне следует контролировать язвительный тон.

Она хмурится.

— Я никогда ничего не говорила о том, чтобы вычеркнуть тебя откуда-либо. Просто... ничего не жду. Потому что мы не обсуждали то, чего хочу я, ведь у нас все было не всерьез. — Она касается своего живота, и это как нож, пронзающий мои внутренности. — Но даже, несмотря на то, что наши отношения были…

Я поднимаю руку, останавливая ее. Хватит с меня долбаного прошедшего времени.

— Есть. У нас есть отношения, давай без этого дерьма, ладно?

Она сжимает губы и неуверенно кивает.

— Ладно. Даже, несмотря на то, что... это... не то, из-за чего мы начали наши отношения, я все равно громко и ясно услышала, что ты этого не хочешь.

Бл*дь. Холодный страх скользит по спине.

Как мне впустить ее в свою голову? Как заставить понять, что то, чего я хочу, и то, на что, боюсь, я не способен, — две совершенно разные вещи?

У меня нет выбора. Она ни за что не поймет, если я не расскажу ей о своем детстве.

— Мы можем устроиться поудобнее? Пожалуйста.

Она кивает, и я использую время, необходимое, чтобы дойти до гостиной, для эмоциональной подготовки к тому, что должно произойти дальше.

Она садится в кресло, увеличивая расстояние, к которому я наивно не был готов. Я сажусь на подлокотник дивана. Это самое близкое, где я могу разместиться, и все же оставить ей немного пространства. Я многим ей обязан.

Внутренности скручивает, и я не могу контролировать появившуюся на лице гримасу. Склонив голову набок, она поднимает бровь, и я не могу встретиться с ней взглядом.

Сделав глубокий вдох, сосредотачиваюсь на маленьком голубом цветочке на ткани кресла, где сидит Вайолет, и начинаю.

— Давным-давно жил-был милый маленький мальчик по имени Макс, — мой голос срывается, и я борюсь с желанием немедленно заткнуться. — Однажды, когда ему было три года, кто-то посоветовал родителям Макса сводить его на прослушивание для рекламы Zellers. Его взяли, и это привело к еще одному рекламному ролику и еще одному. Его родители обезумели от счастья. Мечта стала явью.

На последней фразе я почти задыхаюсь и опускаю голову. Возьми себя в руки, Донован. Это просто чертова история, и она заслуживает того, чтобы ее знать. Мне не хочется продолжать рассказывать историю своего испорченного детства, но если у меня есть хоть какой-то шанс на будущее с Вайолет и нашим ребенком, нужно идти до конца — независимо от болезненных воспоминаний.

— Однажды, когда ему было шесть, позвонил его агент по поводу роли в ситкоме на канале Си-би-си. Макса взяли, и он провел следующие три года, совмещая школу и курсы актерского мастерства, не переставая метаться от прослушивания к прослушиванию, потому что у его родителей была мечта, — презрительно ухмыляюсь на последних словах, потому что это та часть, которую ей действительно нужно знать. Моей мечтой это никогда не было, и никогда не приносило счастья.

— Ох, Макс... — она вздыхает и протягивает руку, но сидит слишком далеко, чтобы дотянуться до меня.

Я, наконец, смотрю на нее, и выражение ее лица смягчается. Становится сочувственным. Моя Вайолет… Я должен был рассказать ей раньше. Слегка пожимаю плечами.

— Родители кинозвезд. Это, знаешь ли, отдельная категория. Не думаю, что они начинают как жаждущие славы паразиты, но именно так все и заканчивается. Всегда в поисках следующего, лучшего шоу. Здесь и сейчас никогда не бывает достаточно.

Она кивает и поджимает губы. Ее послание ясно. Продолжай говорить, я буду молчать.

— В любом случае, я никогда не занимался тем, чем занимались обычные дети. Ни хоккеем, ни футболом, ни лазанием по деревьям. Ничем, что могло бы поставить под угрозу мою карьеру, даже временно.

Делаю медленный, глубокий вдох и на минуту закрываю глаза.

— Когда мне исполнилось девять, мы переехали в Голливуд. Родители сорвали солидный куш, когда я получил роль в «Таннер Харрис, доктор философии». Сериал мгновенно стал хитом, и ко второму сезону я зарабатывал достаточно, чтобы мама могла носить дизайнерскую одежду, а отец покупать модные автомобили.

Конечно, этого было недостаточно. Вместо того чтобы дать Максу отдохнуть во время перерыва между сезонами «Таннера», родители засовывали его в каждый фильм, который им удавалось втиснуть в его съемочный график. Трудно думать о себе как о том маленьком ребенке. Словно мне пришлось отделиться от того прошлого, чтобы двигаться дальше и стать Максом Донованом, независимым взрослым.

— Не прошло много времени, как мы переехали в особняк, полный обслуги, включая няню. Ну, они назвали ее компаньонкой, потому что ни один одиннадцатилетний мальчик не считается крутым, когда за ним присматривает гребаная няня. В любом случае, наняв Грейси, родители могли свободно путешествовать по фантастическим местам, а не торчать на съемочной площадке. У меня же, самое отдаленно напоминающее каникулы место, было на съемках фильма в антураже курорта. В основном я все время работал, но, по крайней мере, продюсеры старались устраивать нам какие-нибудь развлечения. Нам — это мне и моей партнерше по сериалу, Лиззи. А когда за главную была Грейси, ей часто удавалось организовать какие-нибудь подходящие для ребенка экскурсии и мероприятия. Может, именно поэтому я не слишком усердно сопротивлялся идее няни-компаньонки. В отличие от родителей, она привносила в мою жизнь немного веселья. Делала это втихаря, потому что, по мнению родителей, если я не занят на съемках, то должен учить реплики или готовиться к прослушиваниям.

Моя грудь сжимается. Грейси купила мне мой первый альбом для рисования и карандаши после того, как застала за украшением полей сценария. Наверное, она решила, что мне нужно больше пространства и цвета. «Наш секрет», — сказала она. Пробыв с нами всего неделю, она уже поняла, что мои родители не из тех, кто потакает больше, чем моим физическим потребностям.

— Жизнь на съемочной площадке «Таннера» и вне ее была... познавательной. Безудержный секс всех видов, как по обоюдному согласию, так и, к сожалению, по принуждению. Многим актерам было от двадцати до двадцати пяти — бушующие гормоны, незрелость и недальновидные поступки. — Я возвращаюсь к разговору о Максе в третьем лице, потому что тогда творился полный пиз*ец, и, какими бы извращенствами мы ни занимались сейчас, я не хочу, чтобы Вайолет считала, что тот образ жизни все еще относится ко мне нынешнему. — В результате Макс и Лиззи узнавали гораздо больше, чем это было уместно… даже в присутствии сопровождающих. На съемочной площадке, по крайней мере, были какие-то попытки сохранить сексуальную активность в тайне. Однако члены актерского состава должны были присутствовать и на домашних вечеринках…

Сейчас я не могу затронуть эту тему, мне нужно закончить начатую.

— Однажды, вскоре после того, как мне исполнилось четырнадцать, отец сообщил, что, будучи юной восходящей звездой, я нуждаюсь в охране. — От этой лжи у меня и по сей день во рту появляется кислый вкус. — И Грейси заменили телохранителем. Раз, и ее не стало.

Я борюсь с подступающими слезами. Даже спустя двадцать пять лет боль от ее потери остается такой же острой. Грейси была первой взрослой, которая обращалась со мной так, словно я был чем-то большим, чем обычным талоном на еду.

— Я был убит горем из-за того, что Грейси ушла, даже не попрощавшись, и при каждом удобном случае вымещал злость на Фрэнке. Но однажды Фрэнк сунул мне конверт и велел найти укромное место, чтобы прочитать его.