Я сглотнула. На самом деле, не уверена, что смогу привыкнуть к чему-либо из этого: жить в комнате по соседству с тем, кто явно находит меня отталкивающей, хотя я считаю себя притягательной, плюс «ночные шорохи» или часть про изнеможение. 

— Ты ужинала? — спросила она меня. 

— Да, — я снова солгала.

Во всяком случае, слишком много бабочек обосновалось в моем животе, даже если бы я была достаточно голодна, чтобы поесть. 

— Ты уверена? — спросила она снова, наблюдая за мной как наседка. 

— Да, Карина. 

Ее глаза сузились от улыбки.

— Пойдем. Я покажу тебе душевые. 

Карина привела меня на улицу обратно к воротам, где я рассмотрела два квадратных, похожих на хижину сооружения. Когда мы подошли непосредственно к ним, я заметила, что они кишили пятидюймовыми насекомыми, которых я никогда прежде не видела. 

— О Боже! — крикнула я, хватая ее за руку. Я уставилась на экстремальные живые существа с ужасом. Страна экстрима. 

Карина захихикала.

— Они не потревожат тебя, если ты не будешь тревожить их. 

— Они… они всегда там? 

– Да, люби, но не раздражай их. Ты привыкнешь. 

О Боже, я буду вонять как урод. Я никогда не пойду мыться. 

— Ты должна мыться, Софи, — Сказала Карина, включая психолога. — Эта земля не добрая. Ты должна регулярно мыться, чтобы быть здоровой. 

Я громко сглотнула.

— Ко-конечно. 

— Дорогая, мы здесь ложимся рано, так как у нас мало электричества, и мы любим подниматься на рассвете. Я думаю, что сейчас лягу спать. Мне бы хотелось сказать тебе, что вода большинство дней теплая, но это не так. 

— Я понимаю. — Я изучала душевые кабинки с бессмысленным выражением.

Я собиралась жить в лагере шесть месяцев. 

Когда Карина проводила меня в мою комнату, солнце уже совсем село. 

— Спокойной ночи, дорогая. 

— Спокойной ночи, Карина. 

Я зашла в комнату и чуть не закричала. Динган стоял там, бросая одну из моих сумок на пол. 

— Сэмуэль был занят, — сказал он, чтобы объяснить свое присутствие. Он хотел, чтобы я знала, что он не хотел быть здесь. 

— А, хорошо, спасибо, Динган. 

— Без проблем, — сказал он, протискиваясь через маленькую комнату к двери.

Я села, плавая в аромате его мыла. Это заставило меня бредить. Господи! 

Он развернулся и встал в шаге от меня, почти кожа к коже.

— Тебе следует закрыть свои двери, чтобы звери не смогли забраться, — сказал он и оставил меня в угандской ночи со скрипучей дверью. 

Это отдалось во мне эхом, и я села на свою кровать, не глядя, перед тем как шлепнуться вниз — прямо наверху что-то скользило и двигалось. Как и следовало ожидать, я закричала и подпрыгнула. Динган забежал обратно в мою комнату. Без рубашки. 

— Что случилось? — спросил он. 

— Я-я… — начала я, но не смогла закончить. Смогла только указать на длинную черную штуку, ползущую по моему матрацу. 

— О, это всего лишь многоножка. Archispirostreptus gigas (лат.), если быть точным. Будь осторожна, если ты столкнулась с одной из них, избегай прикосновений к глазам и губам. Они могут быть опасны. 

— Убери ее, — сказала я ему, крепко зажмурив глаза. Я услышала, как дверь открылась и закрылась, и, когда я открыла глаза, Динган стоял, смотря на меня, как на дуру. — Прекрати осуждать меня. 

— Кто сказал, что я тебя осуждаю? — протянул он лениво. Широкие, мозолистые руки лежали на его узкой, обнаженной талии. Я изо всех сил старалась не смотреть. 

— Я вижу, когда кто-то осуждает меня. Я могу читать людей с безупречной точностью. Ты думаешь, что этот избалованный ребенок не может справиться даже с насекомым. Как она справится с Африкой? 

— Это не насекомое. Это членистоногое, — сказал он с невозмутимым видом. 

— Тогда тупица. Великолепно. Рада, что мы доказали это. 

Он прищурился.

— Да. 

— Что? 

— Да, я думаю, что ты избалованный ребенок, который не продержится здесь и двух секунд. 

Мои глаза расширились от его искреннего ответа. Я была ошеломлена. Мой рот раскрылся. 

— Я покажу тебе, — пригрозила я, но выдохлась к последнему слову от того, как он сурово посмотрел на меня. 

Динган бросился ко мне, и движение забрало мое дыхание. Он навис надо мной, и я старалась держать рот закрытым.

— Девочка, да ты воплощение испорченности. Я могу почувствовать это по твоим дорогим духам, по качеству твоей забавной одежды, по браслету, обернутому вокруг этого тонкого запястья. — Он устранил пробел между нами, и весь воздух пропал из комнаты. — Ты не продержишься здесь. Ты останешься слепой по отношению к окружающей нас обстановке. Ты будешь жить в своем чистом, безупречном пузыре и вернешься к своей шикарной жизни через шесть месяцев. Ты… ты. Я знаю таких, как ты. Я видел все это раньше. Ты никогда не придешь в себя. Не совсем, — пояснил он, перед тем как попятиться и снова оставить меня в комнате. 

Я почувствовала жгучие слезы, но сдержала себя. Крепко сжала браслет, стянула его пальцами и позволила ему упасть. Я дернула сумку, в которой находились мои постельные принадлежности на матрац, расстегнула его, вытаскивая все содержимое, которое мне было нужно. 

Один наматрасник с гусиным пухом. 

Одно одеяло с гусиным пухом. 

Одна подушка с гусиным пухом. 

Одна высококачественная москитная сетка. 

Одна простыня из Египетского хлопка в тысячу нитей. 

Я посмотрела вниз на свои постельные принадлежности и почувствовала сильное желание разрыдаться. Я подавила его, прикрыв рот рукой. Я стряхнула его прочь и встала на матрас, подвешивая мою москитную сетку к крюку на потолке, перед этим разворачивая свернутый наматрасник. 

Я разложила все так, как должно было быть, сняла с себя одежду, надела свою пижаму и легла на кровать. Вспомнила, что леди в магазине советовала мне подоткнуть сетку под матрас, так что я сделала, как она проинструктировала меня. Я расслабилась на невозможно мягкой постели и закрыла глаза, но все, что я могла видеть, — это маленькая девочка с отсутствующей рукой. 

И расплакалась.