Глава 3. Безбородый

Надежда — одно из тех лекарств, которые не излечивают, но которые позволяют страдать подольше.

Марсель Ашар

Скалозуб беспомощно полустоял-полувисел. Ноги не слушались и подгибались, но боль в шее не позволяла полностью повиснуть на колодках. Всё тело страшно ломило, левый глаз не открывался. С каким-то отстранённым омерзением Скалозуб осознал, что во время побоев успел конкретно обгадиться — дерьмо засыхало на ногах вперемежку с запёкшейся кровью. Внутренности выворачивало наизнанку, казалось, его сейчас вот-вот вырвет, но получалось лишь пускать слюни и время от времени выхаркивать какую-то желчь. Голова готова была лопнуть и отвалиться, шея затекла так, что при всём желании он не смог бы сейчас её повернуть. Дыхание стало прерывистым, сломанные рёбра и скрученное в три погибели тело не давали сделать ровный глубокий вздох.

В паре шагов от колодок несколько грязных ребятишек, разинув рты, наблюдали за осуждённым.

— Ну и воняет же от него! — воскликнул старший, поймав на себе взгляд Скалозуба. — Интересно, законнорожденные все такие вонючки?

— Григги, мама не разрешила сюда нам ходить! — проконючил совсем ещё маленький гномик, потянув того за рукав.

— Цыц, маменькин сыночек! Будешь хныкать, больше никуда тебя не возьмём!

Паренёк взял длинный прут и бесцеремонно ткнул Скалозуба в щёку.

— Смотри, как дёргается! Ха-ха-ха! А ну-ка покажи свои зу-у-убки! — теперь прутик тыкался закованному гному прямо в рот. — Ого, гляди какие зубища! Правду говорят, законнорождённые жрут новорождённых детей!

Хныкавший малыш кинул в Скалозуба ком грязи:

— Мама сказала, что он плохой! — послышался смех его сотоварищей. — Давайте накажем дядю!

— Побьём его?

— А вдруг начнёт брыкаться?

— Тогда покидаем в него камнями!

— Может, лучше отрежем ему бороду? Вот это будет позорище!

— Да, давайте побреем дядю! Ха-ха!

Скалозуб безучастно взирал на подростков. Где-то на задворках сознания внутренний голос вопил, — нужно защищаться, спасаться, кричать! — но сил не хватало даже просто сказать пару слов.

Сбегав за ножницами, старший из ребят, Григги, с деловым видом начал неуклюже обстригать его бороду. Лишиться бороды считалось высшим унижением для чести и достоинства взрослого гнома, однако сейчас это убеждение казалось Скалозубу смешным. Что значит остаться без бороды в сравнении с тем, чтобы лишиться всего? Дома, семьи, любимой женщины, здоровья, самой своей жизни… Борода отрастёт всего лишь за год-другой, а вот всего остального не будет уже никогда.

— Пффф, без бороды он стал ещё страшнее!

— Фу, фу, дядя противный! Григги, я хочу домой! — законючил снова малыш и ребятишки, довольные собой, удалились, оставив Скалозуба мучиться в одиночестве.

 

Скалозуб очнулся от беспокойного сна, виной тому стали жгучая жажда и шум. На площадь вновь стал стекаться народ.

«Наверно, пришли меня добить», — со смесью страха и надежды решил обессиленный гном. Он даже не знал, чего ему хотелось бы больше. Умереть, прекратив наконец свои муки, или протянуть существование на несколько тягостных мгновений подольше.

Собравшихся было не столь много, как в прошлый раз — лишь несколько разрозненных кучек, не слишком дружелюбно смотревших как на Скалозуба, так и друг на друга. Бедняки тихонько о чём-то переговаривались, мрачное выражение лиц не предвещало ничего доброго.

В конце концов, вызывающе вальяжной походкой вперёд вышел долговязый гном. Начинающая седеть борода кучерявилась, как и лихо закрученные кверху усы. Запавшие глаза, однако, несколько противоречили бодрому виду, каковой тот явно пытался изобразить.

— Охренеть, как ты благоухаешь, безбородый красавчик. Эй, молодежь! Да, ты, Григги, не делай вид, что не слышишь, орочий сын! Сгоняй-ка по-быстрому за ведром воды. А то я в обморок упаду от такой вони и накроется весь наш самый справедливый и гуманный народный самосуд, хе-хе-хе.

К эшафоту подтянулось ещё несколько оборванцев. Их лица не были обезображены интеллектом, и что-то подсказывало Скалозубу, что пахнут они не сильно лучше него.

«И вот эти нищеброды вынесут мне приговор?! Похоже у Праотца весьма чёрное чувство юмора. А впрочем, какая разница…»

Подбежал запыхавшийся гномик, «подровнявший» Скалозубу бородку и лихо окатил его «водой» из ведра.

— Григги, тупой дебилоид! Я сказал принести ведро воды, а не помоев твоей драной мамаши! От него что, теперь меньше по-твоему будет пахнуть?! — гном в сердцах погрозил подростку внушительным кулаком. — Совсем молодежь соображать разучилась! Пошёл нахрен отсюда, нечего таращиться тут! Это суд, а не спектакль для безмозглых молокососов!

Вжав голову в плечи, подросток поспешил убраться от разгневанного мужа, правда, слишком далеко отходить всё же не стал. Пристроившись к группе каких-то особенно ублюдочных персонажей, паренёк дерзко заулыбался, по всей видимости, будучи абсолютно уверен, что развыступавшийся гном к этой компании не подойдёт.

— Фомлин, Фомлин… Чего взъелся на молодняка? Считаешь, сам в юности был шибко умней? — Скалозуб узнал говорившего гнома. Это был тот самый тип, что первым нанёс ему удар по голове, разорвав приколоченное к колодкам правое ухо.

— Тебя забыли спросить, пекло подгорное! Ты со своими головорезами вроде уже посовершал вчера самосуд, да так, что обвиняемый еле живой, аж обгадился! Херли вы все опять припёрлись-то, а?!

— Полегче, Фомлин, полегче, — поднял вверх руки гном с ухоженной бородой. — Мы с ребятами тут лишь для того, чтобы убедиться в справедливом решении большинства. Кстати, Фомлин, с какой-такой радости, ты вдруг стал у нас главным судьёй?

В голосе говорившего явственно ощущалась угроза. Гном, названный Фомлином, хоть и не был похож на труса, но всё же заметным образом поостыл. Тем не менее, его ответ звучал достаточно твёрдо:

— С такого, Дорки, что я не вижу тут Пастыря. Поэтому руководить судом сегодня буду именно я! А с тобой и твоими мордоворотами всем и так всё понятно — лишь бы пустить кому-нибудь кровь! — самопровозглашённый арбитр обернулся к присутствующим. — Или кто-то правда считает, что вершить правосудие следует вот этому маньяку? А если на месте обвиняемого в следующий раз окажитесь вы, тоже Дорки позвать?

Желающих оказаться, хотя бы даже гипотетически, на месте осуждённого не нашлось. Жестокое избиение видели все и каждый, имеющий хоть каплю мозгов, понимал — доверять трибунал таким типам как Дорки нельзя.

Тот тоже был явно не дурачок и настроение окружающих уловил. Его лицо потемнело:

— Нет, вы только гляньте! Фомлин — само воплощённое милосердие! И что ты предлагаешь? Может отпустить сего уродца обратно домой, пусть дальше пирует? Отлично! Только не забудь его в задницу поцеловать на прощанье! Вон она у него какая наетая, прямо как тебе нравится!

Оппонент Дорки побагровел, а многие из собравшихся потянулись к оружию, в Квартале черни запрет на ношение колюще-режущих предметов был просто формальностью. Похоже, Фомлин пользовался большим уважением и столь грубое обращение гномы восприняли на свой счёт.

— Дорки, не борзей, сволочуга поганая. Совсем страх потерял?! Думаешь, на твою банду управы у нас не найдётся? Знаешь, не все стражи забыли свои корни, могу попросить кое-кого навести в Квартале порядок!

Дорки злобно харкнул ему под ноги:

— Ну давай, вперёд! Ещё своему любимому Королю на нас жалобу напиши! Обидели, мол, им же на народный суд отправленного…

— Эй! Прекратите! Хватит! Только ваших разборок нам не хватало! И так сплошная жопа кругом… — выкрикнул кто-то. Изрядная часть бедняков относилась, по всей видимости, к спорщикам одинаково скверно. — Фомлин, Дорки, хорош грызться словно собакоморды за кость! Давайте дождёмся Пастыря, пусть он всё и решит. А вы, судьи недоделанные, займитесь уже хоть чем-то полезным!

«Отродья, а не гномы», — решил про себя Скалозуб. Среди собравшихся он, с неожиданным для себя чувством облегчения, увидел бывшего учителя, Хиггинса. Уловив его взгляд, тот едва заметно кивнул. После стольких несправедливых мучений, унижений и боли, даже эта ничтожная моральная поддержка заставила навернуться слёзы жалости к себе на единственный глаз — левый так и не открывался из-за кровоподтёка.

Всё тело чудовищно затекло. Боль от ссадин и синяков смешалась с мышечной усталостью. Так Скалозуб и полустоял-полувисел, переминаясь с ноги на ногу, в то время как какие-то голодранцы решали его судьбу.

«Пусть всё сегодня закончится. Я не хочу продолжать эту пытку, не желаю испытывать сей позор…

Жаль, что я так мало времени смог провести с любимой. Хоть бы с ней всё было в порядке. Её Дом довольно влиятельный, несмотря на финансовые трудности последнего времени. Надеюсь, они смогут помочь.

Прощай, любовь моя, ты самое лучшее, что было у меня за всю жизнь…»

Фомлин и Дорки хоть и смотрели друг на друга так, словно желали испепелить соперника взглядом, отдавать бразды правления толпе и ждать некоего Пастыря не собирались.

— Вы что, овцы безмозглые? Без своего Пастыря поссать сходить не можете даже?! — громко выкрикнул Дорки. — И сколько вы его собираетесь ждать? День, неделю, месяц, может быть год? Ну вас всех в зад, давай уже, Фомлин, огласи-ка нам, какие у тебя предложения насчёт наказания этого безбородого чудища!

Второй спорщик молчал, с мрачным видом погрузившись в раздумья. Тягостно тянулись минуты. Собравшиеся на площади гномы начали обеспокоено перешёптываться. Наконец, видимо взвесив у себя в уме различные варианты, Фомлин обратился с речью к «почтенным» горожанам Квартала. По их разинутым, словно бы в удивлении, ртам было сложно сказать, понимают ли они до конца, что именно сейчас происходит. Однако от их одобрения полностью зависела дальнейшая судьба Скалозуба.