Глава 4. Раскрасить дядю

Малые страдания выводят нас из себя, великие же — возвращают к самим себе.

Жан Поль Рихтер

Время перестало иметь для Скалозуба какое-либо значение. Не так уж важно, день сейчас или ночь, какой день недели или какой месяц, когда ты не можешь сдвинуться с места, будучи не более чем предметом интерьера на площади.

Вероятно, Хиггинс чувствовал боль, терзавшую душу пленника, поскольку старался навещать бывшего ученика как можно чаще. Чтобы избежать косых взглядов и лишних вопросов, по большей части он сидел где-нибудь у края площади, присматривая за Скалозубом издалека.

— Сколько ещё ты будешь возиться со мною, учитель? Ведь я обречён, всё равно я не смогу тебя когда-нибудь отблагодарить… — в очередной раз вопросил его Скалозуб.

Обычно ответом служило молчание, да лёгкое покачивание головой, потому вдруг разговорившийся Хиггинс застал Скалозуба врасплох:

— Думаешь, я делаю это ради твоей благодарности? Или, быть может, ради уважения Фомлина или вот этих несчастных? — он обвёл взглядом полупустую площадь. — Ради искупления каких-то грехов? — на пару секунд старик замолчал, а затем решительно произнёс три буквы: — Нет.

— Тогда зачем? Для чего терять время на такого как я? Беспомощного, сломленного, бесполезного. Самое большее, пожалуй, даже самое лучшее, что мне светит, это скорая встреча с Праотцом…

— Молчи идиот! Кто ты такой, дабы судить о воле Праотца? Да, в своей жизни ты делал много неправильных вещей. Как, впрочем, и все остальные. Как сделал когда-то и я…

Хиггинс задумчиво уставился вдаль:

— За свою жизнь мы совершаем много поступков, о которых впоследствии горько жалеем. Ты не единственный такой, не уникальный. Но прошлого не изменишь, как бы нам того не хотелось. А будущего знать не дано. Всё, что мы можем, это делать что-то достойное в настоящем. Делать хоть что-нибудь, что в наших силах. В наших силах именно в данный момент!

Мы не изменим прошлого. И, вполне вероятно, никак не повлияем на будущее. Но действовать лучше, чем сожалеть о содеянном. Лучше, чем грезить попусту о грядущем. Лучше, чем не делать вообще ничего!

Я помогаю тебе не ради кого-то, а ради себя. Ради себя, понимаешь? Потому что это всё что я могу сейчас сделать.

Старик тяжко вздохнул. Длинные речи никогда не являлись особым даром учителя ювелирного мастерства. «Стукни туда», «подточи здесь», «чуть расширь тут» — вот и весь его обыденный лексикон. Тем не менее, свою мысль Хиггинс ещё не закончил:

— Да, ты закован. Да, ты приговорен и ситуация кажется абсолютно безвыходной. Но вспомни себя в детстве. Тебе так часто удавалось выкручиваться и выходить сухим из воды после самых озорных и безбашенных переделок!

Палачи сковали твоё тело, но твой разум, твой дух принадлежат только тебе одному. Тебе даже рот не заткнули, так что в твоём распоряжении вся сила речи и убеждения! Используй то, что имеешь, делай всё что можешь, сколь бы малыми не казались возможности тебе самому. Поверь, у большинства окружающих нету и этого.

Оглянись вокруг. Посмотри на жителей этих трущоб. Они не образованы, не дальновидны. Скажем честно, они откровенно тупы!

В сём нет их вины. Всю свою жизнь они пытаются урвать хотя бы немного еды, да самых простых удовольствий. Куда им подумать о чём-нибудь наперёд. Словно дикие орки, эти гномы живут одним днём. Поверь, я прожил в Квартале уже не один год и знаю, о чём говорю.

Хиггинс закашлялся, но спустя недолгое время продолжил:

— Используй своё преимущество. И помни, даже если ты не в силах влиять на ситуацию, ты в силах изменить своё отношение к ней. И часто, уже одного этого будет достаточно, чтобы стало немного полегче. Достаточно, чтобы вновь начать действовать!

 

Сколь бы ни была вдохновляющей речь учителя, но оковы волшебным образом не исчезли, и жизнь продолжала идти своим чередом. Немного вздремнуть, попить, пописать, изредка что-нибудь незаметно поесть, да стоять столб столбом, «меняя своё отношение к ситуации».

Бездействие отупляло, истощало последние душевные силы, но после некоторых событий оно перестало казаться таким уж тягостным. Порою лучше, когда вокруг не происходит решительно ничего, чем когда, к примеру, тебя навещают не очень желанные гости.

 

Витая в грёзах наяву, в последнее время Скалозуб часто находился в таком состоянии, он вдруг осознал, что рядом, задумчиво почёсывая бородку, стоит не кто иной, как сам Дорки. Поймав на себе его взгляд, жестокий гном обнажил неровные зубы в ухмылке:

— Смотрю, успел отмыться, безбородый уродец. И как только это тебе удалось? Будучи-то прикованным! Ай-яй-яй! Похоже, кто-то нарушает указы нашего справедливейшего говно-суда, помогая виновному.

Дорки схватил беззащитного гнома за подбородок, наклонился, приблизившись вплотную к лицу. Пахнуло крепкой выпивкой, злобные глазки буравили Скалозуба насквозь. Лидер уличной шайки явно искал повод «восстановить справедливость» в своём собственном, кровожадном донельзя понимании.

«Этот тип слишком опасен. Нужно как-то выкручиваться. Но я прикован! Думай, думай болван! Нельзя подставлять Хиггинса!» — засуетился, впервые за очень долгое время, ограниченный в своих возможностях гном.

— Фомлин велел вымыть меня, дабы не смущать детишек и женщин! — неожиданно сам для себя выпалил Скалозуб.

Услышав имя врага, Дорки разозлился ещё пуще прежнего, но объяснению поверил.

— Вот оно значит как. Наш грёбанный самопровозглашённый судья решил поиграть в благородность. Ну что ж, я тоже могу быть великодушным, смотри!

Дорки достал из кармана прогнившую сырую грибокартошку.

— Узнаешь свой товар, а, безбородый урод?!

Грибокартошка маячила у самого носа. Судя по тому, что она прогнила насквозь, то мог быть и правда «товар», что Скалозуб продал ещё до своего заключения. За такое количество времени уже изначально подпорченный провиант, естественно, никак не мог улучшить своих потребительских свойств. То было понятно любому, но попробуйте объяснить очевидную вещь отморозку, что ищет повода докопаться.

— Вот это самое дерьмецо ты продавал нам втихаря от Предателя. Да ещё и заламывал цену, словно за первосортный продукт. Думал, небось, с голодухи и не заметим, сожрём, да за добавочкой к тебе побежим?! Так ведь, да? А сам, не хочешь ли отведать гнилокартошки на вкус? Ммм, как аппетитно выглядит, правда? Жри падла!!! Жри!!!

Дорки силой запихал грибокартошку ему прямо в рот.

— Жуй! Жуй мразь, а то прирежу и срать мне на суд! Жуй!!!

Без кулинарной обработки гнилая грибокартошка была также съедобна как грязь из проточной канавы. Но другого выхода не было.

«Ради Хиггинса!» — он заставил себя прожевать и проглотить всё.

Горечь во рту была нестерпимой, от мерзости его всего аж трясло, но Скалозуб пересилил желание сблевануть. Вместо этого он выдавил через силу улыбку, пытаясь изобразить благодарность:

— Спасибо тебе, добрый гном! Не представляешь, как я был голоден все эти дни. Не мог бы ты принести мне ещё?

От удара кулаком перед глазами всё закружилось и замерцало. Скула горела огнём. Но когда земля перестала ходить ходуном, Скалозуб с удовлетворением обнаружил, что Дорки удаляется с площади.

 

Хиггинс, конечно, не мог не заметить свежий синяк, но даже присутствуй старик при «званом ужине», смог бы он что-либо противопоставить молодому сильному гному? Поразмыслив, бывший учитель похвалил Скалика за проявленную силу духа и остроумие.

Не верилось, что такое возможно, но постепенно Скалозуб начал привыкать к текущему положению дел. Внешне ничего не изменилось, он всё так же был прикован к колодкам, но теперь вместо бесконечной жалости к себе, изворотливый гном искал способы хоть в какой-то мере улучшить своё положение. И в определённой степени преуспел.

Для начала, дабы не чувствовать холод и унижение от наготы, Скалозуб стал демонстративно размахивать мужским достоянием, как только мимо проходила какая-нибудь гномиха. Гадил и мочился он тоже исключительно в присутствии окружающих. Посовещавшись, часто проходившие по площади гномы решили накрыть его чем-то вроде попоны. И хотя теперь возникла другая проблема, в лохмотьях очень хотелось чесаться, он всё же чувствовал себя намного комфортнее. Также под ноги ему подставили небольшое корытце. Скалозуб быстро нашёл тому не только прямое применение в роли нужника, но и использовал в качестве сидения, приводя ногами ёмкость в вертикальное положение.

Слава Праотцу, несмотря на широкое общественное возмущение, никому не пришло в голову задаться очевидным вопросом — откуда вообще могут браться какашки у умирающего с голоду гнома? По крайней мере, насчёт образованности и дальновидности черни, Хиггинс оказался полностью прав.

 

К сожалению, ухаживающий за ним Хиггинс был пожилым гномом, а не големом, что не знает усталости. И хотя старик присматривал за Скалозубом с таким тщанием, будто охранял сундук с золотом, ему, также как и всем остальным, нужно было спать и решать собственные бытовые проблемы. В такие моменты ждать помощи было неоткуда.

Самыми жестокими мучителями оказались детишки, подстригшие ему бороду. Вот уж воистину, юные создания не ведают, что творят.

— Салют, вонючка! — задорно поприветствовал Скалозуба старший из малолеток. Григги, кажется, так его звали. — Смотрю, твои синяки почти зажили!

— А почему дядя теперь в одежде? — поинтересовался младший из сборища.

— Почему, почему… Топорчему! Не мешайся со своими дурацкими вопросами, Моглик, мы тут по делу! — важно заявил Григги.

— И какое у вас дело к приговоренному узнику, мои молодые друзья? — отозвался нехотя Скалозуб.

— Смотри, оказывается он разговаривает!!! — искренне поразился младшенький.

— Да неужели, вот чудеса! Заткнись уже, Моглик. Понял? Зат-к-нись! И ты тоже закрой свою пасть, безбородый говнюк! Наберите камней парни, наш узник что-то больно хорошо выглядит. Надо снова украсить его рожу красным цветом! Красный к лицу говнюкам, ха!