— Но ведь они должны здесь давать какую-то физическую нагрузку?

Карина хмурится.

— Ага. Ну, просто подожди, пока весна не наступит как следует. Мы здесь, в академии, бегаем по пересеченной местности. Мисс Брейтуэйт говорит, что это укрепляет выносливость, силу духа и умственную дисциплину.

Бег по пересеченной местности. Хмм.

— Звучит не весело, — ворчу я.

— О чем, черт возьми, ты говоришь, мазохистка? Сегодня утром ты добровольно отправилась на шестимильную пробежку. С тобой все будет в полном порядке.

Будет. Конечно, со мной будет все в порядке. Полковник Стиллуотер бежал за мной, крича мне в ухо, как будто я была одним из его пехотинцев, пока я с легкостью не преодолевала пятнадцать миль. Но все же... Есть разница в том, чтобы бежать, так как ты этого хочешь, чтобы очистить свою голову и убежать от своих демонов, и бежать, потому что у тебя нет другого выбора. А бежать вместе с толпой людей, толкаясь и соперничая за лучшее время? По-моему, это полный отстой.

— Во всяком случае, до этого еще как минимум месяц. У нас есть достаточно времени, чтобы подготовиться к нему, если тебе это интересно. А пока давай покончим с этим заданием. Моя мама обещала, что я смогу поехать в Испанию на весенние каникулы в этом году, если я сохраню свои оценки, и есть этот удивительный фестиваль танго в Гранаде, который я не прочь посетить. Эй! Ты должна поехать! О боже, путешествовать вместе по Европе в течение нескольких недель было бы так весело!

Энтузиазм Карины заразителен. Я ловлю себя на том, что киваю вместе с ней, охваченная волнением, но на самом деле я никак не смогу поехать с ней. Мой отец никогда бы этого не допустил. Он либо ждет, что я останусь в академии, либо вернусь в Тель-Авив, а я разрываюсь между двумя вариантами. Я скучаю по своим друзьям и отчаянно хочу их увидеть, но оставаться с ним в том доме? На целых две недели? Честно говоря, я не знаю, смогу ли я дожить до конца.

Мы учимся, листаем страницы учебников и справочных документов, сидим в дружеском молчании, пока работаем, и спокойствие библиотеки проникает в мои кости. Это место безмятежно и полно света. Мне нравится смотреть в окно и видеть деревья, которые тянутся бесконечно вдаль.

Около полудня у меня в кармане жужжит телефон. Он включен бесшумно, но вибрация все еще достаточно громкая, чтобы привлечь внимание Карины. Ее темные глаза вспыхивают, чтобы встретиться с моими, а бровь вопросительно выгибается.

— Ты собираешься проверить? — шепчет она.

Я достаю телефон, плотно сжав губы, боясь того, что найду. И действительно, на экране вспыхивает имя Рэна, заставив мой пульс взмыть ввысь.

— Прочитаю позже, — говорю я, вертя телефон в руке.

— Не говори глупостей. Мы находимся в нескольких милях от стойки регистрации. Они не смогут увидеть тебя здесь. Прочти сообщение. Мы же не заключенные в тюрьме под замком.

Было бы странно, если бы я отказалась. Думаю, будет странно, в любом случае. Теперь я не могу вспомнить, как не вести себя подозрительно, и подвергаю сомнению каждую мелочь, которую хочу сказать или сделать. Я переворачиваю устройство в руке, открывая экран с моим паролем, и текстовые сообщения открываются автоматически. Послание Рэна в самом верху, набранное жирным шрифтом, готовое и ожидающее, когда я его прочту. Моя рука дрожит, когда я нажимаю его имя, мои глаза быстро пропускают короткое сообщение, которое открывается для меня.

РЭН: где ты сейчас?

Три слова. Хм. Я имею в виду, не знаю, чего я ожидала, но три коротких, отрывистых слова, которые каким-то образом умудряются передать крайнее высокомерие ублюдка — ну, это по меньшей мере не вызывает восторга. Где я? Как будто он имеет право знать мое местонахождение в любое время? Э-э-э, я так не думаю, приятель.

Я: не твое дело.

— Ты в порядке, девочка? — спрашивает Карина, жуя кончик карандаша. — У тебя такой вид, будто ты вот-вот швырнешь стул в одно из этих окон.

Она слишком проницательна. Или я просто ужасно умею скрывать свои эмоции. Наверное, мне стоит поработать над этим.

Я одариваю ее жалкой улыбкой и тяжело вздыхаю.

— Да. Мой отец. Ему... трудно угодить. Мы не сходимся во взглядах. — То, что я только что сказал ей, стопроцентная правда. Описание полковника Стиллуотера как «ему трудно угодить» — преуменьшением века. И мы вообще ни в чем не сходимся во взглядах. Однако я все же солгала Карине, притворяясь, что это мой отец только что прислал мне сообщение. Рэн Джейкоби превращает меня в лгунью, и мне это чертовски не нравится.

РЭН: ты в академии или за пределами кампуса?

Я: повторяю: не твое дело.

РЕН: можешь не говорить. Я найду тебя в любом случае.

Я посылаю ему эмодзи большого пальца, поднятого вверх — самый пассивно-агрессивный из всех эмодзи.

Я: Удачи тебе с этим.

Засовываю телефон обратно в карман, борясь с желанием зарычать. Постукивая кончиком карандаша по страницам лежащей перед ней открытой книги, Карина сочувственно смотрит на меня.

— Мне повезло, что я хорошо лажу со своими родителями. Похоже, что у каждого второго студента в этом месте гребаные социопаты в качестве родителей. Что случилось с твоим отцом?

— Прости?

— Ну, знаешь. Почему он такой придурок с тобой? Почему он все время обращается с тобой как с грязью?

Потому что я напоминаю ему мою покойную мать. Потому что видела, на что он способен, и знаю, что его ханжеское, самодовольное отношение — это всего лишь игра. Потому что я могу перевернуть его мир с ног на голову одним крошечным телефонным звонком.

— Потому что он мой отец, — тихо говорю я.

Она, кажется, на мгновение обдумывает это. Через мгновение отталкивается от стола и встает на ноги.

— Ты любишь курицу?

— Все любят курицу.

— Хорошо. Я сбегаю в кафетерий и принесу нам немного еды. Я протащу её сюда, и мы сможем поесть здесь. Они даже не заметят этого.

Я понятия не имею, насколько бдительны здешние библиотекари, но Карина знает это лучше меня, поэтому я верю ей на слово. Я предлагаю пойти с ней, но она говорит мне оставаться на месте и сохранить наше место. Я возвращаюсь к работе, ища ссылки и информацию, которые будут полезны в наших эссе, но по мере того, как минуты тикают, я становлюсь все более и более беспокойной. Я не могу сосредоточиться. Попытка сосредоточиться на чем-то одном, почти…

«Ассирийцы — волками спустились к нам с гор.

Золотым и пурпурным был цвет их когорт.»

Волосы у меня на затылке встают дыбом, адреналин гудит в моем теле, заставляя меня сосредоточиться на очень внезапной, острой точке.

«Блики копий их острых сравнимы числом

С блеском волн Галилейских на море ночном.»

Я медленно закрываю глаза.

— Неужели у тебя нет ничего лучшего, чем цитировать мне мрачные стихи, — спрашиваю я, мужественно сохраняя хладнокровие, когда призрачный обладатель этого голоса подходит ко мне сзади. Я чувствую его там, его присутствие подобно бушующему аду за моей спиной.

— Я бы не назвал его мрачным.

Я чуть не выпрыгиваю из кожи, когда что-то касается меня. Точнее, моих волос. Краем глаза я вижу его руку, когда он накручивает прядь моих волос на указательный палец, на ногте которого все еще виднеется крошечный кусочек черного лака, и легонько проводит подушечкой большого пальца по светлым прядям.

Борясь за ровное дыхание, я остаюсь очень, очень неподвижной. Облизываю губы, во рту тоже пересохло, а потом говорю:

«Ангел Смерти как будто взмахнул здесь крылом

И, дохнув на злодеев, покончил с врагом.

Воском смерти их очи навеки закрыл.

И сердец, что лишь вздрогнули, стук прекратил».

Рэн отпускает прядь волос, которую наматывал на палец, и та свободно падает. Он двигается бесшумно, обходя стол так, что больше не парит позади меня, а стоит нагло прямо рядом со мной, как будто ему все равно, кто увидит нас вместе.

— Значит, у тебя все-таки есть любимец, — задумчиво произносит он, глядя на меня сверху вниз с любопытством, загоревшимся в его глазах.

Я стараюсь не смотреть на него, но не смотреть на него — все равно что не ковырять зажившую ранку или не тыкать языком в шатающийся зуб.

Невозможно.

— Не совсем. В прошлом семестре мне пришлось выучить это стихотворение наизусть. Наверное, я еще не вычеркнула его из своей памяти. Стихи Байрона были слишком витиеватыми для меня. Мне не нравится, что они так явно рифмовались большую часть времени.

Рэн прикусывает нижнюю губу, его глаза светятся таким удивлением, какого я никогда раньше не видела. Он обходит стол и садится напротив меня, опираясь на полированное дерево.

— Ты любишь стихи. — Это все, что он говорит, но похоже, что это откровение — самая удивительная вещь, которая когда-либо случалась с ним.

— Знаешь, это место занято, — мрачно отвечаю я. — Карина может вернуться с минуты на минуту. Если она увидит, что ты сидишь здесь и разговариваешь со мной…

— Весь мир взорвется и превратится в пепел, моря высохнут, а метеориты обрушатся на землю, уничтожая все живое, каким мы его знаем.

— ...она сложит все это вместе, что бы это ни было. И…

Рэн выглядит смущенным.

— Что бы это ни было?

— Ой. Я совсем забыла. Правило номер три из дерьмовых правил съема. Это та часть, где ты притворяешься, что между нами ничего не было прошлой ночью, да?

Рэн подавляет мрачную усмешку, подперев рукой подбородок и прикрыв рот рукой. Его волосы сегодня выглядят особенно дикими и неопрятными, что только заставляет меня хотеть провести по ним пальцами еще больше, чем обычно. На нем тонкий черный свитер с крошечной дырочкой на одном из манжет. Я не могу перестать пялиться на эту маленькую дырочку, ожидая, что она подтвердит мои подозрения: что он гребаный мудак.

— Это та часть, где ты снова осуждаешь меня и делаешь предположения о том, что я собираюсь делать? — стреляет он в ответ.

Боже, я слишком устала для таких игр. Я почти не спала прошлой ночью, и после пробежки сегодня утром, когда я вбивала себя в землю еще до того, как даже рассвело, я на последнем издыхании. Закатив глаза к небу, я откидываюсь на спинку стула с жесткой спинкой.