19 ноября

(продолжение)

Мы прибыли в Мюнхен около шести, и я отправился вместе с Киркпатриком и Шмидтом осмотреть Коричневый дом, который является штаб-квартирой наци. Там мы встретились с каким-то официальным деятелем коричневорубашечников, который производил впечатление важной персоны. Нам вначале показали первоначальную штаб-квартиру с коллекциями знамен в вестибюле, которые, насколько я узнал, были овеяны славой в первые дни столкновений между отдельными нацистскими группировками и коммунистами.

Наверху располагался своего рода актовый зал, предназначенный для сената нацистской партии, который должен быть учрежден и на котором будут обсуждаться вопросы партийной политики. Любопытно это увековечивание партийной структуры параллельно правительственной. Очевидно, это распространяется на все министерства.

Затем мне показали новый Коричневый дом, который состоит из двух больших одинаковых зданий, расположенных по обе стороны широкой улицы, что напоминает два здания Секретариата в Дели. По дороге нам показали два мемориальных замка, названия которых я забыл, но которые служат постоянным местом упокоения жертв первого нацистского путча 9 ноября 1925 года. Восемь свинцовых гробов помещены ниже уровня земли и окружены широкой каменной террасой; терраса четырехсторонняя, прямоугольной формы; с каждой стороны оканчивается высокими колоннами, которые несут вогнутый свод, покрывающий только террасу, так что гробы находятся непосредственно под открытым небом. У гробов постоянно помещаются венки, на которых, по-моему, указаны названия различных германских земель. Черные штурмовики постоянно стоят на часах, и колесному транспорту не разрешается проезжать мимо этого места. Это – примечательный пример очень тонкого психологического воздействия.

Затем мы отправились осматривать новый Коричневый дом; одно из зданий занято административными помещениями, второе представляет собой одновременно и штаб-квартиру партии, и здание для приемов; оно выполнено в стиле современной немецкой архитектуры; здание очень просторно, с двумя широкими лестницами и огромными коридорами, банкетным залом с довольно хорошими гипсовыми барельефами, изображающими гитлерюгенд, сельское хозяйство, промышленность, штурмовиков и т. д. – комнаты для приемов, конференц-залы и т. д. Собственная комната Гитлера (я не думаю, что он ее часто использует) украшена посмертной маской Фридриха Великого, бронзовой головой Муссолини и одним или двумя другими портретами Фридриха, который, очевидно, является главным кумиром. Официальный деятель коричневорубашечников старался изо всех сил произвести на меня впечатление великолепием здания. Частично это объясняется тем, что он сам в это несомненно верит, но я думаю, что он также хотел попрактиковаться в английском, в чем он явно нуждался. Он объяснил мне, что его жена очень проанглийски настроена, будучи поэтессой и большой поклонницей Шекспира!

Слегка устав от Коричневого дома, мы отправились смотреть место, где фактически произошел путч и где была перестрелка; в конце концов мы вернулись в отель, где смогли отдохнуть, читая «Таймс» до обеда, на котором к нам присоединился Нейрат. Шел разговор общего характера, не представляющий особого интереса, за исключением одного момента, который меня заинтересовал, когда в разговоре коснулись ошибок, допускаемых переводчиками на международных конференциях. Шмидт рассказывал однажды об одной такой ошибке, и кто-то спросил его: «Вы засмеялись, когда услышали это?», на что он ответил, что сейчас не те времена, когда какой-либо немец рискнет засмеяться в присутствии кого-либо из представителей союзников. Он сказал это с довольно горькой улыбкой. Я должен сказать, что меня удивляет, что они не ожесточены еще больше, и я думаю, что это несомненно должно каким-то образом объяснять, почему они полны решимости (чего бы им это ни стоило) поставить себя в такое положение, чтобы другие люди должны были обращаться с ними с уважением, и я не могу не думать, что это частично объясняет их готовность отказаться от личной свободы ради власти. Как где-то отмечает автор книги «Дом, который построил Гитлер»: «По поводу этого один немец сказал ему: „Когда я иду по улице, я не заинтересован в том, чтобы люди говорили: „Вон идет Иоганн Шмидт“, но я хочу, чтобы они говорили: «Вот идет немец“.

После ужина, на котором мы выпили много доброго мюнхенского пива, мы отправились на поезд и разместились в своих купе. Должен признаться, что я был вполне рад это сделать. Фон Нейрат, к счастью, исчез в своем купе, а мы с Киркпатриком прежде чем улечься спать в течение часа обсуждали наши впечатления.

Беседа с Гитлером в Берхтесгадене

19 ноября 1937 года

Мы прибыли в Берхтесгаден в 9 час. 30 мин. и были сразу же препровождены к дому Гитлера. Он встретил нас на ступеньках, мы тут же поднялись и приступили к беседе – Гитлер, фон Нейрат, Шмидт и я. Он подал мне знак начинать, что я и сделал, поблагодарив его за предоставленную мне возможность иметь эту беседу, которую, как я надеюсь, мы можем провести совершенно откровенно и которая, как я надеюсь, может послужить средством улучшения взаимопонимания между обеими нашими странами – взаимопонимания, от которого, как мне представляется, может зависеть будущее не только обоих наших народов, но и цивилизации вообще.

Он попросил меня указать, какие основные вопросы я хотел бы обсудить. Я сказал, что я полностью в его распоряжении, но что, по мнению премьер-министра, министра иностранных дел и правительства Его Величества, было бы в пределах возможностей обеих наших стран попытаться сразу же полностью определить позиции каждой из них и проявить готовность к сотрудничеству во имя мира и внесению большого вклада в это дело. Хотя в нацистской системе многое вызывает неприятие британского общественного мнения (отношение к церкви; возможно, в меньшей степени – отношение к евреям; отношение к профсоюзам), нельзя закрывать глаза на то, что он сделал для Германии и, с его точки зрения, для того, чтобы выдворить коммунизм из своей страны, и, как он это понимает – чтобы блокировать его продвижение на Запад.

Если взять Англию в целом, то сейчас проявляется гораздо больше понимания всей его работы в этом плане, чем когда-нибудь раньше. Коль скоро мы сможем добиться какого-либо успеха в развитии этого понимания, мы должны будем непременно почувствовать себя вправе подключить к любым переговорам, которые мы могли бы проводить, те страны, с которыми у нас существуют особые связи – Италию и Францию. Если мы вчетвером достигли бы между собой согласия, то тем самым заложили бы самые прочные основы для дела мира и для всего того, что захотели бы построить на этих основах.

Он не возражал против этого, но сказал, что формального согласия между четырьмя державами можно было бы достигнуть без особого труда, но оно не много бы стоило без принятия в расчет реальностей, даже если они и неприятные. Германии пришлось признать реальность в виде Польши. Все мы должны принять такую реальность как признание Германии в качестве великой державы. Мы должны отойти от версальского мышления и признать, что мир не может постоянно находиться в состоянии «статус-кво».

На это я ответил, что никто и не намеревается относиться к Германии иначе, как к великой державе, и что никто в здравом уме не ожидает, что мир может вечно оставаться неизменным. Все дело в том, каким образом должны происходить эти изменения.

На это он ответил, что имеется две, и только две, альтернативы:

1) свободное противоборство сил, что означает войну; и

2) разумное урегулирование.

Мир испробовал первую. Способен ли он предпочесть вторую? К несчастью, мы имели возможность сравнить два пути, и потому необходимо найти путь к разумному решению.

Здесь он разразился ворчливой тирадой о том, как трудно иметь дело с демократическими странами. Все его предложения, будь то по разоружению или по вопросам политики, терпели крах на этом рифе. Многопартийная система демократических стран осложняет решение проблемы колоний (конференция консервативной партии). Единственно, что не потерпело крах, так это морское соглашение, которого он намеревался придерживаться, пока русские вынудят его воспользоваться правом пересмотра.