XXXIV Встреча в зарослях кизила
Времени было вдоволь, усачи были и точно из британского морского штаба и ушли на целые сутки. Бабушка Елена принялась было хлопотать, чтобы накормить чем-нибудь Жору и его товарищей, но у нее всей провизии оказалось только черствая лепешка да две луковицы. Пойти раздобыться чем-нибудь у соседей было невозможно: ветер стал шквалистым, ливень перемежался с крупным градом.
На полке у бабушки стояли мясные консервы в желтых металлических банках, и две бутылки красного вина, и полголовы сахару, и галет мешок… Но все это принадлежало поселившимся у нее англичанам, и бабушка боялась даже прикоснуться к этому.
Долго пришлось Николке убеждать бабушку Елену. Он доказывал ей, что греха тут никакого нет, если взять у врага немного еды; и что усачей бояться нечего: все равно завтра на рассвете ребята вместе с бабушкой бросят все и уйдут отсюда, — поминай тогда, как звали! Пусть эти усачи хоть лопнут потом от злости, и очень даже хорошо, если они лопнут. Такие это сквалыги, только бы себе в живот, а бабушка в это время у них на глазах с голоду пропадала.
— Нешто нет? — кричал Николка. — Ни до чего им нету дела! Живут тут у бабушки, и всё. В преферанец либо в свист режутся и консервы жрут.
— Что верно, то верно, — вяло согласился Мишук, зевая во весь рот.
Бабушка Елена долго раздумывала и все колебалась и не соглашалась… Очень она была напугана: никак не ожидала, чтобы на старости лет — и столько всего натерпеться. Но, видя, как измучены ребята, голодные и холодные, — а у Жоры и вовсе зуб на зуб не попадал, до того вымок он и продрог, — видя это, бабушка наконец согласилась взять от всего понемножку.
Она раздула огонек на шестке и взяла с полки мясца кусочек из начатой банки, крупки горсточку, пару галет и обломочек сахару. Из всего этого получился такой ужин, вкуснее которого ребята, кажется, никогда не едали. Наваристый суп с галетами и кипяток с сахаром… И тепло в домике, горит на столе масляный ночник… Но на улице что делается!
Дождь и ветер носились по темной улице из конца в конец и словно мокрыми плетями били по чему попало. Там нигде, должно быть, не оставалось живого места: все было исхлестано ветром и дождем.
— Ветер, наверно, десять баллов, — сказал Мишук, прислушиваясь к неистовому завыванию за окошком.
— Давай все двенадцать, — поправил Мишука Николка. — Ураган. А в море как теперь!.. Страсти…
— Наших нет теперь в море, — заметил Мишук. — Все на бастионах.
— И на бастионах ураган? — спросил Жора.
— А ты как думал? — сказал Николка. — На море ураган, а на бастионах солнышко играет?
— Обязательно и на бастионах ураган, — подтвердил Мишук.
Ребятам смертельно хотелось спать. Разомлевшие от тепла, от горячего супа и кипятка с сахаром, они уронили головы на стол и тотчас задремали. Бабушка постлала им на полу и с трудом уложила. Штанишки, куртки, обувь — все это бабушка развесила перед шестком, на котором еще тлели угольки.
Очутившись на полу, ребята сразу заснули как убитые. Но бабушка только забылась на часок и вдруг открыла глаза и присела на лавке.
Такой погоды бабушка Елена не могла запомнить. Уж так-то выл ветер, ревело море, бил дождь в стены и окна домика! На улице что-то страшно грохотало, что-то разрывалось на куски, что-то переламывалось пополам.
Бабушка пробовала задремать еще хоть на часок, но не могла. Она лежала долго в беспросветной темноте — ну прямо глаз выколи! А ребятам хоть бы что! Они не спали целые сутки, целые сутки провели на ногах и теперь посапывали на полу, угревшись друг подле друга под ватным одеялом, сшитым когда-то бабушкой из ситцевых лоскутков.
Слабый рассвет забрезжил на дворе, и бабушка встала и глянула в окошко.
Лет сорок подряд, с тех пор как поселились они в этом домике с дедушкой Христофором, бабушка Елена каждый день смотрела в окошко на бухту и на море, но никогда еще не видела подобного тому, что довелось ей увидеть сегодня. Черные волны гигантских размеров вбрасывались в бухту, и вода в бухте клокотала, как в кипящем котле. Вода уже залила всю набережную, а корабли, сорванные с якорей, сталкивались и расшибались, и обломки их носились по волнам. Где-то стреляли пушки, должно быть подавая сигналы о бедствии. Вдали, за бухтой, в море беспомощно моталось огромное транспортное судно, и стреляли, должно быть, с него. Ему грозила неминуемая гибель. Бабушка все это видела. Она не знала только, что на этом транспорте теперь находится взятый англичанами в плен начальник балаклавского гарнизона капитан Стаматин.
Вечером 1 ноября, накануне этой жестокой бури, капитан Стаматин был переведен из арестного дома на английский военный транспорт «Ливерпуль». Капитана Стаматина отправляли в Константинополь вместе с большой партией тяжелораненых солдат и офицеров из корпуса лорда Раглана. Второго ноября на рассвете транспорт должен был сняться с якоря. Но ветер еще ночью достиг силы полных двенадцати баллов, а на рассвете на транспорте лопнули якорные цепи, и судно вылетело пулей из бухты в открытое море. В одно мгновение на транспорте оказались сломанными все мачты и сорван руль. Обрушившаяся на судно волна смыла с верхней палубы всех вахтенных матросов вместе с вахтенным офицером. Корабль стал игрушкой волн и ветра.
Капитан Стаматин оставался в отведенной ему каютке на носу корабля. Все, что было в каютке, расшвырялось килевой и бортовой качкой в разные стороны, и на капитана Стаматина упал сверху, развеяв густую пыль вокруг, пробковый спасательный пояс. Капитан Стаматин подумал, что, может быть, это сама судьба посылает ему орудие спасения от смерти и плена, и стал прилаживать на себе пояс и завязывать позади тесемки. Едва он управился с этим, как волна пробила иллюминатор и вода хлынула в каюту. Стаматин недолго думая открыл дверь и полез куда-то наверх.
Он очутился на батарейной палубе транспорта, и его сразу чуть не убила ринувшаяся на него пушка. Сорвавшаяся с привязи, она, как бешеная, носилась из стороны в сторону, в зависимости от того, куда кренилось судно. Пушка уже вышибла закрытые ставни в амбразуре и словно только и ждала появления капитана Стаматина, чтобы броситься на него. Но судно неожиданно дало обратный крен, и пушка рванулась обратно. Капитан Стаматин мигом забился в закуток за поворотом между лестницей и стенкой, куда не добиралась взбесившаяся пушка. И все, что творилось на море и в бухте, сразу открылось капитану Стаматину сквозь открытую амбразуру.
— Ишь, как бунтует, разыграй-царевич! — сказал капитан Стаматин и даже как будто улыбнулся.
Бедствие было велико, но оно не печалило капитана Стаматина. Он хотел, чтобы ветер дошел до крайнего неистовства, волны поднимались еще выше и море расступилось и сразу проглотило в своей пучине все эти корабли, и фрегаты, и корветы, и пароходы… Все они вломились полтора месяца назад в тихую Балаклаву и всё развеяли там, как солому.
Еще одна пушка сорвалась тем временем с лопнувших канатов, и уже две пушки носились теперь словно в паническом ужасе по батарейной палубе из конца в конец, налетая одна на другую. Капитан Стаматин слышал где-то близко вопли раненых и командные выкрики на непонятном ему языке и полез еще выше. По дороге он снял со стенки спасательный круг и надел его через плечо. Едва он выбрался на верхнюю палубу, как его подхватила налетевшая волна, взмыла с ним высоко вверх… и он полетел, как щепка, с волны на волну, с волны на волну и захлебнулся в тяжелой, черной, мутной воде.
Когда ребята проснулись, было уже совсем светло. Вся черепичная крыша с домика была сорвана. Дождь и град хлестали в разбитое окошко, и вода с подоконника стекала на пол.
— Ветер двенадцать баллов, — сказал Мишук.
— Шторм, — откликнулся Жора.
— Ураган, — поправил Николка и подбежал к окну.
Над бухтой носились сорванные с домов крыши, полотнища парусиновых палаток, кубы прессованного сена, корзины, мешки, бревна, доски… Мачты на кораблях раскачивались, как пьяные. Они с треском переламывались, и обломки их подхватывал ветер. А в море близ берега огромный военный транспорт швыряло по волнам, как скорлупку, и на судне не было ни мачт, ни кормового флага; должно быть, не было уже и руля. Это был английский военный транспорт «Ливерпуль», с палубы которого только что сорвался в море капитан Стаматин.
Николка заявил, что в такую погоду и думать нельзя пускаться в обратный путь: надо подождать, пока утихнет.
— А постояльцы бабушкины вернутся из штаба — нас увидят… — возразил Жора и даже к окошку подошел поглядеть, не поднимаются ли по тропинке на гору усачи с красными якорями на синих куртках.
— А мы скажем, что только на минуточку забежали к бабушке, — успокоил Жору догадливый Николка. — Мы им тоже скажем, как вчера дуралею этому с одеялом: «Мэ-э!» — козу искали.
Это понравилось ребятам и бабушке Елене тоже понравилось. А Мишук опять стал лягаться, как вчера, и прыгать и чесать ногой у себя за ухом. Все смеялись и ждали, когда утихнет буря.
Однако время шло, а буря не утихала. Бабушка заткнула разбитое стекло подушкой, но подушка быстро намокла, и с нее струйкой потекла на пол вода. Бабушка подставила таз, и вода со звоном стала падать и накапливаться в тазу. Скоро всем захотелось есть, а бабушка, как и вчера, не знала, что делать. Николка снова стал убеждать бабушку взять немножко у постояльцев, и Мишук с Жорой тоже уговаривали бабушку. И они рассказали бабушке про матроса-героя Петра Кошку. Кошка бы уж так не оставил: все бы съел до крошечки, а неприятелю оставил бы шиш. На то война! А так что же получается? Неприятель будет обжираться, а русские станут помирать с голоду? Кто же тогда будет Севастополь защищать, и вылазки делать, и дедушку Христофора лечить в госпитале? И тогда дедушка Христофор совсем умрет.