Здесь выставили в круг железные раскладные стулья, и в зале мало что ещё было — ничего, где мог бы спрятаться такой человек, как он. Джона представлял, что, скорее всего, в этом и смысл. Он действительно пришёл последним, глядя на единственный пустой стул в кругу. На этом конкретном собрании было всего несколько постояльцев — Джона был уверен, что в этом Шелдон убедился ради него — а остальных стульях сидели сам Шелдон, доктор Ив Кэллоуэй, Рохан и испытуемый, которой Джона никогда раньше не видел. Джона едва ли бросил взгляд на кого-либо из них.

— Джона, проходи, пожалуйста, и закрой дверь, — голос Шелдона был тихим, дружелюбным, но с безошибочной долей приказа.

Джона сделал, как велено, потому что, за исключением побега, у него было мало выбора. Его взгляд скользнул к Рохану, который ободряюще улыбнулся. Как бы он ни нравился Джона, он знал, что здоровяк повалит его, если он побежит. Если он будет бороться, его успокоят — насильно усыпят — и он будет заперт в мире, где в кровати с ним будут только его кошмары.

Он зашёл в зал и закрыл дверь с приглушённым щелчком. Он прижался спиной к прохладному металлу, не в силах отпустить ручку. Его охватывало истощение, натягивая кожу на его лице, пытаясь заставить его веки закрыться, но они не подчинялись, так что кожу царапали только скулы. У Джона складывалось ощущение, будто он истекает кровью изнутри.

— Джона... — снова начал Шелдон, по-прежнему с непоколебимым спокойствием.

Тяжело вздохнув, затем вздрогнув, Джона оторвался от двери и неловко подошёл к пустому месту. Прямо напротив Шелдона. Естественно. Этот человек знал Джона лучше, чем хотелось бы им обоим. Но он не знал всего.

Шелдон хлопнул в ладоши и улыбнулся.

— Тогда хорошо. Похоже, мы все собрались. Будем начинать?

Джона нервно рассмеялся в ответ на ворчание, стоны и несколько матов, которые ответили на вопрос. Очевидно, он был не единственным, кто не хотел находиться на чёртовой групповой терапии. Может быть, он должен был чувствовать сходство с постояльцами, собравшимися в этой комнате, но не чувствовал. Джона мог почувствовать что-то о людях, только находясь рядом, наблюдая. Он видел тьму внутри других, возможно, потому что родился во тьме и так долго жил в ней. Он не хотел быть запертым в комнате со всеми этими людьми со злом внутри. Его преследовало достаточно воспоминаний и призраков, достаточно на десять жизней.

Будто на опознании, он посмотрел на каждого пациента, откладывая их в памяти, принимая во внимание то, что он знал, а другие нет. Мужчина прямо слева от него — Кевин — был очень, очень злой душой. Вокруг него было чёрное облако, которое не уступало аллее торнадо, и Джона слегка заёрзал на месте, чтобы не прикоснуться к н ему. В этом мужчине было зло.

Доктора Джона считали это фарсом — то, что он знал о других людях то, что в действительности знать не мог. Они использовали свои психиатрические термины, называя это «идеями отношения» или «иллюзиями», но они не знали. Джона развил свою способность из необходимости, ради целей выживания. В ту минуту, как Ангус Рэдли заходил в подвал в любой день, Джона нужно было определить его настроение, его душевное состояние, его намерение, и за мгновение понять, как вести себя соответственно. Этот инстинкт сохранил ему жизнь.

Доктор Кэллоуэй наклонилась вперёд, её поза специально была открытой и доброжелательной. Это вызывало у Джона ещё больше недоверия к ней. Ему всегда нравился доктор Шелдон, а Кэллоуэй отталкивала его, как пестицид. Это она верила, что у него расстройство личности — и, может быть, так и было — но она беспокоила его не поэтому. Её манеры, даже вся её аура, были такими просчитанными, фальшивыми, будто каждое движение должно было придать пациенту ложное ощущение безопасности. И она никогда не называла их постояльцами; для неё они всегда были пациентами, предметами исследования.

— Мы собрали вас всех сегодня здесь, потому что у вас есть одна общая очень важная вещь, — сказало исчадие ада, и Джона увидел, как её фальшивая улыбка ожесточилась, зацементировалась и треснула. — Вы все отвергаете групповую терапию. Как вам сказали, это неотъемлемая часть вашего выздоровления здесь, в Ривербенде. Мы предоставляем вам ещё один шанс поучаствовать, так что давайте извлечём из этого пользу, хорошо?

Джона тихо заворчал, не веря, и её жёсткий взгляд метнулся к его лицу.

— Мистер Рэдли, начнёте?

Джона крепче обхватил себя руками, опустил подбородок и покачал головой. Он не должен позволять ей запугать его, но в тот момент не смог бы заговорить, даже чтобы спасти себе жизнь.

Как обычно, Шелдон пришёл ему на помощь.

— Думаю, сначала мы должны спросить желающих, доктор Кэллоуэй. Не так ли?

Его накрашенные красным губы сжались в пародию вежливой улыбки, и она кивнула.

— Конечно, хотя я не думаю, что в этой группе они найдутся.

Шелдон пожал плечами и открыто улыбнулся людям, собравшимся вокруг него, сияющей, уверенной улыбкой золотого парня.

— Кто-нибудь хотел бы начать рассказ?

Тощая Холли Кинер подняла руку — не потому, что была смелой, а потому, что была влюблена в Блейза Шелдона… но не как Изобель, которая просто хотела хорошего доктора. Шелдон кивнул Холли, доброжелательная улыбка не менялась. Он не отвечал на её чувства. Этот был с головой увлечён делом.

— Эм… что мне сказать? — спросила Холли, нервничая, как только поняла, во что ввязалась, ради нескольких мгновений внимания Шелдона.

— Что угодно, чем ты хочешь поделиться с группой… может, расскажи о своём опыте, который привёл тебя сюда, в Ривербенд. Всё, что захочешь.

Холли на краткие мгновения ушла в себя, ища отложенные воспоминания и опыт, пытаясь выбрать то, что поможет группе — и доктору Шелдону — сочувствовать ей больше всего. Конечно, чтобы это не выставляло её сумасшедшей, потому что это было бы нелогично. Джона едва подавил желание закатить глаза, но подавил его, потому что та стерва по-прежнему смотрела на него.

Пока он наблюдал за ней, это обтянутое кожей и обколотое ботоксом лицо превратилось в воющего и хрипящего демона с клыками-сосульками. Красные глаза выглядывали из тёмных глазниц, и чёрные губы скривились в оскал, смеясь над ним, осуждая его. Резко отвернувшись, Джона сосредоточил внимание на других постояльцах, пока Холли рассказывала об изменяющем женихе и о своей ненависти к еде.

Рядом с Джона, конечно же, был Кевин. Ему нельзя было доверять. Изобель тоже была там, или это была Энди? Он никогда не мог по одному взгляду понять, какая личность смотрит через эти стальные серые глаза. Это заставляло его нервничать.

Между Изобель и доктором Шелдоном сидел Грег Стинсон. Джона мало с ним пересекался, так как они с Грегом оба избегали контакта с обществом. В то время как Джона что-то видел, Грег слышал голоса. Грег был шизофреником. В каком-то смысле он был как Джона. Он тоже хронически отказывался от лекарств. Однако, в отличие от Джона, Грег рутинно позволял докторам убеждать его, что приводило его к циклу мании, медикаментов, застоя, затем к конечному бунту — ополоснуть и повторить.

С другой стороны, от доктора Кэллоуэй была женщина, которая прошла мимо Джона в коридоре. Он никогда раньше её не видел. Она была полной и с милым лицом, несмотря на тёмные круги под глазами. Она выглядела относительно нормальной, просто уставшей, поражённой. Джона охватило любопытство насчёт неё, но это был не личный интерес — он не был уверен, что способен на такое — скорее писательское любопытство.

Рядом с загадочной женщиной сидел Итан Грофф, результат второй войны в Персидском заливе, пронизанный ПТСР и проблемами со злостью, за которые никто не мог его винить — очередной разрушенный юноша, брошенный государством. Рядом с ним была Холли, а рядом с ней Келли Уилсон, молодой парень, едва ли достаточно взрослый, чтобы голосовать, классический асоциальный человек.

— Джона? — терпеливый голос доктора Шелдона вырвал его из мыслей.

— Хмм?

— Ты остался последний, — доктор наклонил голову, изучая его взглядом сочувствия и грусти. По всему его лицу было написано: «Бедный простой псих».

Куда делось время? Джона всегда чувствовал себя отстранённо во время своего парения, отсюда и название, но он стал исчезать чаще, чем когда-либо. Он полагал, что всё усложняется. Может быть, в конце концов он перейдёт в кататоническое состояние и будет потерян всегда.

Доктор Шелдон прочистил горло, и Джона понял, что снова начал парить.

— Эм. Я не особо знаю, что сказать.

— Знаешь, — сказал Шелдон, без злости.

Чувствуя на себе все глаза, Джона наблюдал за собой откуда-то из далёкого угла комнаты, крепче обтягивая на груди свой халат.

— Меня зовут Джона. Я писатель. У меня несколько разных псевдонимов, под которыми я пишу детективы, романы и поэзию. Это хорошая профессия для такого, как я, так как не приходится особо взаимодействовать с внешним миром. Кстати говоря, я, эм… Я здесь добровольно — в Ривербенде, не на групповой терапии, — прояснил он, вызывая несколько смешков, включая смешок Шелдона. — Можно сказать, я сам себя сдал. Я делаю это, проверяюсь, пару раз в год.

— Кто в своём здравом уме так поступает? — выпалил Злой Кевин.

— Ну, я думаю присутствующее окружение будет хорошим показателем, что я не в здравом уме, так ведь? — ещё больше смешков, и Злой Кевин закрыл свой большой рот. — Я прохожу через такие периоды, когда всё просто становится… тяжелее. Я перестаю спать — не то что я когда-нибудь хорошо сплю, но это просто прекращается. Есть времена, когда мне кажется, что глаза просто закроются против моей воли, но затем я прохожу мимо этого, и всё отчасти замирает. Я вижу видения; по большей части, мою мёртвую мать, но иногда пожар и… другие вещи. Если мне случайно удаётся заснуть, в итоге я расцарапываю себе руки и лицо, будто тону в своём подсознании и пытаюсь вырваться обратно на поверхность. В любом случае, я прихожу сюда успокоить шторм. Я знаю, что многие из вас не согласны, но для меня это безопасное место. Когда мир становится лоснящимся и пустым, как пластмассовая вырезка, и единственной моей компанией становятся призраки, я всегда знаю, что Ривербенд по-прежнему на месте…