ГЛАВА 8

Бэйли

Это просто смешно. Я знала, что буду страдать из-за последствий своего опоздания, но, должно быть, сегодня мой удачный день, потому что терплю не одного раздражительного хирурга, а двух. Я думала, что доктор Рассел плохой, но он несравним с доктором Коллинзом.

Старше, выше, в форме. За те пять минут, которые я провела с ним за операционным столом, он упоминал про этот факт дважды...

Я решаю по максимуму игнорировать его, в основном из-за того, что я все еще потрясена публичным выговором, который он сделал мне, когда вошёл в операционную. Но моё отсутствие интереса раздражает его, потому что прямо после первого разреза насмешливо встречает мои глаза над операционным столом.

— Знаешь, доктор Рассел, не знаю, смирился бы я, если бы мой хирургический ассистент задержал дело за четверть миллионов долларов, как это.

Он говорит это, смотря в мои глаза! Мои щеки становятся горячими. Я хочу огрызнуться, чтобы он прекратил. Да, я опоздала, но извинилась и ничего другого с этим не могу поделать. Вместо этого придурка смотрю опять на пациента, зная, что лучше так, чем отвечать.

— Значит хорошо, что эта операция проходит с бесплатного бюджета больницы, — отвечает доктор Рассел, его голос звучит холоднее, чем обычно. — Бэйли, обрати внимание. Мне нужно, чтобы ты откачала еще больше.

Я дергаюсь вперед и кричу на себя, что нужно оставаться сосредоточенной.

Через несколько минут доктор Коллинз опять переключает свое внимание на меня. Словно хулиган в начальной школе, он просто не может насытиться.

— Как долго ты в команде доктора Рассела?

Почему, ну почему он об этом спрашивает?

— Это мой первый день, — говорю я голосом чуть выше шепота. Из-за моей маски сомневаюсь, что он меня слышит, но он слышит, потому что начинает смеяться, словно я сказала самую нелепую вещь в мире — хотя, так и есть.

— Не очень хорошее впечатление для первого дня, так не считаешь?

Я хочу сказать ему «отвали», но не могу. Это так не работает. Я должна сидеть тихо и оставаться сосредоточенной. Он имеет право говорить или делать, черт возьми, всё, что хочет. Ох, эта привилегия дается с белым халатом.

Доктор Рассел может встать в мою защиту. Может сказать доктору Коллинзу, закрыть свой рот, но не делает этого. Он сосредоточен на деле. Он не скажет ни слова, только попросит инструмент или отдаст приказ.

По шкале «Самая худшая операция», я зависла где-то около 9,5 и затем судьба решает поднять ее на самый верх, до идеальной 10, когда у меня начинает бурчать в животе. Мы сделали только половину. Я понимаю, что забыла съесть маффин, который мне кинула Джоззи, когда я вылетала из дома.

На секунду думаю, что никто не слышит этого.

Спасибо боже.

— Это твой желудок, Бэйли? — спрашивает доктор Рассел, принимая хирургическую отвертку, которую я протягиваю ему.

Я сглатываю и стараюсь избегать зрительного контакта.

— Да.

— Ты завтракала?

Я считаю, что нужно лгать, но нельзя игнорировать очень громкие и злые звуки, исходящие от моего желудка, поэтому уклоняюсь от этого вопроса.

— Я спешила уйти из дома.

Он кивает и потом ровной, тяжелой интонацией, которая вызывает озноб на моей спине, говорит:

— Больше никогда не заходи ко мне в операционную, не поев. Это небрежно. Это изнурительная работа. Ты стоишь над столом часами, отрекаясь и прожигая. Если ты потеряешь сознание, то подвергнешь опасности моего пациента. Ты это понимаешь?

— Да, сэр.

— Это какой, второй или третий камень в твой огород, Бэйли? — спрашивает доктор Коллинз со смехом, который режет меня на кусочки. — Похоже, ты будешь искать себе нового хирургического помощника раньше, чем думал доктор Рассел.

Это не самое плохое, что мне говорил хирург, я знаю, но это соломинка, переломившая спину верблюда. Я не умею воспринимать критику. Я получаю положительные отзывы и изо всех сил стараюсь быть хорошим сотрудником. Мне не нравится попадать в неприятности, и мне определенно не нравится, когда меня ругают при моих коллегах.

Это слишком. Возможно, я могу принять один выстрел или даже два, но не могу стоять под чертовым расстрелом и притворяться, что меня не уничтожает. Хуже того, у каждого человека в этой операционной есть место в первом ряду на мое унижение. Я чувствую, каждый смотрит на меня, осуждая. Знаю, они жалеют меня, а потом, так как мой мозг так сильно любит меня, он пищит и напоминает, что в смотровой комнате тоже много людей. Замечательно.

Я думаю про все усилия, которые приложила, готовясь к этому делу. Я не хочу подводить доктора Рассела. И хотела стать лучше всех неудачных помощников, которые у него были до меня, но, в итоге, я хуже.

Я благодарна за мои защитные очки, так как слеза катится вниз по моей щеке. Она просачивается к углу синей маски прикрывающей мой рот, и я кричу на себя, чтобы взять себя в руки. Как и в баскетболе, в хирургии нет слез.

Стоп! Стоп! СТОП!

Но шлюзы уже открыты, и, конечно, я не рыдаю, но мои глаза полны слез, поэтому мне нужно быстро моргнуть, чтобы убрать их, чтобы они не мешали моему зрению. Это именно то, что мне нужно — слеза капает с моего лица на операционный стол. Я хочу провалиться под землю.

В целом, считаю, что хорошо делаю свою работу, скрывая свои страдания, делая необходимые интервалы между вздохами, чтобы подумать, что это всего лишь аллергия, но нет.

— Нужно ли мне, чтобы тебя кто-то заменил? — спрашивает доктор Рассел.

Я качаю головой, зная, что если что-то скажу, начну рыдать. Не хочу доставить им такого удовольствия.

Доктор Коллинз смотрит на меня. Он знает, я плачу, и его мнение обо мне достигает рекордно низкого уровня. Мои глаза сужаются на нем, словно он дерзко позволяет мне уйти.

— Мне нужно, чтобы ты говорила, — резко говорит доктор Рассел, — всё моё внимание на пациенте. Если тебе нужно отпроситься, скажи это.

Я хочу крикнуть ему, чтобы оставил меня в покое, но не могу. Вместо этого беру его злые, колкие слова и использую их, чтобы убрать оставшиеся слезы.

— Я в порядке, — говорю на удивление спокойным голосом, — вы хотите, чтобы я сказала Кендре готовить третий поднос?

— Да.

Это все. Ни тебе спасибо, что ты эффективна и внимательна, хотя два властных хирурга ругают тебя перед всеми твоими коллегами. Ни тебе спасибо, что спасаешь эту ситуацию как можно лучше, хоть я и давил на тебя, что теперь ты на грани нервного срыва.

Несмотря на то, что они оба относятся ко мне, как к идиотке, это не так. Как и сказал в пятницу доктор Рассел, я запомнила каждый шаг этой операции. Я знаю каждую деталь дела Фионы. Знаю, что у ее позвоночника особо трудные изгибы, и именно поэтому он попросил доктора Коллинза помочь ему. Знаю, почему он выбрал именно этот участок позвонков в ее поясничном отделе позвоночника и почему столь важно, чтобы доктор Рассел все правильно понимал, вплоть до миллиметра. Знаю, что, несмотря на то, что это был самый трудный, самый ужасный день, который у меня был в операционной, несмотря на трудности, я наслаждаюсь этим делом. Я полностью очарована мастерством и опытом доктора Рассела, уровнем детализации, с которым он выполняет эту операцию. Такое ощущение, что я стою рядом с Эйнштейном, который решает свое уравнение, или с Мухаммедом Али перед тем, как он выйдет на ринг.

Доктор Коллинз совершенно не нужен.

Доктор Рассел в одиночку восстановит позвоночник этой девочки, и через несколько часов, когда она проснется и спросит родителей, как прошла операция, они посмотрят в ее глаза и скажут, что доктор Рассел сделал это. Он дал ей то, чего она больше всего хочет — нормальное детство.

Это печально, что я так сильно облажалась.

Я проспала. Испортила свой единственный шанс. Потом плакала над операционным столом. ПЛАКАЛА. С таким же успехом, могла бы упаковать свои метафорические сумки, я это понимаю.

Ближе к концу операции, поднимаю взгляд на часы и вижу, что еще нет и полудня. Доктор Коллинз не опаздывает на самолет. Доктор Рассел наверстал упущенное время. Я никогда не испытывала такого облегчения. Он сказал мне закрыть рану и наложить швы, и вышел с операционной вместе с доктором Коллинзом у него на хвосте.

Я единственная, кто остался за операционным столом. Никогда в жизни не делала такой глубокий, очищающий вздох.

Я люблю эту часть. Я хороша в этом. Моя рука устойчива, работа — чистая. Каждому шву уделяется забота и внимание, чтобы минимизировать шрам Фионы.

Когда заканчиваю, Кендра хвалит мою технику, положив руку мне на плечо, пока я снимаю перчатки и бросаю их в мусорное ведро.

— Обычно доктор Рассел разборчив в швах. Ты сделала хорошую работу.

Я наполовину смеюсь, наполовину хрюкаю.

— Да? А как насчет всего остального?

Она смеется.

— Давай просто скажем, хорошо, что все закончилось, правда?

В комнате отдыха я ем одна, как неудачник. У меня есть нетронутая упаковка кренделей и яблоко. Пытаюсь проглотить бутерброд, но мой рот слишком сухой. Мое тело использовало все мои запасы жидкости для выработки слез. Каждый укус — борьба. Единственное, что хочу — это бросить этот дурацкий бутерброд в стену, или еще лучше — на голову доктора Рассела.

— Вот она! — кричит кто-то с дверного проёма, я поднимаю взгляд и вижу группу хирургических помощников, заходящих в комнату отдыха. Мы всегда обедаем вместе. Они — мои друзья с работы, люди, которые смеялись, когда я рисовала дьявольские рога доктору Расселу.

— Ты пережила свой первый день! — говорит Эрика, подняв два больших пальца вверх.

Прежде чем могу возразить, она и все остальные занимают место вокруг моего стола. Они думают, что это праздник, хотя на самом деле — это жалкая вечеринка. Если бы играл проигрыватель, я бы поцарапала его.

— Да, и не переживу другого, — говорю я, мрачная и обречённая.

— Ой, да ладно, не будь драматичной! — говорит Мэган, пихая меня в плечо. Мэган и Эрика работают в отделе дерматологии, помогая своим врачам с биопсией родинки и лазерной эпиляцией. Они обе свежи и бодры, и чаще всего уходят с больницы в три часа дня. На прошлой неделе Мэган сказала мне, что она хорошо отдохнула. Я больше ненавижу их, чем они нравятся мне.