Глава тридцать третья

Киран

Возвращение в Боулдер означает, что жизнь входит в привычную колею. Ну, насколько это вообще возможно, теперь, когда мы с Ривером... Черт.

Я не знаю, что происходит между нами. Не знаю, чего хочу. Не знаю, действительно ли мои чувства к нему — это любовь, самая что ни на есть настоящая, или же что-то вроде Стокгольмского синдрома из-за того, что мы жили вместе больше месяца.

Просто не знаю.

Именно поэтому я вхожу в приемную доктора Фултон через час после того, как тренер высадил меня возле дома. Эта встреча была назначена еще до моего отъезда в шале, но впервые я рад прийти и попросить своего психоаналитика помочь разложить мои мысли по полочкам.

Я, как обычно, подхожу к секретарю, чтобы уведомить о своем приходе, но когда она замечает меня, то вскакивает, а ее глаза округляются:

— Киран, вы здесь. Прекрасно, — быстро лепечет Джоан. — Доктор Фултон отменила вашу встречу, но вы можете зайти к ней прямо сейчас. Я сообщу ей, что вы идете. — Голос Джоан наполнен тревогой, и она оглядывает приемную, наблюдая за другими пациентами, ожидающими встречи со своими врачами. Похоже, никто не обращает на нас внимания, но взволнованное состояние секретаря передаётся и мне.

Какого черта?

— Спасибо, Джоан, — благодарю я, проскальзывая через дверь в коридор, где находятся кабинеты. Все, вроде бы, как обычно, за исключением обеспокоенности Джоан по поводу... Даже не знаю, чего именно.

Остановившись перед дверью своего психотерапевта, я дважды стучу, прежде чем повернуть ручку и войти. Доктор Фултон сидит в том же кресле, что и всегда, и когда резко вскидывает голову, то одаривает меня привычной приветливой улыбкой. Вызывающей доверие.

И по какой-то глупой причине я верю ей.

— Киран, здравствуйте. Почему бы вам не присесть, чтобы мы могли начать прямо сейчас? — говорит Фултон в знак приветствия.

Я присаживаюсь на кушетку, кладу руки на колени и смотрю ей в глаза. Она ведет себя нормально, в отличие от Джоан, но следующие слова вызывают у меня тревогу:

— Я так рада, что вы решили прийти, учитывая события.

Я тут же напрягаюсь, мысленно перебирая все, что произошло в шале с Ривером. Откуда она знает?

— О чем это вы?

— О проблемах с вашим отчимом.

Я закатываю глаза, отчасти из-за того, что Фултон упоминает Теда, но в основном из-за своей паранойи. Конечно же, она говорила о нем, а не о нас с Ривером.

— Что он натворил на этот раз? Последнее, о чем я слышал, так это о том, что полиция пока не может найти против него никаких улик.

Доктор Фултон озадаченно на меня смотрит:

— Разве вы не следили за новостями во время вашего отдыха?

Неа. Я был слишком занят, трахаясь со своим квотербеком.

Из меня вырывается сухой смешок:

— Я находился в шале в горах, где единственным каналом был Netflix. Можно с уверенностью сказать, что вечерние новости не входили в мой список дел.

Доктор Фултон заметно бледнеет, застывая в своем кресле, и я тут же понимаю, что что-то не так — очень и очень не так, учитывая то, как она на меня смотрит, и как Джоан вела себя в приемной.

Что ты натворил, ублюдок?

— Говорите, — требую я, сжимая кулаки так сильно, что чувствую, как ногти впиваются в ладони. Фултон слегка вздрагивает от моего тона, затем встречается со мной взглядом, полным понимания и, возможно, даже страха. — Доктор Фултон... — снова начинаю я.

— Пожалуйста, Киран, зовите меня Эрика, — обрывает она, поднимаясь и хватая ноутбук со стола. — Наше общение станет намного менее профессиональным, после того, что я вам покажу. — Вернувшись на свое место, Фултон открывает его и начинает печатать.

Что за?..

Господи, неужели Тед совершил самоубийство? Она должна знать из моего досье, что его смерть будет наименьшей из моих забот, и я ни за что в жизни не буду оплакивать этого ублюдка.

Тогда в чем же дело?

Эрика протягивает мне ноутбук, показывая видео-ролик новостей, вышедший несколько часов назад с ведущим, который с тысячу раз освещал новости о моем отчиме. С трудом сглотнув, я бросаю взгляд на заголовок, прежде чем нажать на воспроизведение и увидеть... свое имя.

О. Мой. Бог.

«Появилась новая информация в связи с затянувшимся расследованием обвинений против сенатора Теодора Андерса. Из достоверного источника ФБР стало известно, что ребенок, о котором идет речь — это Киран Патрик Грейди, двадцати одного года, и не кто иной, как пасынок самого сенатора.

Показания Кирана о действиях, которые сенатор Андерс навязывал ему в течение пяти лет, начиная с девятилетнего возраста, хоть и не годились для передачи в эфир, укрепили дело ФБР против Андерса. Записи предоставили достаточно доказательств для ордера на арест, что позволило задержать сенатора для допроса. По словам представителя Бюро, Андерсу было предъявлено официальное обвинение в изнасиловании третьей степени, которое может повлечь за собой тюремное заключение на срок до семи лет и штраф до пятнадцати тысяч долларов, а также другие обвинения. Для Андерса был установлен залог в один миллион долларов, который вскоре успешно внесли, и сенатора освободили менее чем через сорок восемь часов.

Что касается пасынка, то Кирана Грейди никто не видел и не слышал уже больше месяца. В последний раз его видели восьмого декабря в кампусе колледжа в Боулдере, штата Колорадо. Среди сотрудников Бюро есть основания предполагать, что обстоятельства его исчезновения могут быть связаны с обвинениями, выдвинутыми против сенатора Андерса. Не исключаются похищение или нападение при отягчающих обстоятельствах».

До конца выпуска остается еще минута, но мой разум вращается быстрее, чем гребаный торнадо, поэтому я захлопываю ноутбук, возвращая его доктору Фултону и не глядя ей в глаза.

— Киран… — начинает она после продолжительного молчания, и я тут же срываюсь:

— На кого вы работаете?

Эрика замолкает, нахмурив брови:

— Прошу прощения?

— Вы меня слышали, — закипаю я, отталкиваясь от кушетки, чтобы встать, а затем начинаю ходить по кабинету туда-сюда. — На кого вы работаете? Я знаю, вам платит моя мать, но что дальше? Раскрываете наши частные беседы ей и ублюдку, Теду Андерсу? Помогаете им построить дело против меня, выдавая за психически неуравновешенного или еще кого, лишь бы склонить присяжных в его пользу?

Фултон вздрагивает от моих слов:

— Нет, уверяю вас, я не нахожусь на службе у вашего отчима. Он даже не подозревает, что вы ходите к другому психотерапевту. Ваша мать об этом позаботилась. — Эрика вглядывается в мои дикие глаза, и в ее собственных кружит печаль. — Я работаю на вашу мать, и только на нее.

Я хмурю брови:

— Что это вообще значит?

Вздохнув, Фултон проводит по волосам, аккуратно заправляя их за ухо.

Совершенно неуместный жест.

— Это значит, что вы не совсем ошиблись, когда спросили, не передаю ли я наши сеансы вашей матери. Передаю.

От этих слов в глазах полыхает красным. Я резко подлетаю к Фултон. Мое лицо находится в дюйме от ее носа, когда я выплевываю свои слова:

— И вы думаете, я поверю, что она не рассказала Теду каждое, блядь, слово? Вы, что, совсем тупая?

— Нет, она бы не стала…

Я издаю резкий смешок:

— Конечно же, стала бы. Или вы не знаете? Я рассказал ей, что он со мной сделал. В тринадцать, я рассказал ей, как Тед наклонял меня и трахал в задницу с такой силой, что у меня вполне мог бы случиться разрыв селезенки. Я рассказал ей, что он заставлял меня вставать на колени и сосать его член, пихая тот так глубоко, что я задыхался до тех пор, пока Тед не кончал. — Отступив назад, я усмехаюсь, замечая ошеломленное выражение ее лица. Вот только не надо. Я продолжаю сквозь стиснутые зубы: — Поэтому я пошел к той, которой, как мне казалось, мог доверять. И рассказал обо всем. Как он обижал меня. Оскорблял. Насиловал, пока она спала прямо по коридору. А мама отказалась даже слушать, не то, чтобы помочь. — По лицу Фултон начинают течь слезы, и к моему горлу поднимается желчь: — А что потом? Я думал, что могу доверять человеку, которому много лет изливал свою душу. А затем узнал, что эта сука меня предала. Каждое слово, каждую эмоцию, каждую мысль, которыми я делился с ней, она записывала на пленку и передавала моей матери и Теду. Они знали все, о чем я говорил на сеансах. — И это правда. Ни одно гребаное слово, которое я сказал своему психотерапевту, не держалось в секрете, как должно было быть. Наши разговоры вообще не следовало записывать, но у Теда имелись друзья в высших кругах. По-видимому, достаточно высших, чтобы подкупить гребаного психоаналитика, которая дала клятву Гиппократа, только для того, чтобы нарушить ее за хорошие деньги. — А теперь что? Эти чертовы записи просочились в ФБР. Возможно, уже и в СМИ. Каждое слово, сказанное мной наедине с врачом, каждая личная мысль и каждая интимная деталь того, что он со мной сделал — все это услышит гребаный мир. Так что, теперь, когда я пойду на футбольное поле или учебу, или в продуктовый магазин, меня заметят. Узнают во мне ребенка, которого насиловал и унижал его политик-отчим. И какой будет их реакция? Отвращение или жалость. А у меня нет сил размышлять, что хуже. — Честно говоря, я мог бы справиться с отвращением. А вот с жалостью нет. С тем самым взглядом в их глазах, который говорит: мне так жаль, бедный парень, хотя все, чего я хочу, это жить дальше, найти себя, стать кем угодно, только не таким, как Тед. Но я — продукт своего окружения и успешно это доказал. — И что хуже всего? — Я качаю головой, и ирония бьет меня под дых: — Хуже всего то, что я на него похож. Я взял у одного человека то, что мне не принадлежало. Навязал себя тому, кто не заслуживал моего гнева и негодования просто из-за того, что он был уверен в себе, как личности. Единственная разница в том, что вместо того, чтобы использовать и оскорблять этого человека, прежде чем заткнуть ему рот большим кошельком, я полюбил его.