Чистота моей ненависти снова оказалась осквернена. И снова это заставило ярость нахлынуть на меня. Для заклинания мне даже не потребовались слова. Пусть горит. Я поднял руку и с помощью одного лишь гнева возвал к витавшей в воздухе необузданной силе, создав из ничего молнию и выстрелив ей в Рудольфа с бессвязным криком ярости.

Все залила резкая ослепляющая вспышка белого света. Границы переулка наполнились голосами более громкими, чем рев грома, сердитый хор предупреждающих голосов. Сломанная рукоять Меча Веры выстрелила встречной световой вспышкой, которая столкнулась с молнией и перенаправила ее, заставив заряд ударить в стену над и за Рудольфом.

Отличный трюк. Но я знал секрет Меча. Мне не придется выводить Баттерса из строя, чтобы убрать его с дороги.

Я двинулся к нему, разминая левую руку круговыми движениями.

— Гарри, — сказал Баттерс со слезами на глазах. — Не надо.

Я бросился на него, нацелив удар слева в лицо Баттерса.

Он поднял полностью нематериальный клинок Меча, чтобы парировать удар.

...

После этого мой мир превратился в сплошное измерение боли.

...

Не было предупреждения, вообще ничего. В то же мгновение, когда моя рука коснулась лезвия клинка из чистого света, все изменилось. Сила Мантии, окутывавшей меня, испарилась как туман перед восходом солнца. Каждая травма, ранение, приступ боли, царапина, синяк, растяжение — все обрушилось на меня разом. Я зашатался, мои конечности ослабли, будто я внезапно набрал несколько сотен футов веса.

Я чувствовал Рудольфа. Его страх. Его агонию. Его смятение. Его унижение. Его раскаяние. Его болезненную ненависть к себе. Все это я прочувствовал как свои собственные эмоции. Я видел себя глазами Рудольфа — огромного, злобного, смертельно опасного, неумолимого как лавина.

И Мерфи.

Ох, Боже. Боже мой, Кэррин.

Моя чистая ненависть иссохла под этим светом, а затем левая рука взорвалась от боли сверхновой. Мне пришлось правой рукой заслонить глаза от света, исходившего от Меча, несмотря на то, что даже такое незначительное движение причинило мне достаточно сильную боль, чтобы создать угрозу расставания с содержимым желудка.

В нос ударила вонь моей же обугленной плоти, почему-то с оттенком серы. Мое левое предплечье покрывал прямой как линейка орнамент почерневшей кожи, начинаясь сразу над щитовым браслетом и протягиваясь до локтя.

Я упал на колени.

Затем я завалился на левый локоть, прижав к себе правую руку обожженной стороной в защитном жесте.

Крик чистой боли, что я издал, не был громким. Да и на человеческий походил едва ли.

Как итог, я сломался.

И зарыдал.

А сэр Уолдо, Рыцарь Веры, встал надо мной с сияющим Мечом, заслонив беспомощного скрючившегося Рудольфа.

— Я здесь, Гарри, — произнес Баттерс хриплым от слез голосом. — Гарри, я здесь.

Свет потускнел, а затем и вовсе угас. Я почувствовал, как он наклонился ко мне и обнял. — Я здесь, мужик. Я здесь.

Ох, адские колокола. Боже.

Что я наделал?

Я же почти...

Если бы не Баттерс с Саней...

Мерфи было бы за меня так стыдно. Она бы за меня так перепугалась.

Боже, Мерфи.

Я прижался к нему, потеряв контроль над собой и рыдая навзрыд. Может Баттерс и был некрупным, зато при этом жилистым и крепким. Он не колыхнулся, даже когда я оперся на него всем своим весом.

— Он забрал ее, — услышал я собственные слова, едва различимые. — Он забрал ее у меня.

Баттерс сжал пальцы, делая объятие крепче. — Он забрал ее у всех нас, — ответил он. — И ответит за это перед законом, Гарри. Но только не так. Ты не можешь позволить всему закончиться так. — Он резко потянул меня вверх, чтобы мы смотрели друг на друга. Его лицо выражало твердость и решимость, несмотря на бегущие по щекам слезы. — Ты нужен нам. Нам нужен хороший человек внутри тебя. Я не могу позволить тебе ранить этого человека. Слишком многие из нас нуждаются в нем. Твоя дочь нуждается в нем.

Последняя фраза добила меня. Слова Баттерса окатили меня ведром ледяной воды.

Мэгги.

Несмотря на всю боль, все слезы, несмотря на мою потерю я видел ее своим мысленным взором. Я мог представить, как она просыпается в кровати в доме Майкла — самом безопасном месте этого города, слишком мудрая, чтобы верить, что все в порядке. Представил, как она держится за Мыша и в тишине ждет, пока сможет понять события, находящиеся далеко за гранью ее способности адаптироваться к переменам.

Боже, что я с ней чуть не сотворил?

Все тело болело.

Но я пока что оставался достаточно собой, чтобы чувствовать стыд.

— Прости, Баттерс, — произнес я. — Прости.

Выражение его лица сменилось на участливое, а слезы брызнули из глаз еще сильнее.

— Саня, — прохрипел я.

— Я в порядке, — ответил мне слабый голос где-то дальше в переулке. — Bozhe moi, ты дерешься грязно. — затем огромная рука легла мне на плечо. — Как настоящий русский.

— Саня тоже здесь. С ним все будет хорошо, — сказал Баттерс.

Я резко закачался, не в силах стоять прямо.

Мои друзья поймали меня.

Они держали меня.

— Я здесь Гарри, — продолжал повторять Баттерс. — Я здесь.

— Ее больше нет, — прошептал я.

— Да, — ответил он. — Я знаю. Я здесь.

И сейчас больше ничего нельзя было поделать.

Я плакал.

А город горел.